– И что же это? Переплести вам волосы потуже? Выучить брачные клятвы? Придумать имена будущим малюткам Дарлингам? Ну и идиот же он… – Ударьте меня по ноге. Так, чтобы остался синяк. Расслабленная улыбка сползла с его лица. – О чем это вы говорите? Она уставилась на юношу с раздражением. Ей хотелось бы поскорее покончить с делом, но Дарлингу все приходилось объяснять по меньшей мере дважды. – Ударьте меня по ноге. Как можно сильнее. Если Клэртоны пошлют за врачом до утра, трудно будет ему объяснить, почему на лодыжке нет и следа от ушиба. – Она закинула ногу на сиденье и приподняла подол платья, обнажая стопу в кожаной туфле. – Давайте скорее, Теодор, у нас нет времени на пустые споры. Залившись краской, Дарлинг отвел взгляд, вскочил и уставился в потолок. – Господи, Уинифред! Я не буду трогать вашу ногу! – почти в отчаянии выкрикнул он и заломил руки. Она наблюдала за ним с отстраненным интересом. – Как вы можете просить о таком – оставить на вас синяк? За кого вы меня вообще принимаете?! Да он же сейчас просто расплачется! Уинифред подперла щеку кулаком и терпеливо повторила: – У нас нет времени на метания вашей морали. Просто ударьте меня по кости, вот здесь, чтобы остался след. Можете отвернуться, если вам так будет легче. Теодор упрямо выдвинул вперед челюсть. – Не стану, хоть убейте. – Почему? Я же сама вас прошу. – С чего вы вообще взяли, что я способен ударить женщину? Что я могу кого-либо вообще ударить? Вы глубоко заблуждаетесь, если считаете, что я бы стал… Не слушая больше его речи, исполненные жалобного достоинства, Уинифред стянула с ноги туфлю, зажмурилась и изо всех сил врезала себе каблуком по лодыжке. Было не очень больно, но у нее все равно вырвался стон. Дарлинг осекся и обернулся. Увидев, как Уинифред преспокойно зашнуровывает туфлю на несчастной ноге, он вытаращил глаза. – Ох, что вы наделали! – запричитал он, уже забыв о непотребстве в виде ноги Уинифред, выглядывающей из-под платья. – Как же вы теперь будете!.. – Вам придется понести меня от кареты до дома Клэртонов. Желательно, чтобы вы имели при этом страдальческое выражение лица, – невозмутимо пояснила она, опуская подол. Лодыжка отзывалась слабым, глухим отголоском боли. Точно будет синяк. Теодор с шумом опустился на сиденье. Вид у него и впрямь был донельзя несчастный. – Неужели нельзя просто притвориться, что вам больно? – беспомощно спросил он. – Зачем нужно калечить бедную ногу? – Можно, но естественная реакция гораздо лучше. Хороший врач сразу поймет, что я симулирую, – рассудительно ответила Уинифред. Ее забавляла реакция Теодора, его искреннее беспокойство и резкий отказ причинить ей боль, пусть даже она и настаивала. Дарлинг ошеломленно покачал головой. Из-за дождя совсем стемнело, и в полумраке кареты она едва различала лицо юноши. – Вы идете на какие-то совсем уж отчаянные меры, Уинифред! У нее кольнуло шрам, и она сглотнула. – Это вовсе не отчаянные меры, – возразила Уинифред. Карета начала замедлять ход, и она отодвинула шторку, давая Теодору понять, что разговор окончен. – Кажется, мы приехали. Как думаете, вы сумеете дотащить меня? Или мне попросить кучера? Дарлинг поспешно вскочил. Лошади остановились, и он чуть не упал на Уинифред, едва успев удержаться за полку для багажа. – Не надо, я сам. – Юноша выпрямился и подал ей руку. – Кажется, вы что-то говорили про страдальческое выражение лица? * * * – Извините, сэр, но я не могу вас впустить. Дворецкий смотрел на них тупым, как у осла, взглядом. Уинифред с раздражением подумала, что вряд ли он вообще в состоянии их разглядеть из-под стекол залитого дождевой водой пенсне. У далеко не тщедушного Дарлинга уже начинали дрожать руки. Она сама не пушинка, да и платье тяжелое. Бархат вобрал в себя воду, как тряпка, и был безнадежно испорчен. – Вы, кажется, не понимаете. – В голосе Теодора прорезались истеричные нотки. – Моя жена ушибла ногу и мучается от страшной боли, а это ближайший дом на многие мили! Он поудобнее перехватил талию Уинифред, и у нее по телу побежали мурашки. Она старалась не думать о том, как плотно сейчас прижимается к Дарлингу, как его руки обхватывают ее талию и ноги. Ей оставалось только неловко вцепиться в ворот его сюртука. Когда Теодор менял положение рук или ветер вдруг приносил ей в лицо его цветочный аромат, она ничего не могла поделать с бешено скачущим сердцем. – Сожалею, сэр, но ничем не могу помочь, – тупо повторил дворецкий. – Господа сегодня никого не принимают. – Но это дело жизни и смерти! – вырвалось у Дарлинга, и Уинифред, изображавшая полуобморочное состояние, покосилась на него с удивлением. – Вы хотите, чтобы на вашей совести была смерть моей жены? Уинифред поморщилась. Драматические роли Теодору не даются, он бессовестно переигрывает. Дворецкий пошамкал губами, готовясь в очередной раз выдать заготовленную фразу. Тогда Дарлинг торопливо выложил последний козырь: – Просто доложите своим