Гальперина я, понятно, ни во что посвящать не собирался, а вот Васе придется на всякий случай подробно растолковать его задачу. Кого-то другого я бы впутывать в такое поостерегся, но в Васе был уверен абсолютно: давно его знал, парень надежный, доверять можно, не подведет и будет держать язык за зубами. И ни в какие секреты его посвящать не надо: сказать со значительным видом: «Вася, так надо для дела», и ему будет достаточно… Так, как я планировал, и произошло: позвал Васю и обрисовал ему задачу, добавив тем самым внушительным тоном: «Вася, так надо для дела». Он спокойно сказал: – Понял, товарищ майор. Гальперин в курсе? – Нет, – сказал я. – Но кто ж вас спрашивать будет? А если и будут, то только одного тебя. Ну, ты ж не подведешь? – Будьте спокойны, товарищ майор, не подведу, – сказал он так же спокойно. Слишком спокойно. Что самое интересное, за все время разговора я не увидел у него на лице и тени удивления, а это было чуточку неправильно. Хоть легонькое, да должно было проявиться удивление – Вася индейской бесстрастностью никогда не отличался. Это вовсе не значит, что все мысли и эмоции ярчайшим образом отражались у него на лице, но и невозмутимым он никогда не был – в противоположность Кузьмичу, Хоть легонькое, но проявилось бы удивление – впервые я ему давал столь необычное, говоря откровенно, поручение. А он смотрел – я не мог ошибиться! – скорее понимающе. Словно знал больше, чем мне казалось… С полным пониманием смотрел, я бы сказал… – Разрешите идти, товарищ майор? – Подожди, – сказал я. – Вася, что ты знаешь? – О чем? – спросил он с явно деланым простодушием. Я, конечно, бил наугад, но кое-какие догадки у меня имелись – и были основания подозревать, что они верны… – Не о чем, а о ком, Вася, – сказал я, не сводя с него глаз. – О Линде. Что-то такое ты о ней знаешь. – Да почему вы так решили, товарищ майор? И это тоже прозвучало чуточку делано. – Потому что успел хорошо тебя узнать, – сказал я. – Как и ты меня, впрочем. Давно вместе воюем. Притерлись, узнали друг друга. Доверяем друг другу. Не доверял бы я тебе, не дал бы поручения на себя обнаружение колонны взять – дельце, согласись… специфическое. Самым наглым образом обманываем родное командование… но, черт, сложилось так, что иначе просто нельзя… Можешь отрицать, но у меня сложилось стойкое впечатление, что ты нисколечко, ни на капелюшечку не удивился, когда я тебе все изложил. А должен был удивиться хоть капельку… Ну, Вася? Ты же не дурак и не трус, умный парень, сообразительный. Знаешь ты о ней что-то. Что? Надо мне это знать, понимаешь? Хотя бы для того, чтобы и дальше тебе доверять, как раньше доверял. Короткое время стояло тягостное молчание. Потом Вася, не отводя глаз, сказал: – Я же не знал, может, вам неприятно было бы, что я знаю… – Тьфу ты, – сказал я. – О моем душевном спокойствии, выходит, пекся? Зря. Коли уж я тебе полностью доверяю, не боюсь и это доверить. Уяснил? – Уяснил… – сказал он. – Ну, коли так… Только ничего такого особенного я о ней и не знаю. Просто видел однажды… Не подумайте, я никогда за ней специально не подглядывал, просто получилось так… Я стоял в прихожей, тихо так, если честно, думал, где бы бутылочку раздобыть. А она была в кухне, спиной ко мне стояла и меня не видела, вообще не знала, что я там. У плиты стояла. А полка с посудой, сами знаете, в другом конце кухни, метрах в пяти – большая у доктора кухня, хоть пляши. Видимо, я так потом подумал, ей лень было лишний раз к полке идти. Протягивает она руку – а кофейник не спеша так страгивается с полки, проплывает к Линде через всю кухню, она его за ручку берет и наливает в него воду из-под крана. – Он несмело улыбнулся. – Если бы я так умел, тоже лишний раз своими ногами не ходил бы. И я понял: девчонка не простая. У нас в деревне был один дед, тоже мог взглядом