Что тут расскажешь? Только коротенько… На том самом совете у комдива я узнал, что мне на сей раз придется взаимодействовать с доставленным уже штрафбатом. Семьсот человек. Я ведь упоминал мимоходом, что численность штрафбатов и штрафных рот сплошь и рядом отличалась от штатной? Так что в штрафбате могло оказаться и семьсот человек, а в роте – человек двести пятьдесят. Специфика подразделений. Невозможно предсказать заранее, сколько народу за конкретный отрезок времени угодит в штрафники. Откровенно говоря, со штрафниками я любил взаимодействовать больше, чем с кем-нибудь еще. Творческий метод, как выразились бы вы, писатели, у них был простой и незатейливый: вперед, вперед и только вперед! Шаг назад – пуля в спину от своего же командира. Залег – то же самое. Жестоко? Но такова уж война. Да и подавляющее большинство штрафников угодили туда отнюдь не за переход улицы на красный свет, а за гораздо более тяжелые художества. В конце-то концов, первыми штрафбаты придумали немцы, а мы подхватили идею лишь через несколько месяцев… Операции, подобные нашей, всегда обставляются с максимальной убедительностью, чтобы немцы быстрее поверили и стали играть под нашу дирижерскую палочку, а не под свою. Поэтому делалось все, что возможно, даже, пожалуй, с некоторыми перехлестами, но кашу маслом не испортишь… Три зеленые ракеты – и отлаженная мясорубка завертелась. Сначала чуть ли не на бреющем над нашим флангом пронеслись три тройки «ИЛ-2», и «горбатые», как они это умели, добросовестно утюжили и передний край немцев, и их вторую линию обороны. А там, не давая немцам передышки, заработала наша артиллерия – причем две трети ее было сосредоточено против их левого фланга. Тоже поработали неплохо – дым и пламя… Ну а потом настала наша очередь… Минного поля немцы то ли не успели поставить, то ли не нашлось должного количества мин – у них на нашем участке, по данным разведки, скверновато обстояло со всевозможными боеприпасами. Что нам было только на руку – у нас-то недостатка не было, особенно в моем батальоне и у штрафников… Сначала я послал в атаку все свои семь полугусеничных бронетранспортеров, набитых бойцами, как трамвай пассажирами в час пик. Один какая-то уцелевшая от бомбежки и артобстрела сука подбила из «панцерфауста», но угодило в капот, а он здоровенный, и пока мотор помаленьку загорался, солдаты успели выскочить. Стрелка (и второго, уже вскинувшего на плечо трубу «фауста») срезал пулеметчик, и штурмовая группа человек примерно из ста оказалась в немецком окопе. Ну а потом подошли остальные – и штрафники, выдвинулась моя артиллерийская батарея и пулеметная рота. И пошли мы ломить, как шведа под Полтавой, дойдя в конце концов до второй линии немецкой обороны, прорвав и ее в двух местах. Сколько времени прошло – не знаю. В таких случаях никогда за временем не смотришь. Однако настал момент, когда моему радисту стали поступать долгожданные донесения с других участков – купились немцы, как уже было не раз! Поверили, что мы и есть ударный кулак, и стали стягивать свои, стоявшие против нас, подкрепления, изрядно оголяя свой левый фланг, оголяя помаленьку… Но мы и тогда не сбавили напора, чтобы не дать им ничего переиграть. Мы были ударным кулаком, главные силы – и точка! А потери… Как всегда, мы обязаны были потерь не считать… И когда стало ясно, что немцы безнадежно увязли, стянув свои главные силы вокруг того, что они считали нашими главными силами, последовало то, ради чего все было и затеяно: на немецкий левый фланг пошла лавина брони. Впереди – самоходки, и это была разумная предосторожность: на левом фланге оказались три «королевских тигра» – видимо, все, что немцы смогли наскрести. Против нас они их не бросили, придержали в резерве (мы об этих «тиграх» знали заранее от группы Сабитова) и теперь выдвинули навстречу нашим – явно не подозревая, что