Теодор упрямо уставился в письмо, давая Уинифред понять, что разговор окончен, и она с неохотой снова взялась за перо. Похоже, она ошиблась, болезненная тема для Дарлинга – это не родители, а именно отец. Она невольно вспомнила суровое, даже жестокое выражение лица мужчины с портрета в Большом кабинете, его тяжелый темный взгляд из-под нависших бровей, презрительный изгиб губ. Дарлинг и правда мало походит на него. И судя по неприязни, которую он питает к покойному Генри Дарлингу, внутренних сходств у них еще меньше, чем внешних. * * * Все члены их маленькой команды открывались Уинифред с новой стороны, правда, никто, кроме Дарлинга, не спешил бросаться к ней в объятия. Обе девушки относились к Уинифред с ощутимой и разумной опаской, и странно было бы ожидать другого. Сама она тоже не спешила сокращать образовавшуюся между ними дистанцию. Лаура оказалась даже смышленее, чем Уинифред показалось на первый взгляд. Ей было всего четырнадцать, но усталые тяжелые глаза, скорбные складки в уголках маленького рта и худая костлявая спина выдавали в ней человека, столкнувшегося в жизни не с одной преградой. Она часто молчала и много слушала, а когда брала в руки кисть, та казалась продолжением ее руки – так искусно Лаура с ней обращалась. Она вечно писала и рисовала, когда не работала по дому, а потом могла вдруг исчезнуть на полдня и вернуться с ошеломляющими сплетнями, которыми с ней делились другие слуги. Но во всем, даже в ее робости, обходительности и удивительной твердости характера, читалось беспрекословное, поразительное обожание ею Дарлинга. О нем Лаура говорила не иначе как с легкой смущенной улыбкой, касавшейся глаз и изящного высокого лба. Во всем она старалась угодить Дарлингу, всегда была готова явиться по первому зову и выполнить любое поручение. Теодор, в свою очередь, относился к Лауре с нежной, трепетной лаской. Если бы не ее белый чепец и раскосые глаза, можно было бы подумать, что Лаура – его сестра, а не прислуга. Незримая связь между Дарлингом и девочкой удивляла Уинифред, ей казалось, им не нужны слова, чтобы понимать друг друга. К Уинифред Лаура относилась с отрешенным, но восхищенным почтением, как к снизошедшей с небес богине. Она никогда не пыталась преодолеть расстояние между ними, но, если бы Уинифред протянула ей руку, Лаура с готовностью бы за нее ухватилась. Маленькая экономка старалась услужить ей во всем, и мало-помалу сама Уинифред начала проникаться к ней если не нежностью, то симпатией. Лаура была умной девочкой и видела гораздо больше, чем показывала. Она никогда не говорила о своем прошлом и упрямо молчала, стоило Уинифред подвести ее к этой теме. Эта таинственность, которая окружала происхождение Лауры и ее выдающиеся таланты, лишь подогревала интерес к ней. Но с Эвелин, несмотря на первичную теплоту, у Уинифред сложились весьма прохладные отношения. Перемена произошла после их разговора о Дарлинге перед балом. С мисс Саттон Уинифред пересекалась нечасто, только когда той удавалось вырваться из-под надзора родителей и гувернантки, следившей за ней с поистине ястребиной пристальностью. Эвелин завтракала у друзей в Пимлико, обедала у знакомых на Гровенор-стрит и ужинала на званых вечерах где придется. Она ответственно подошла к своему уговору с Теодором и была полна воинственной решимости до конца сезона найти себе порядочного жениха. По ее словам, мистер Саттон пришел в восторг от того, что дочь наконец-то взялась за ум. После бала Уинифред видела ее всего два раза, и каждый раз Эвелин заговаривала с ней безукоризненно приветливым, но отстраненным тоном, будто не могла простить ей обиду, нанесенную Теодору. В их отношениях Уинифред чувствовала глубокую сердечную привязанность – не романтическую, но будто родственную. Эвелин без всякого умысла или смущения поправляла Теодору неумело завязанные галстуки, а тот позволял себе шутки насчет ее возраста, на которые она и не думала обижаться. Мисс Саттон ни словом, ни делом не давала понять Уинифред, что отношение к ней изменилось, и даже на балу вела себя весьма живо, но Уинифред видела отчетливую перемену. В ее глазах потухло теплое восхищение, а изящное фарфоровое личико больше не выражало симпатии, только подчеркнутую вежливость. Уинифред следовало бы поучиться легкости, с