Уинифред сузила глаза. – Никогда больше не вспоминайте об этом, ясно вам? Скажете хоть единой живой душе – я убью вас. Даю слово. Дарлинг продолжал улыбаться, но теперь как-то испуганно. – Разумеется, я нем как рыба… О, вот еще что: сегодня утром в саду… Уинифред закатила глаза, готовясь в очередной раз выслушать об улитках. – …я набрел на семейное кладбище. У них трое деток отдали душу Богу в младенчестве, представляете? Какое это, должно быть, горе! Поэтому, наверное, мистер Клэртон так ценит деревенское уединение – страшно представить, какое пагубное влияние оказал бы на милого Бобби городской воздух! И могила матери мистера Клэртона там тоже есть. Если я правильно подсчитал, она умерла во вторых родах. Ужасно, правда, Уинифред? А вот могилы его отца я так и не нашел. Довольно странно. Может, он похоронен в другом месте, как вы считаете? Уинифред сглотнула. – Его не похоронили. – Как? Неужто развеяли пепел? – Он еще жив, Теодор. Я с ним говорила. Дарлинг ошеломленно выпрямился, и Уинифред торопливо добавила: – Он также является причиной, по которой нам так скоро пришлось покинуть Клэртонов. Дело в том… – Почему же вы мне раньше не сказали? – с обреченностью (несколько излишней, по мнению Уинифред) произнес он. – Я… не знал, что он жив… Я бы с ним поговорил. – Его разбил паралич. Он заперт в собственной комнате и, по-моему, сошел с ума – непонятно, от старости или от одиночества. Из него я смогла вытянуть только то, что Уоррен сбежал по собственной воле, в этом вы были правы, а также прикарманил порядочную часть состояния. Теодору, казалось, было все равно, что он оказался прав, хотя Уинифред поступилась немалой гордостью, признав это. Он смотрел куда-то в окно, озадаченно моргая, будто пытаясь осознать смысл ее слов. – Значит, вы беседовали с ним? – произнес он наконец. – И что же? Он говорил что-нибудь о сыне? – Только то, что жалеет о том, как обращался с ним и с его братом… Послушайте, какая разница? Он всего лишь сумасшедший старик, получивший свое. Не расстраивайтесь, что вам не удалось с ним побеседовать – поверьте, жалеть не о чем. Расскажите лучше, что узнали вы. – Да… да. Теодор нацепил на себя жизнерадостную маску, которую ей теперь не составляло труда отличить от его настоящей улыбки. От мысли, что он считает необходимым притворяться, лишь бы не расстраивать ее, Уинифред стало дурно. – Я почти ничего нового не узнал, если честно, вы уж простите меня, Уинифред. Оказалось, что миссис Клэртон знает немного о моей семье, с которой познакомилась во время своего первого сезона в Лондоне. Но, кажется, новости из столицы ей получать особо не от кого, а уж сообщать о них – тем более некому. О мистере Уоррене они не заговаривали, а я не подобрал момент, чтобы спросить о нем, не навлекая подозрения. Уинифред с удивлением осознала, что рассуждает Дарлинг довольно трезво. Он не пытался прыгнуть выше головы и довольствовался теми крупицами знаний, которые Клэртоны оставили ему, сами того не ведая. Может, на нем сказывалось влияние Уинифред, а может, он и в самом деле не такой уж идиот. Прежде она не решалась задать ему этот вопрос, но теперь ей показалось, что она имеет на это право. Понадеявшись на его новообретенную рассудительность, Уинифред небрежно поинтересовалась: – А что именно миссис Клэртон знает о вашей семье? Теодор, кажется, понял, что она пытается сказать. «Теперь ведь ты мне доверяешь? Что ты готов рассказать мне сейчас?» К разочарованию Уинифред, он смутился и отвернулся. – Всякие светские сплетни. Ничего такого. Значит, он все еще ей не доверяет. Несмотря на все, через что они прошли вместе, несмотря на их близость, он все еще не доверяет ей настолько, чтобы рассказать о том, что свободно обсуждает с чужими людьми. У нее пропал аппетит, и она бросила вторую булочку обратно в корзинку. – Что ж… Ясно, – язвительно ответила она, невольно изливая на Дарлинга свой гнев. – Простите, что спросила. Больше этого не повторится. Юноша хотел ответить что-то, но передумал и молча посмотрел на нее с непонятной просьбой в глазах – Уинифред не могла и не хотела расшифровать ее. Она надулась и уставилась в окно. Мимо проплывали однообразные блеклые мутные пейзажи начала холодного английского лета, так непохожие на любимый ею Лондон – светло-зеленые равнины с фиолетовыми вкраплениями вереска, тяжелые мрачные облака, придавившие к земле деревушки и городки. Стая птиц изгибалась в небе, как подхваченная ветром вуаль. Остаток пути они проделали в молчании. * * * По прибытии в город Уинифред сообщила Дарлингу, что направляется в «Рассвет». Гнев на него немного поутих, но ей нужно было показаться у Уоррена, поэтому из офиса она уехала без сожалений. Теодор выглядел удрученным, но она вежливо попрощалась с ним, давая понять, что не держит зла. В своей старой комнате она собрала скудные остатки вещей, так или иначе попавших ей в руки за десять лет: порванные чулки, которые она вечно собиралась починить; испачканные поношенные перчатки; старую шаль с бахромой; бесчисленные ключи и отмычки, которые она собрала в связки, но давно забыла, какой из них какую дверь отпирает. Это была комната без зеркал, почти без света, но полная воспоминаний. Мысль, что она наконец