впереди идут «Зверобои». А они на счет «раз» делали из «королевского тигра» дохлую кошку. Что и сейчас случилось. И наши таки пошли в прорыв… (Когда 152-миллиметровый снаряд «Зверобоя» попадает «королевскому тигру» под башню, это надо видеть… Впрочем, и в лобешник получается тоже не– плохо.) В общем, танки пошли лавиной, а следом пехота с орудиями в боевых порядках. Когда немцы спохватились, было уже поздно бросать отвлекшиеся на нас войска навстречу танкам и атакующей дивизии. Успели только те, что были ближе всех к месту прорыва, но это уже им могло помочь, как мертвому припарки. Только не подумайте, что это была веселая прогулка – немцы дрались отчаянно. Не в этом бою, с месяц назад мне пришлось видеть стоявший в чистом поле наш танковый батальон – в полном боевом порядке, как они шли в атаку, так их всех до одного немцы и сожгли «фаустпатронами». А танковый батальон, между прочим – двадцать семь машин. Это тоже надо было видеть… Ко второй половине дня немцы начали отступать – в спешке, но организованно, без малейших признаков драпа. Видимо, они уже поняли, что не удержатся, и уходили туда, где километрах в двенадцати, по данным авиаразведки, успели возвести солидные инженерные сооружения, за которые явно и собирались зацепиться – лихим прорывом их было не взять. Нам со штрафниками пришлось еще пообщаться с двумя батальонами того самого сводного морского полка, прикрывавшими отход. Но уж на сей раз мы выставили вперед все имевшиеся в наличии пулеметы, подключили нашу батарею и до рукопашной их не допустили. Правда, и без нее, когда все кончилось, оказалось, что я потерял примерно четверть батальона и еще два броневика, полугусеничный трофейный и наш «шестьдесят четвертый». Штрафники в живой силе потеряли и того больше – такие операции, как наша, дешево не даются… Располагавшийся километрах в пяти от передовой главный город гау (то есть по-нашему – областной центр) немцы сдали без боя, что было на них чуточку не похоже – обычно за крупные города они старались держаться до последнего. А город был крупный – по нашим данным, тысяч семьдесят населения, с изрядным числом старых каменных зданий, где сам бог велел устроить опорные пункты. Ну, мы давно уже поняли: не тот немец пошел. На берлинском направлении (куда и шли Конев и Жуков) они дрались отчаянно, цепляясь за каждую кочку и уж тем более – укрепление, а вот на других направлениях случалось по-вся– кому… Словом, в город мы вошли осторожно, выслав по нескольким направлениям моторизованную разведку, но где-то через полчаса обнаружили, что он немецкими войсками оставлен. И снова знакомая картина – чуть ли не из каждого окна жилых домов свисают разнокалиберные полотнища, импровизированные белые флаги, ни единого цивильного немца на улицах. В одном месте, правда, выскочил из переулка гитлерюгендовский щенок лет тринадцати и нацелился в наш танк из «фауста» – вот только «фауст» у него не сработал, то ли был неисправен, то ли этот сопляк не умел с ним обращаться, хотя штука простейшая (наши солдаты их набрали столько, что порой забавы ради постреливали вдали от начальства, а однажды рыбу глушили вместо гранаты – и вы знаете, ведра два собрали…) Щенка наши, конечно, поймали. И что с ним было делать? Отобрали «фауст», кто-то забрал на память висевший у него на поясе кинжал гитлерюгенда, оборвали с форменной рубашки все нацистские причиндалы, приурезали пару раз по шее и погнали домой, рявкнув: «Нах фатер-мутер, ферштейн?» И началась обычная после большого боя и взятия большого города деловитая суета: подсчет потерь в живой силе и технике, расквартирование. Впрочем, с последним особых хлопот не было: в таком городе найдется немало школ, кинотеатров и других общественных зданий, где можно разместить немало солдат, да и для техники будет вдоволь места. Два полка с артиллерией, конечно же, стали