и вещи двигать, и разные штуки выделывать. Еще один специалист по необычным умениям отыскался, подумал я, хмыкнув про себя. Ну, ничего удивительного – Вася родом из глухой деревушки на Псковщине. И он, и я, и Кузьменок, и Колька-Жиган, и собственно, Линдина бабушка – мы все из глуши. А в глуши как раз и остались те умения, что в городах, говорили знающие люди, если и не совсем повывелись, то встречаются страшно редко, да и те хоронятся изо всех сил. Очень это разные вещи – деревушка или махонький городок в глуши и большой город… – Ну а ты что? – А что – я? Отложил себе в памяти: ага, и в Германии такие есть, кто бы мог подумать – сплошная Европа… – Я и сам примерно так же думал, – сказал я. – А оказалось – глухомань везде глухомань, что у нас в Сибири, что у вас на Псковщине, что в Европах… – А уж в Полесье… – криво усмехнулся Вася. – До гроба не забуду… – Я тоже, – сказал я, невольно вздохнув. – Да и все, кто в ту историю был впутан, я так думаю… Значит, кофейник… Ну а ты что? – А что – я? – пожал плечами Вася. – Не бросаться же в кухню, не кричать: «Ух ты, как здорово, прямо цирк!» Входной дверью громко хлопнул, будто только что вошел, сапогами затопотал… – И ничего другого не случалось? – При мне – ничего, товарищ майор… Я видел по его лицу, что его прямо-таки переполняет самое жгучее любопытство, так и подмывает спросить, что Линда умеет еще. Но он был умный парень и отлично понимал, что я не отвечу. По-моему, рассказывать такие вещи о своей девушке – все равно что делиться чем-то глубоко интимным. Настоящие мужики так не поступают. И все же он спросил осторожно: – Разрешите проявить солдатскую смекалку, товарищ майор? Коли уж вы сами разговор завели и это поручили? – Ну, прояви, – разрешил я. – Я так понимаю, исходя из такого поручения: то, что немецкую колонну обнаружили заранее и было время развернуть боевые порядки, опять-таки как-то с Линдой связано? Но приходится об этом помалкивать – как тогда, в Полесье? – Есть у тебя солдатская смекалка, Вася, – ухмыльнулся я. – Ладно, ступай, а расспрашивать тебя дотошно все равно никто не будет, уж это точно… …Последующие три дня оказались богаты на события. Прилетел корреспондент фронтовой газеты вместе с кинооператором, и мне пришлось выступать в роли экскурсовода, пока кинооператор снимал то, что осталось от колонны (а потом и пленных «ваффенов»), а корреспондент расспрашивал меня и лихорадочно строчил в блокнот. Сам бы я нипочем не стал эдак демонстрировать себя, но был прямой приказ комдива. (Да, два бронетранспортера оказались целехонькими, разве что борта малость покорябаны пулями, и я с разрешения комдива забрал их в свои бронесилы – вещь в хозяйстве полезная, особенно в наступлении, какового следовало ждать в скором времени.) Познакомился я с новым начальником теперь уже полностью укомплектованной дивизионной разведки, подполковником Стожаровым – в силу специфики моего батальона мне придется общаться с ним гораздо плотнее, чем другим командирам. Сам он, в общем, произвел на меня хорошее впечатление, а вот как проявит себя новый разведотдел в целом, сказать пока нельзя – время покажет. Дело тут отнюдь не в том, что все они, собранные по армии с бору по сосенке, друг с другом были прежде незнакомы, и им еще предстояло то, что в частях именуется «боевым слаживанием» – проще говоря, какое-то время будут друг к другу притираться. Среди неписаных армейских хитрушек есть и такая: всякий толковый командир попытается воспользоваться любой возможностью, чтобы не отдать в чужую часть лучших (как и я, грешный). А вот дальше возможны варианты, числом два: кто-то отдаст пусть не лучших, но хороших и полезных, а кто-то воспользуется удобным случаем избавиться от самому плешь проевшего балласта. В данном конкретном случае могло совместиться и то, и другое. Поживем – увидим… Стожаров мне и сообщил, что от Мазурова пришла радиограмма с просьбой, если обстановка позволяет, остаться в немецких тылах еще на денек-другой – кажется, наклевывается возможность раздобыть новую интересную информацию в дополнение к уже собранной. Комдив разрешение дал. А назавтра на «кукурузнике» прилетел полковник Грандовский из штаба армии – на сей раз не распекации ради (он был мастер на разносы, но всегда по делу), а для выполнения более приятной обязанности. Приказал собрать артиллеристов вкупе с Васей Тычко и вручил всем медали «За боевые заслуги». Ну а попутно сообщил нам с Кардашовым, что оба мы представлены к Красному Знамени. Вот только представления к орденам должен еще утвердить командарм (а он сейчас в Москве на совещании у Самого), а такими медалями имеет право наградить и комдив, от чьего имени полковник сейчас и выступает (самого комдива тоже вызвали на совещание, в штаб армии). А еще Грандовский туманно намекнул на то, о чем у нас и так многие догадывались: большое наступление не за горами, и касаться это будет не только нашей дивизии – бери выше… Пушкари были радешеньки, и уже через два часа, по точным сведениям, медали обмыли, но аккуратненько, в меру, против чего я ничего не имел – их законное право, если в меру… А вот Вася Тычко ходил определенно смурной. Многие этому удивлялись, но я-то прекрасно знал, в чем причина: Вася был парень правильный, совестно ему таскать на груди абсолютно им не заслуженную, чужую медаль. По совести и справедливости, медаль эта должна принадлежать Линде. Трудно сказать, сколько жизней наших бойцов она спасла, но ясно, что немало. Не будь та с унаследованными от бабушки умениями, не обнаружь она колонну заблаговременно, нетрудно предсказать, как развивались бы в этом случае события… Колонна, несомненно, вошла бы в городок, часовые и ночные патрули ее конечно, быстро обнаружили бы и без совершенно неуместного в такой ситуации «Стой, кто идет?!» открыли бы стрельбу – и эсэсовцы наверняка стали бы пробиваться с боем (что подтверждали и допросы пленных). А это был бы совсем другой бой… Людей у меня было более чем вдвое больше, имелись пушки, броня, рота станкачей, ручники и трофейные фаустпатроны. Вот только все мое не ожидавшее появления немцев воинство мирно дрыхло в исподнем, разбросанное кто где. В конце концов мы немцев непременно задавили бы, но, как показывает опыт, какое-то время царила бы неразбериха и полное отсутствие командования при полном незнании обстановки. Время не такое уж долгое, но достаточное для того, чтобы батальон понес ощутимые потери – какие тут восемь легкораненых, все было бы гораздо печальнее. Если бы не Линда… Словом, медаль ей полагалась по заслугам – но кто это знал, кроме нас с Васей? Все во мне протестовало против явной несправедливости, но что я мог сделать? Как командир отдельного разведбата, имел право наградить именным пистолетом, но нужен он ей, как зайцу подсвечник. Да и в батальоне неправильно поняли бы, решили, что это уж чересчур, в том числе и те, что благодаря ей остались не убитыми и не ранеными. Подарить ей и то нечего. Ситуация… И все же я нашел выход! Когда нашлось свободное время, за неимением лучшего пригласил погулять по лесу. И угодил в десятку. Когда мы, держась за руки, прошли с полкилометра, Линда тихонько сказала, сияя глазами и улыбкой: – Спасибо, Теодор. Ты замечательно придумал. Как будто и нет войны… Ну, тут уж пришлось остановиться под елкой, и не на минутку. Да и потом останавливались под елями частенько. У меня тоже настроение было превосходнейшее – и не припомню, когда последний раз вот так гулял по лесу с девушкой. В самом деле, как будто и нет войны. Во время одной из таких остановок прильнувшая ко мне Линда шепнула на ухо: – Теодор, может, это и политически неправильно… (Надо же, и этих