которой у мисс Саттон получалось напускать на себя ауру доброжелательной неприступности. Ее собственный снобизм был другого толка – не такой ненавязчивый и искренний, как у Эвелин. Уинифред смутно ощущала свою принадлежность к людям высшего света, но она была такой же фальшивой, как ее собственное имя. Ей хотелось иметь этот легкий, неуловимый дух аристократизма, присущий Дарлингу и Эвелин, и имеющий значение каждый жест, каждое слово, каждый взмах ресниц. И в то же время она невыносимо презирала их ограниченный, тупой взгляд на мир, в котором все видится черно-белым, а этикет оказывается важнее морали. Уинифред завидовала белым красивым рукам Эвелин и ненавидела их за то, что они не поднимали ничего тяжелее чайной ложки; восхищалась способностью Дарлинга держать в памяти литературу целыми абзацами и презирала его за то, что у него напрочь отсутствует всякая логика. В глубине души Уинифред понимала, что, даже будь у нее такая возможность, она никогда не смогла бы до конца примкнуть к тому, что называют высшим светом, – кучке напыщенных, но в общем-то совершенно беспомощных и пустых снобов, отчего-то возомнивших себя лучше остальных. Впрочем, если из этого правила и есть исключение, то это именно Дарлинг. Как-то раз Уинифред спросила его, любит ли он охоту – она знала, что богачам отчего-то очень нравится развлекать себя стрельбой по мелким зверушкам. Юноша побледнел и дрожащим голосом ответил: «Н-нет, что вы… Как можно!» Стоило ей еще немного надавить, и он ударился бы в слезы. Дарлинг стал для нее самым ярким, хотя и наименее неожиданным открытием. Он действительно легкомыслен, наивен и глуповат, и показался бы пустым, если бы не его доброта и почти сверхъестественная проницательность, не подчиняющаяся никакой известной ей логике. Глубина его чувств не могла не поразить Уинифред. Чем бы он ни был занят, о чем бы ни рассуждал – Дарлинг будто не мог мыслить полумерами и любому делу отдавался полностью и без остатка. Она не могла не признать, что при всей его недалекости искренне им восхищается. Эвелин ошибалась, когда говорила, что Уинифред недолюбливает его. Она не хотела ничего доказывать этой самодовольной, избалованной девчонке, ей было достаточно того, что сам Теодор об этом знает. Всякий раз, когда она просила его передать через стол бумагу или печать для сургуча, Дарлинг торопливо вскакивал и спешил выполнить ее просьбу с таким рвением, будто от этого зависела вся его жизнь. Выражение упоения на его лице в такие моменты нравилось Уинифред – нравилось, что кто-то с таким энтузиазмом рвется ей услужить. Юноша постоянно отпускал глупые шутки, а когда она невольно смеялась, его лицо сияло. За пару дней Уинифред и Теодор прекрасно сладились. Когда нужно было разобрать корреспонденцию или отчеты о сделках или изучить архивные документы, они обменивались репликами и предметами, перетягиваясь через стол. Он был большим, Дарлинг сидел с одного края, спиной к окну, Уинифред – напротив него, а Лаура обычно занимала место слева, когда заходила в офис. Однажды Уинифред попросила юношу пересесть поближе, чтобы показать ему карту Чайна-тауна с отмеченными на ней опиумными курильнями, находящимися в собственности мистера Уоррена. Дарлинг (должно быть, от скуки) проявлял необычайную заинтересованность в канцелярских делах, и она старалась поддерживать его любопытство. Подтащив к месту Уинифред кресло Лауры, Дарлинг присел рядом с ней и внимательно стал следить за кончиком ее пальца, указывавшего на точки на карте. Сначала ей показалось, что Теодор пошевелился, но она не придала этому значения. Но когда Уинифред наклонилась ближе к столу, чтобы подписать красными чернилами название притона, Дарлинг вдруг невозмутимо закинул руку на спинку ее кресла и затаил дыхание. – Что, по-вашему, вы делаете, Теодор? – процедила Уинифред. Дарлинг продолжал пристально изучать карту, но его щеки порозовели. – Смотрю… на красную точку, – неуверенно ответил он, но руку не убрал. – Здесь написано «Бенгальский тигр». Впору было с возмущением подняться с кресла или скинуть его руку со спинки, но Уинифред овладело странное, щекочущее чувство в районе груди. Дарлинг сидел так близко, что она чувствовала тонкий аромат его духов. Ей захотелось откинуться на спинку, чтобы рука