налаживать за северной окраиной города линию обороны – немцы, как уже говорилось, сидели километрах в двенадцати, но таков уж порядок… Квартирьеров мы сюда, разумеется, выслать не успели – слишком быстро вошли в город. Так что заняться этим пришлось командирам подразделений. Хорошо еще, что у меня был не полк, но все равно, часа два с половиной пришлось мотаться по городу на двух «Виллисах» разведвзвода, пока не устроил всех вместе с техникой (часто сверяясь с картой). Везде, где я проезжал, видел обычные хлопоты: разъезжают грузовики, танки и санитарные машины, проходят пешие, повсюду тянут провода полевых телефонов, присобачивают на стены указатели «хозяйство такого-то» (в таком большом городе без этого не обойдешься). Один раз пересекся с Серегой Чугунцовым – он куда-то спешил на двух набитых его ребятами «Виллисах» (ну конечно, в таком городе работы по его линии было немало, не то что в той дыре, где я недолгое время комендантствовал). Махнули друг другу на ходу, крикнули: – Живой? – А то! И разъехались, радуясь, что оба живые. Поскольку на этом служебные заботы кончились, весь день до вечера, как водится, будет отведен на обустройство, а время детское, половина пятого, можно было подумать и о том, как немного выпить – после той мясорубки, что творилась с утра, пользительно, чтобы легонько успокоить нервы… Не нами придумано, не на нас и кончится. Да и Вася Тычко, мастер на все руки, должен был подыскать где-нибудь на окраине маленький тихий домик для нас четверых, вроде того, который мы утром покинули – наверняка навсегда. «Опель Адмирал» ждал меня, где и условились, возле памятника какому-то рыцарю в латах, не исключено, что королю (поверх шлема у него красовалась явная королевская корона – обруч с зубцами). Никакой памятной доски при нем не имелось – видимо, подразумевалось, что каждый истинный немец должен и так эту историческую персону знать с малолетства. Я распахнул дверцу, с удовольствием плюхнулся на мягкое кожаное сиденье и блаженно откинул голову на спинку, прижался к ней затылком. Линда смотрела на меня сияющими глазами, но без малейшей тревоги – ну да, сама ж предсказывала, и я ей верил… – Линда, – сказал я, перекатив голову в ее сторону, – ты, случайно, не знаешь, что это за хмырь в латах? – Конечно, знаю, – сказала она словно бы даже чуточку обиженно. – По истории у меня как раз были отличные отметки. И в городе этом я не раз бывала. Это Генрих Птицелов. Ну, я его смутно помнил – что-то из раннего германского Средневековья, а прозвище получил за то, что любимой его забавой было ловить птиц в силки. Странно только, что ни одна жертва его охотничьей страсти присутствия на монументе не удостоилась. – С нашими воевал? – деловито спросил Вася Линду. – Ни разу. – Ну, тогда пусть стоит, – великодушно разрешил Вася. – Вася, – сказал я, – что там у нас с запасами? Он понял мгновенно и ответил лихо: – А когда это у нас не было запасов, товарищ майор? Прикажете маленький достархан соорудить? – Именно что маленький, – сказал я, откидывая столик. Он проворно извлек бутылку коньяку – из тех старых трофейных запасов, – наполнил два стакана: один почти до краев, другой на палец, для Линды. Себе, разумеется, не налил: субординацию понимал четко, ординарец в присутствии командира пить не должен, разве что уж выйдет какой-то особый случай. И четко просекал неписаный статус Линды, пусть и носившей солдатские погоны. Ну, насколько я его знал, вечером потихоньку наверстает, скорее всего, с кем-нибудь из корешей из разведвзвода… Я принял у него бутерброды, первым делом передал один Линде. Мелькнула мысль: а вдруг ей будет неприятно пить за взятие нами немецкого города? Нет, преспокойно взяла стакан. Быть может, ей было по душе, что и этот город остался целехоньким – сколько развалин повидала… Я медленно вытянул полстакана, откусил микроскопический