словечек нахваталась!) Но я скажу честно. В вашей армии нижнее женское белье просто ужасное… Я легонечко отстранил ее от себя, заглянул в глаза и улыбнулся во весь рот: – В нашей, Линда, в нашей, ты не забыла? И форма у тебя нашей армии, и присяга… – Ой, извини, – чуть смутилась она. – Я чисто машинально… – Да ладно, – сказал я. – Я ж понимаю, что чисто машинально… Ага, и гвардейский знак еще у тебя, и Слава-комсорг круги вокруг тебя нарезает, точно знаю, что агитировал в комсомол вступать. Ты как, не надумала еще? – Прости, пока нет, – с напускным раскаянием призналась Линда. – Я еще, как это… Политически незрелая, вот! – Авось поправим дело… – сказал я. – А белье в самом деле ужасное, что тут скажешь. Но ты в лучшем положении: ты, уж мне ли не знать, свое прежнее носишь… В обычной части тебе за такое непременно влепили бы пригоршню нарядов вне очереди, но я никому не наябедничаю… Этот привал особенно затянулся, так что мне пришлось потом долго и старательно очищать гимнастерку и юбку Линды от жухлых еловых иголок, а заодно свою фуражку и ее пилотку, валявшиеся под деревом. Пуговицы она застегнула сама, но ворот гимнастерки оставила расстегнутым. Я тоже – все равно некому было здесь следить за соблюдением устава. Потом мы вышли к маленькому озерцу, уже наполовину превратившемуся в болото, – у нас в тайге тоже такие водились. И Линда вдруг резко остановилась, так что я на нее едва не налетел. Обернулась ко мне, и я с нешуточным удивлением обнаружил, что ее очаровательное личико вдруг стало если не испуганным, то уж точно встревоженным. – Теодор, уйдем отсюда! – Да что случилось? – спросил я в совершеннейшем недоумении. Абсолютно ничего вокруг не давало ни малейших поводов для тревоги: просвеченный солнышком ельник, спокойная темно-зеленая вода, на которой лежат толстые большие листья незнакомых мне растений, кайма пожелтевших палых иголок вдоль берега… Или тут опять дало о себе знать что-то связанное с ее умениями? Утопленник на дне, которого Линда почуяла? Водяных я никогда не видел, но скорее верил в них, чем не верил (точнее, верил деду Пантелею и еще парочке человек, в свое время уверявшим, что они все же есть). – Вот, видишь? – Она вытянула руку, показывая пальцем. Ну ни черта не понятно! Там, куда она показывала, сидела на листе самая обыкновенная лягушка, не особенно и большая, как две капли воды похожая на наших, которых мы ловили мальчишками (и иногда, каюсь, совали за шиворот девчонкам). Безобидная, как пень с опятами, вызвавшая даже легкий приступ ностальгии по Сибири, где я пять лет не был. – Пошли! – Линда схватила меня за руку и зашагала прочь, быстро, решительно. Я шел за ней, как телок, ничего не понимал и оттого чуточку злился. Она остановилась только метров через триста, облегченно вздохнула, словно сбросила с плеч тяжеленную ношу, достала из нагрудного кармана гимнастерки пачку сигарет и нервно закурила. Выдохнула: – Кажется, обошлось… – Да что такое? – пожал я плечами, тоже доставая сигареты. Линда выглядела смущенной, но и крайне серьезной. – Понимаешь… – сказала она так, словно колебалась, продолжать или нет. – Когда мне было лет шестнадцать, бабушка однажды спросила, не погадать ли мне на будущее. Я взяла и согласилась. Она несколько раз раскидывала гадальные кости – на то и на это, всякое-разное… (Судя по описанию Линды, это была сугубо здешняя штука – у нас я с такими никогда не сталкивался.) Между прочим, насчет тебя она предсказала совершенно точно. – Линда посмотрела лукаво. – «Главным мужчиной в твоей жизни будет военный, офицер, только не вполне мне понятный, словно даже и не немец…» – Она опустила глаза. – Наверное, я к тебе еще потому и пришла сама в первый же вечер, что эти ее слова вспомнила… – А что, подходит, – сказал я. – Наверняка никогда не видела советской военной формы…