господам. Скажите, что миссис Дарлинг повредила ногу, и ее муж смиренно просит у них ночлега. Такая буря, что не видно ни зги. В подтверждение его слов шквал ветра едва не снес пенсне с носа дворецкого, и это оказалось более убедительным аргументом, чем все слова Дарлинга. Он снова пошамкал губами и наконец сказал: – Обождите здесь, сэр. Я доложу о вас. Он ушел, оставив их мокнуть под дождем у кованых ворот Клэртон-мэнора. Высокие и неприступные, те окружали большой темный сад и двухэтажный дом в георгианском стиле. Уинифред и Теодор, стуча зубами от холода, переглянулись. – Такого я не ожидал, – признался Дарлинг. Его мокрые волосы прилипли ко лбу. – Экое недружелюбие. Ума не приложу, что нам делать, если и хозяева откажут. – Не откажут, – возразила Уинифред, хотя ее уверенность начала давать трещины. – В такую погоду и собаку на улицу не выгонят. Она наблюдала, как твердолобый дворецкий пересек сад и вошел в дом, где на первом этаже мутным желтым светом горели окна. Теодор зажмурился, когда порыв влажного ветра в очередной раз отхлестал его по щекам. От натуги у него на виске забилась жилка. – Уинифред, может, я… опущу вас ненадолго? – наконец выдавил он. – Всего на минутку, пока он не вернется. Ваша нога ведь… в порядке? Ее тело выскальзывало из его ослабевающих рук, и юноше приходилось заново его перехватывать. Но Уинифред вовсе не хотелось, чтобы Дарлинг ее отпускал. Даже продрогнув до костей, со слабо ноющей лодыжкой, ей было приятно находиться так близко к нему. Повинуясь эгоистичному глупому порыву, она резко возразила: – Сейчас они наверняка выглянут в окно, чтобы хорошенько рассмотреть нас. Что же они подумают, если вы вдруг преспокойно опустите меня на землю?.. К тому же, похоже, я слишком сильно стукнула себя – нога и вправду болит, – соврала она. Теодор замолчал и снова перехватил ее талию, заставив Уинифред вздрогнуть от волны мурашек, пробежавших по телу. – Тогда… может, обхватите меня за шею? – несмело предложил он. – Так мне будет намного легче вас держать. И нас охотнее примут за супругов. – Хорошо, – сказала Уинифред и удивилась тому, как легко согласилась. Отпустив лацканы сюртука Дарлинга, она обвила руками его шею. Оба затаили дыхание. Никогда еще они не были так близко друг к другу. Их лица разделяло не более дюйма. Капли дождя повисли на ресницах Теодора, струились по его лицу, капали с темных прядей. Он чуть приоткрыл рот, не решаясь вдохнуть. Его взгляд замер где-то чуть ниже ее глаз, и Уинифред не могла понять: он снова рассматривает ее нос или на этот раз его внимание приковано к ее губам? Она подалась вперед, и кончики их носов соприкоснулись. Уинифред не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Сердце колотилось о ребра с такой силой, что причиняло ей физическую боль. Дарлинг широко раскрыл глаза. Глубокие, густо-черные, они смотрели на нее с недоверчивым, робким благоговением. Не отдавая себе отчета, Уинифред притянула его за вихры на затылке и поцеловала. Теодор не шевельнулся, и на мгновение ей показалось, что она совершила ужасную ошибку. Уинифред застыла. У него был гладкий подбородок и мягкие горячие губы. Чувствуя восторг пополам с ужасом, она уже хотела было отстраниться, но Дарлинг вдруг с силой стиснул ее и поцеловал в ответ. Она задохнулась и обеими руками вцепилась в его мокрые кудри, пытаясь притянуть еще ближе к себе. Ливень напустился на них с новой силой. Ледяные потоки струились по спине, лицу, рукам, но кожа Дарлинга горела под ее прикосновениями. Вся страсть, которую они сдерживали и о силе которой даже не подозревали, обрушилась на них разом, и теперь Уинифред уже не представляла, что наступит момент, когда ей придется от него отстраниться. Теодор приподнял ее и запрокинул голову. Она не чувствовала боли в ноге, не чувствовала самих ног. Весь ее мир сузился до грохота дождя, запаха гардений и мягких горьковатых губ Теодора. – Прошу прощения, сэр… Уинифред дернулась и отняла свое лицо от лица Дарлинга, тяжело дыша. Ей показалось, будто ее застали за каким-то преступлением – скорее всего, так оно и было. Но что бы ни произошло в ее жизни, она была уверена, что запомнит этот момент навсегда. Она не смела взглянуть на Теодора, но шум его дыхания показался ей громче, чем раскаты молнии. Юноша продолжал прижимать ее к себе – так крепко, что сдавил ребра, – а она не убрала рук с его шеи. Дворецкий, казалось, ничуть не смутился развернувшейся перед ним сценой. – Господа примут вас, сэр. Прошу за мной. – Он с лязгом распахнул металлическую калитку и развернулся, сложив руки за спиной. – Я провожу вас в дом, а после позабочусь о лошадях. – Благодарю, – хрипло ответил Дарлинг. По его голосу Уинифред поняла, что он смотрит на нее, но не сумела поднять взгляд. – Мистер Клэртон утром пошлет за врачом. К сожалению, разыгралась буря, и дорога небезопасна. Конечно, если врач не требуется миссис Дарлинг прямо сейчас…