угол от бутерброда. Снова, как множество раз, медленно отпускало сумасшедшее напряжение боя. Я верил Линде, но все равно, пройти через такое – сжечь сколько-то сантиметров нервов… – Что там с домом, Вася? – спросил я, прикончив стакан. – Все в ажуре, товарищ майор. Не на окраине, но и не в центре, двухэтажный, малость побольше того, где мы последний раз жили. И хозяева имеются, но не похоже, что от них будет беспокойство – старик со старушкой, божьи одуванчики. Перепугались, конечно, оба, старикан мне даже приволок глобус и парочку географических атласов. Кое-как объяснились на пальцах. Указки там у него, карты… Я так понял, всю жизнь географию преподавал, доказывал мне, что он человек совершенно мирной профессии. Ну и ладно, пусть живет. Я ему показал, что вы мне в записной книжке еще когда написали. Не сказать, чтобы обрадовался, но трястись, как овечий хвост, перестал. Ничего, прикормим – повеселеет… – Ну, тогда поехали к твоему географу, – сказал я. – В самом деле, прикормим, по-немецки поговорим – повеселеют, первый раз, что ли. Действительно, я ему давненько уж написал в записной книжке несколько немецких фраз: «В вашем доме на какое-то время остановятся на постой советские военнослужащие. Вам не будет причинено никакого вреда. Извините, война». Линда вдруг спросила каким-то непонятным тоном: – Теодор, у нас есть минут двадцать свободного времени? – До самого вечера, – сказал я. – А что? Ее голос стал прямо-таки умоляющим: – Теодор, можно я – совсем недолго – посмотрю ратушу? Мало того, что это памятник архитектуры, это еще и историческое место. Там в восемьдесят первом канцлер Бисмарк выступал перед магистратами, депутатами ландтага и дворянами округа. Это историческая речь, о ней во всех учебниках написано… Говорят, конференц-зал сохранился в полной неприкосновенности: и кресла, и кафедра, с которой выступал канцлер… Я бы только немножко посмотрела… Отец рассказывал, что еще при Веймарской республике туда пускали экскурсии, а при нацистах перестали… – Ее голос прямо-таки звенел от волнения. – Я бы посмотрела совсем недолго… Теодор, если можно… – Пожалуйста, – пожал я плечами. – Свободного времени у вас столько, что девать некуда, по крайней мере, сегодня… Ее очаровательное личико прямо-таки просияло, она подалась ко мне, но в последний момент покосилась на Васю с Кузьмичом и воздержалась от вещественных выражений благодарности. Я подумал: в конце концов и мне не мешает чуточку развеяться после всего сегодняшнего. Побачим, что там за зал и кафедра, с которой выступал железный канцлер… – Кузьмич, – сказал я, – ты, случайно, не знаешь, где ратуша? – Чего ж не знать, – буркнул он. – Проезжали мимо, когда по городу с Васей колесили. Найду. – Вот и давай туда. – Если пустят, – сказал Вася. – Это как? – спросил я с живым интересом. – Что ты опять выведал, всезнайка? – Да ничего особенного, товарищ майор, – сказал Вася. – Этот памятник архитектуры – огромадное здание в три этажа. Причем самого что ни на есть канцелярского назначения. Там и комдив разместиться может, и штаб дивизии, и, говорят, еще дивизионная разведка, и радисты. Очень удобный домина, вот Линда говорит, даже зал для заседаний есть. А потому, едва мы сюда вошли, там саперы шуровать начали чуть ли не всей ротой. Надо ж как следует проверить, не подсунули ли чего фрицы – не военторг там будет дислоцироваться в конце концов… – Действительно… – сказал я. Между прочим, этот прием в Отечественную первыми пустили в ход как раз мы. Оставляя Киев, заложили несколько мощных зарядов в те здания, которые, по всем расчетам, немцам приглянутся для размещения многолюдных и серьезных учреждений. Они и приглянулись. А когда наши об этом узнали от разведки… «Радиомины Бекаури», слышали? Ну вот… Лежит она себе, никого не трогает, а потом из Москвы посылают короткий радиосигнал – и срабатывает