Дарлинга обняла ее плечи. Какая идиотская мысль, в самом деле. Уинифред застыла на месте, не решаясь двинуться ни вперед, ни назад. Дарлинг тоже замер и, кажется, все еще не дышал. – И где же находится в это время ваша рука? Юноша весьма неубедительно зевнул и развел руками, будто проделывая упражнения утренней гимнастики. – Как же затекло плечо, просто смерть! – пожаловался он, отчаянно краснея, и чинно сложил ладони на коленях. Уинифред доставляло удовольствие наблюдать за его стеснением и бездарным флиртом, пока она не почувствовала, что у нее самой теплеют щеки. Она что, смущена? Вот уж никогда в жизни. Только не из-за этого идиота. – Я так и подумала, – колко подтвердила Уинифред и встряхнула в руках карту. – Теперь смотрите внимательно. Так, в неустанной работе, копании в архивах и изучении писем, прошла почти неделя, и Уинифред с отчаянием начала осознавать, что дело не сдвигается с мертвой точки. Конечно, ее контракт с Дарлингом подписан на год, и до следующей весны она может просиживать в офисе хоть целыми днями и продолжать тянуть из своего нанимателя деньги. Но ей вовсе не хотелось обманывать Дарлинга – этого пустоголового наивного юнца с полными карманами денег и без единой души, на которую он может положиться. Уинифред не представляла, какие у мягкотелого, добросердечного Теодора Дарлинга могут быть мотивы поступать так, как он поступает. Но вскоре она поняла, что ей и не обязательно это знать. Даже если он до самого конца будет молчать, она все равно сделает все, чтобы помочь ему одолеть Уоррена. И это, конечно, не единственная причина – самой Уинифред рано или поздно аукнется ее двойная жизнь. Совмещать обе работы уже становилось нелегко. Она все чаще опаздывала на встречи с мистером Уорреном, который хмурился, но ничего не говорил, и все чаще засыпала над документами. Дарлингу приходилось будить ее посреди ночи, чтобы отвезти ее в «Рассвет». Уинифред изучила все письма, все отчеты, все договоры, все чеки и расписки Уоррена. Но они были связкой случайных фактов, каждый из которых мог оказаться как абсолютно бесполезным, так и наиважнейшим. Она наизусть выучила список бизнес-партнеров Уоррена, его самых крупных сделок, акций и недвижимости, которые он приобретал, но все это не дало ей ровным счетом ничего. Уинифред была вынуждена признаться самой себе, что она не стратег. Да, она определенно умна, знает, как из любой ситуации извлечь выгоду, когда прикусить язык, а когда жеманно улыбнуться или пустить слезу. Но она не смыслит в политике и не умеет строить далеко идущие планы. Уинифред пешка. Может, мистер Уоррен специально никогда не учил ее игре в шахматы. Иногда ей казалось, что было бы легче, если бы Дарлинг подначивал или торопил ее. Но он наблюдал за ее попытками наладить дела с таким спокойным оптимистичным терпением, что Уинифред просто не могла свалить на него вину за собственные неудачи. Юноша посылал за ней экипаж так часто, что она даже запомнила имя кучера (его звали Томас), осыпал ее комплиментами, сам приносил ей еду – словом, вел себя совершенно безукоризненно и обращался с ней так, будто это она наняла его. Уинифред было неясно, делает он это из желания понравиться ей или просто из бесконечного доверия ее способностям. Возможно, и то и другое. Так что вскоре, помимо собственной нервозности, ее сердце начал подтачивать еще один червячок – страх подвести Теодора Дарлинга, которому не на кого рассчитывать, кроме нее. * * * В конце концов усталость и тревога взяли над Уинифред верх. Придя в офис ранним утром, она принялась бродить по комнатам, слушая, как тихонько скрипят под ногами старые деревянные доски. На столе и шкафах со стеклянными дверцами начала собираться пыль – Лаура в последнее время была по уши в работе и не успевала заглядывать в офис. Мисс Саттон тоже давненько не наведывалась. Ее отец последние несколько дней уговаривал лорда Кэтсби повнимательнее присмотреться к Эвелин, а ухаживать за ней в ее же отсутствие бедному старичку не представлялось возможным. В гостиной было темно и холодно, как всегда по утрам. Топить перестали еще в апреле. Уинифред плотнее закуталась в накидку, перебирая озябшими пальцами бумаги. Каждая была похожа на другую, каждая была бесполезнее предыдущей. Строчки плыли, буквы путались и