Хотя это совсем не значит, что я хочу остаться в этом интернате. Я-то не хочу, а как насчет остальных? 18 — Южная Америка… только подумайте, — уговариваю я Надж. — Там тепло. Там ламы. Вы же любите лам. Она упрямо скрещивает на груди руки: — Я хочу остаться здесь. Мы сидим в ее комнате в нашем секретном жилище на территории интерната. В целом здесь очень неплохо. Видит Бог, мы жили в условиях и похуже. Но, по большому счету, это все равно заключение, или, если мягче сказать, ограничение. Только поставленные нам рамки шире. Поэтому мне не по себе. — И сколько, ты думаешь, потребуется времени очередному снайперу-самоубийце, чтобы нас выследить? Надж пожимает плечами: — Здесь голая пустыня. Чужаков за десятки миль видно. А мисс Гамильтон рассказала про все их меры предосторожности: сигнализации, сирены, прожекторы и радары. Я давно хотела оказаться в таком месте, как это. Еще год назад я бы не задумываясь проигнорировала все, что Надж тут трендит, и попросту заставила бы ее собрать манатки и свалить вместе со мной. И дело было бы в шляпе. Но теперь мы прошли вместе огонь, воду и медные трубы. Пару раз стая чуть не раскололась. В результате приходится пересматривать все мои действия, которые прежде гарантировали наше выживание, когда они были маленькими. Пора придумать, как подчинить их моей воле в новой ситуации. Проблема только в том, что я ума не приложу как. К тому же Надж теперь хочет того, что ей важнее, чем я, важнее, чем стая. Она хочет этого даже больше, чем хочет выжить. Она хочет учиться. — Макс, я устала жить в вечном страхе. — Ее огромные, кофейного цвета глаза смотрят на меня умоляюще. — Мы все устали. Я тебе обещаю, жить станет много легче и проще, как только мы исполним свое предназначение. Обратите внимание, в разговоре опять вылезло мое «предназначение». А за ним тянется все то, о чем шла речь и раньше: спасение мира, апокалипсис, конец света и т. д. и т. п. Короче, я предназначена «спасти мир». Да-да, вы не ослышались: спасти весь наш чертов мир. Джеб говорил, что все, что со мной до сих пор произошло, все, что случилось со всей стаей, все это имеет одну цель: закалить меня, научить выживать в любых условиях. Честно говоря, даже для меня все наши приключения начинают складываться в одну большую картину, обретают общую перспективу. Смотрите, что получается: кто-то хочет нас уничтожить, потому что нас считают генетической ошибкой, результатом опасных экспериментов. Но есть и другие, те, чьи барыши пострадают и чьи прибыли уменьшатся, если мне удастся спасти мир. Эти тоже против нас и тоже за нами охотятся. Я понимаю, я должна продолжать искать связи, должна стараться сложить все в «большую картину». Понимаю, что когда-нибудь мне откроется «главная правда». Но если этой главной правды нет, я готова отправиться в психушку. Мне и самой-то трудно со всеми этими мыслями справиться. А каково остальным? Особенно тем, кто помладше? — Я хочу стать как все, — тихо говорит Надж и внимательно разглядывает на новеньком ковре носки своих туфель. — Я хочу ничем не отличаться от других ребят. Я глубоко вдыхаю, подбирая взвешенные слова: — Надж, большинство из тех, кого мы здесь встретили, — доверчивые слабаки. Они и дня сами по себе без опеки да заботы не проживут. — В том-то и дело. Им это не нужно. Они в одиночку с миром не сражаются. О них люди заботятся. — Я всегда буду о тебе заботиться. О тебе и обо всей остальной стае. Я все, что могу, для вас сделаю. Глаза у Надж потеплели. — Но ты и сама — только подросток. — Она затыкает за уши свои пушистые волосы. — Макс, я хочу остаться здесь. Настало время проявить твердость. — Надж, мы не можем здесь оставаться. — Я резко поднимаюсь на ноги. — Ты и сама это прекрасно знаешь. Нам пора улетать. Здесь, конечно, вполне сносно. Но с этим местом покончено. Пора отбросить пустые мечтания и вернуться к реальности нашей жизни. Какой бы паскудной она ни была. — Как хочешь. Но я остаюсь. Я что, ослышалась? Надж всегда была со мной заодно. У нее всегда был такой покладистый характер. Что с того, что она треплется