она, голубушка, в лучшем виде. Многих солидных бобров немцы тогда недосчитались, в том числе в довольно высоких чинах. Солидные были здания, а остались от них одни руины, а под руинами – всякая немецкая сволочь не из простых свиней свиньи… Ну вот, а потом немцы, отступая с нашей территории, этот метод переняли. Тоже, если удавалось и было время, минировали здания, про которые имели основания думать, что мы там разместим не самые несерьезные учреждения. Так что ничего удивительного, что в ратуше саперы в немалом количестве… – Ну, посмотрим, – сказал я. – Саперы должны уже там часа три работать, если не больше… Линда, этот исторический зал на каком этаже? – На первом. – Шансы есть, – сказал я. – Саперы, как правило, всегда начинают с подвалов и идут снизу вверх. Будем надеяться, что уж первый-то этаж они успели проверить, если их там чуть ли не вся рота. Часовых, думаю, пока выставлять не будут… но уж если выставили, ничего не поделаешь, Линда, не видать тебе исторического зала… – Я понимаю, – сказала Линда. – Но все же так надеюсь, что получится. Так хочется посмотреть… Отец говорил, там висит прижизненный портрет Бисмарка и огромная картина, как раз и изображающая его выступление… – А что, я бы тоже посмотрел, – сказал Вася. – Интересно. Бисмарк все-таки, не Гинденбург какой-нибудь… Читал я его мемуары перед войной, потом пригодилось для политинформаций… Он закончил только семь классов, а потом ремесленное, но по натуре был из книгочеев – видимо, примером послужил его деревенский дед. Еще в сороковом у себя на мотоциклетном заводе стал комсоргом цеха, политинформации вел, доклады о международном положении делал. В общем, хоть и псковской, «скобарь», а парень начитанный. Ратуша оказалась и в самом деле огромным, трехэтажным зданием, довольно красивым, украшенным массой того, что у нас лет через двадцать после войны стали называть «архитектурными излишествами» – и, по-моему, совершенно зря. Причем большая часть украшений, барельефов и прочего носила явно военную символику – рыцарские доспехи, щиты со всевозможным оружием и знаменами и тому подобное. Башенки, балконы с фигурными перилами, еще что-то (и посейчас не знаю, как называется, но красиво). Линда пояснила: ратушу заложили в честь победы во Франко-прусской войне, кстати, речь Бисмарка как раз десятилетию этой победы и посвящалась… Ну, против этой войны я ничего не имел, наоборот. Во-первых, французы, которым тогда пруссаки здорово накидали, до того дважды в том столетии к нам вторгались, не поленившись переться чуть ли не через всю Европу, – в восемьсот двенадцатом (когда пруссаки, кстати, были нашими союзниками), и в Крымскую кампанию (да и в Гражданскую устроили интервенцию), во-вторых, о чем известно гораздо меньше, в прусской армии были не просто наши военные наблюдатели – работал и русский медицинский отряд под началом знаменитого хирурга Пирогова, получившего потом от кайзера Железный крест… Кузьмич затормозил у крыльца – каменного, высокого, широкого, с роскошной лестницей, на вершине которой сидели высокие каменные орлы – не поганые нацистские, а старые кайзеровские. Возле крыльев стоял «Додж-три-четверти», а возле него курили, прислонив к каменным балясинам лестницы миноискатели, четверо саперов. Что-то это все не походило на ударную работу – пожалуй, она и в самом деле подошла к концу. Мы с Васей и Линдой вылезли. Завидев меня, саперы побросали окурки и вытянулись. Троих я смутно помнил, а четвертого хорошо знал – старший сержант Мохов, три раза проверял нейтралку на предмет мин, перед тем как моим разведчикам предстояло уйти на ту сторону. – Вольно, орлы, – сказал я и повернулся к Мохову: – Что, закончили? – Да почти, товарищ майор. – Наверху осталось еще помещения четыре. Капитан Сомов там. Вы не к нему? – Да где-то так, – сказал я и первым стал подниматься по лестнице.