покидает ее, вызвала в Уинифред и страх перед неизвестным, и восторг перед предстоящим. Скидывая в саквояж остатки прошлой жизни, она размышляла, что же ей делать дальше. Мистер Уоррен не ждет ее сегодня, а если бы она просто заявилась к нему в кабинет, не было бы это чересчур? В конце концов, Уинифред решила через секретаря передать ему записку с новым адресом – мистер Уоррен одобрит, что она не отвлекает его по пустякам, но помнит данное обещание. Накорябав на клочке бумаги адрес по другую сторону Лестер-сквера (она заприметила старый кирпичный дом еще по дороге в «Рассвет»), Уинифред излила благодарности, свернула записку и вышла из комнаты. Кабинет мистера Холбрука находился почти у самого входа: неприметная, скромная дверь посреди буйства красок и безвкусицы интерьера. Такая же блеклая и простая, как и внешность ее обладателя – Уинифред нисколько не обманывалась насчет секретаря Уоррена. Она постучала и расслабила мышцы лица, чтобы чуть опустились веки – этот трюк прибавлял ей возраст, а лицу придавал высокомерное выражение. Перед Холбруком она привыкла играть благонравную чопорную особу, которая сама не ведает, как ее занесло в это отринутое Богом место. Дверь распахнулась, и секретарь молча встал на пороге, не приглашая войти. Бесцветные глаза за стеклами очков смерили Уинифред равнодушным, как у рыбы, взглядом. – Добрый день, мистер Холбрук. Передайте это, пожалуйста, господину Уоррену. Секретарь взял записку. Пальцы у него были как у мертвеца – кости, обтянутые сероватой кожей. Не ожидая ответа, она чуть склонила голову, прощаясь, но Холбрук вдруг спросил: – Отчего вы сами не передадите? Уинифред застыла. Он редко заговаривал с ней, но голос был ей знаком: мягкий приятный тембр, совсем не вяжущийся с его холодной рыбьей внешностью. – Разве он сейчас не в Сити? – не поворачивая головы, едко поинтересовалась она, давая понять, что ее раздражают пустые расспросы. – Сегодня четверг. Он всегда в Сити по четвергам. – Сегодня пятница, мисс Бейл. Черт. Уинифред по лопаткам пробрал холод, но она обернулась, не давая дрогнуть ни единой мышце на лице. – Вот как? В таком случае я сама к нему зайду. Верните мне записку, будьте добры. Она протянула ладонь, но Холбрук сжал клочок бумаги в кулаке. В бесстрастности выражения он мог бы посоперничать с самой Уинифред. – Не беспокойтесь, я передам. Мистер Уоррен и правда сейчас в Сити – уехал по неотложному делу. Мерзкий червь! Неужто проверял ее? Гнусный противный таракан, отвратительный… – Благодарю вас, до свидания, – сухо ответила она. Холбрук, не прощаясь, закрыл дверь. Чтобы выпустить пар, она свернула на лестничную площадку и несколько раз хорошенько пнула ногой деревянные балясины. Если бы она и дальше продолжала копить гнев, ее ладони превратились бы уже в кровавое месиво. Уинифред решила выйти через черный ход – ей вовсе не хотелось примазываться к сомнительной известности «Рассвета». Спустившись, она обогнула дом… и тут же юркнула обратно за угол. Перед главным входом стоял Стеллан Акли. Она затаила дыхание – похоже, юноша ждет именно ее. Он крутил на пальце часы на цепочке, насвистывал модную песенку и перекатывался с пятки на носок, карикатурно изнывая от нетерпения. Черт бы его побрал! Уинифред развернулась, чтобы обойти дом по другой дороге, но хлопнула дверь, и она быстро присела, делая вид, что шнурует туфлю. Шаги прогрохотали по лестнице, и голос учтиво поздоровался: – Добрый день, мисс Бейл. Она узнала Боуди, их вышибалу, и не стала поднимать голову. – Добрый день. Что вы здесь делаете? Боуди в явном замешательстве переступил с ноги на ногу. Раньше Уинифред не удостаивала интересом его персону, но сейчас ей нужно было отвлечь его от Стеллана – один черт знает, что тот ему наговорит. – У входа какой-то франт ошивается, – прогнусавил Боуди, и она выругалась про себя. Раз он уже в курсе, ничего не поделаешь. – Пойду спрошу, что ему нужно. Простите, мисс. – Тогда иди, – бесцветно уронила она и вновь усердно занялась шнуровкой. Что Стеллану нужно? Как он нашел «Рассвет»? Уинифред снова встала за углом – отсюда была видна вся улица, но ее саму скрывала тень сливового дерева. Она наблюдала, как Боуди подходит к юноше и коротко кланяется ему. – Добрый день, сэр. Вы, стало быть, в «Рассвет»? – Нет! – жизнерадостно откликнулся Стеллан. – Я жду свою знакомую. – Может быть, хотите подождать ее внутри? – учтиво поинтересовался он. – Ну уж нет, меня потом оттуда клещами не вытащишь, – развязно отозвался юноша. Уинифред покраснела бы, если бы не испытывала к Стеллану глубочайшего презрения. – К тому же она должна скоро выйти. Боуди замялся. Дома терпимости в городе не жаловали, и молодой человек приличного вида, слоняющийся без дела возле случайного дома в Сохо, мог вызвать немало вопросов. – А кого именно вы ждете, сэр? – поинтересовался вышибала. – Возможно, я могу ее позвать? Уинифред затаила дыхание и закусила щеки, чтобы не выдать себя гневным вскриком. Стеллан криво ухмыльнулся. Она прекрасно знала, что за этой ухмылкой последует очередная гадость, и на этот раз она будет нацелена на нее. Ей было все равно на инсинуации этого мерзавца, но вот то, что он может ее выдать, причиняло ей настоящее беспокойство.