без конца и любит шмотки и моду. Она всегда была моей Надж. Всегда веселая, никогда ни с кем не пререкается… — Что-что? Повтори! — Я хочу нормальной жизни. Я хочу быть как все. Я устала быть белой вороной. Устала вечно от кого-то бегать. Мне нужен дом. И я теперь знаю, как его найти. Сердце у меня упало, и я с трудом выдавила из себя: — Как? Надж что-то промямлила. Ее лицо скрыли от меня упавшие ей на глаза волосы. — Что-что? — переспрашиваю я. — Дом есть, если нет крыльев… — выдохнула она. На сей раз то, что она сказала, я услышала. Но сказанное ею до меня не доходит. — Надж, но ты родилась с крыльями. Другой, бескрылой, Надж быть не может. Она снова что-то мямлит. Что-то вроде: — Значит, надо от них избавиться. Она горько расплакалась. Снова сажусь с ней рядом и обнимаю. От ее слез рубашка у меня сразу промокла, а волосы щекочут мне лицо и приходится их тихонько сдувать. Ее слова так меня напугали, что я даже не сразу нашлась, что ей сказать. — Надж, предположим, ты избавишься от своих крыльев, но ты все равно не перестанешь быть человеко-птицей. — Я в таких ситуациях совсем не сильна. Мне проще наподдать да наорать что-то вроде «кончай выкаблучиваться». Так что сами понимаете, чего мне этот разговор стоит. — Быть в стае — это больше, чем иметь крылья. Ты отличаешься от людей всем, каждой клеткой своих костей, каждой молекулой своей крови. Она рыдает еще горше, и я стараюсь подсластить пилюлю: — Я имею в виду — ты особенная. Все в тебе особенное. Ты чудеснее любого ребенка в мире. Даже тех, на кого тебе так хочется быть похожей. Посмотри, какая ты красивая, какая сильная. Ты уникальная. Откуда тем, у кого нет крыльев, взять твою силу, твой ум, твою целеустремленность? Помнишь того чувака на свалке, когда мы кабель сперли? Чья идея была запереть его во внедорожнике? Твоя! Надж всхлипывает. — А помнишь, когда Газзи только начал всех передразнивать и без остановки пугал нас полицейской сиреной? Кто заклеил ему во сне рот липкой лентой? Ты! Она потерлась о мое мокрое от ее слез плечо. — А «Волмарт» помнишь? Мы тогда пошли туда пару трусов стянуть, а продавец за нами погнался. Помнишь, как ты огнетушитель со стены сорвала и под ноги ему кинула? Он свалился как подкошенный, а мы унесли ноги. И все благодаря тебе. Надж молчит, и я уже готова поздравить себя с успешным предотвращением опасности, как она говорит мне почти в самое ухо: — Быть особенной и быть абсолютным чучелом и белой вороной — большая разница. Я изгой, и я остаюсь здесь. 19 — Представляешь, она сказала, что она белая ворона и полный изгой и что она остается здесь. Что бы я ей ни говорила, как бы я ее ни убеждала, она все равно хочет остаться. В полной ночной тишине мой голос звучит неестественно громко, хотя самой мне кажется, что я говорю шепотом. Рядом со мной Клык привалился к огромному валуну, еще теплому от дневного солнца. После рыданий и моего полного фиаско в комнате Надж мы с Клыком улетели в пустыню, нашли там совершенно голое место, где любую опасность за сотню миль разглядишь. Клык хмурится и озабоченно трет себе лоб. — Ты помни: она еще ребенок. И сама не знает, что ей нужно. — Зато я знаю, что нам пора отсюда сматываться. Что, если она и вправду с нами не полетит? Луна освещает его профиль. Глаза у него такие же черные, как небо. И такие же глубокие. — И ты что, хочешь сказать, что мы можем ее заставить? От его «мы» мне становится легче. Но, честно говоря, сделать с ней мы ничего не можем. — Даже если мы ее заставим, — соглашаюсь я с Клыком, — она только разозлится и нам этого не простит. — Вот именно. Она не хочет быть с нами. И, значит, что мы ни делай, ничего хорошего из этого не выйдет. Каждый должен сам выбирать. Я пристально вглядываюсь в его лицо, стараясь понять, о ком он говорит. О Надж или?.. — Это правда… — Я собираюсь добавить что-то важное про Надж, но тут же забываю что. — Ммм… она… — Я растеряла все слова, глядя на сосредоточенное, серьезное лицо Клыка. Он наклоняется ближе ко мне. Когда он успел так вырасти? Четыре года назад он был тощей жердью. А теперь…