менялись местами, и вскоре она с раздражением накрыла кипу документов пером и поднялась. Сегодня день ее расчета с мистером Уорреном. Третье июня. Ее второй день рождения, самый волнительный день в году. Третьего июня мистер Уоррен звал Уинифред к себе и с самодовольной улыбкой вручал ей заработанные гроши. Она деревянно кланялась, а затем бежала в свою комнату, прятала монеты под половицей и плакала ночь напролет. Уинифред не питала иллюзий по поводу собственных накоплений. Двенадцать фунтов в год – за пять лет всего скопилось шестьдесят. Этих денег хватило бы только на переезд из Лондона в какой-нибудь маленький городок на юге Англии и съем там приличной комнаты в течение пары-тройки лет. Но что же прикажете делать дальше? У Дарлинга она заработает намного больше – достаточно, чтобы приобрести небольшой домик где-нибудь в глуши и всю жизнь выдавать себя за несчастную бездетную вдову на крошечной пенсии. Возможно, ей даже удастся выскочить замуж за какого-нибудь доктора или почтового клерка. Год работы у Дарлинга сулил ей спокойную тихую жизнь. Именно поэтому сегодня перед расчетом она чувствовала не предвкушение, а почти отвращение. Как она могла целых пять лет довольствоваться таким жалким заработком? Как она могла смотреть в лицо человеку, сбрасывающему крохи с барского стола и ожидающего за это благодарность? Мадам Бертран дошила второе платье, и теперь Уинифред щеголяла в роскошном светлом атласе, который подсвечивал ее кожу и глаза. Платье было просто замечательным – с высоким изящным вырезом, кружевной отделкой, складками-воланами на юбке и крошечными пуговицами на груди. Уинифред не могла на себя налюбоваться и с удовольствием выслушивала рассыпающегося в комплиментах Дарлинга. Но сегодня ей пришлось надеть старое, синее. Уинифред понимала, что, возможно, излишне осторожничает, и мистер Уоррен даже не взглянул бы на ее новое платье, но все равно хотела подстраховаться. Глупо будет, если их раскроют из-за смены ее гардероба. Заперев офис, Уинифред торопливо спустилась вниз. Кто-то этажом ниже разбил у самой двери пузырек с лекарством, и она, скривившись, пнула в сторону отбитое горлышко коричневого бутылочного стекла. В разлитом по коридору запахе она узнала лауданум[11] и поморщилась: мисс Гэмпстон говорила, что эта дрянь свела с ума больше английских женщин, чем все мужчины, вместе взятые. Видимо, врачи прописывают эти чудодейственные капли против любого недуга. Мистер Уоррен ждал ее к десяти, но Уинифред приехала гораздо раньше. В комнате было скучно – книг у нее не имелось, стиркой занималась прислуга, девочки работали, а если бы она принялась пялиться на улицу сквозь мутное окошко, то непременно бы свихнулась. Пожалев, что не дождалась Теодора в офисе, Уинифред решила проверить, свободна ли Рози, чтобы добыть у нее табак, но, выйдя на лестницу, вдруг увидела мисс Гэмпстон. Внешне женщина не изменилась, но Уинифред увидела ее в совершенно другом свете. Неделю назад она не подвергла бы сомнению мысль, что мисс Гэмпстон – недалекая послушная шпионка, которая и в подметки не годится Уинифред. Сейчас же, помимо профессионализма мисс Гэмпстон, ей пришлось поставить под сомнение свой собственный. Как же она раньше не заметила очевидного? Мысли о странном поведении женщины в карете и на балу привели Уинифред в раздражение. Мисс Гэмпстон тоже ее увидела и улыбнулась, приподняв брови. Когда она разговаривала, виднелись только верхние зубы. Вкупе с волосами пресного оттенка и вытянутым лицом эта черта делала женщину похожей на мышь. Уинифред вскинула подбородок, ожидая, что мисс Гэмпстон с ней поздоровается, но та только приложила палец к губам, давая знак молчать, огляделась и толкнула дверь в комнату, где раньше Рати принимала посетителей. Две недели назад Рати неожиданно исчезла из «Рассвета», а спустя два дня ее труп выловили из реки. Достойной замены ей пока не нашли, и комната пустовала. У Уинифред были некоторые мысли о том, что именно случилось с девушкой, но высказать их было некому. В комнате осталась только кровать, полог и простыни были сняты. На месте прикроватного столика на полу темнели четыре квадратных пятна с отверстиями от гвоздей. Мисс Гэмпстон задернула пыльные шторки на окне и дождалась, когда Уинифред закроет дверь. – Ну, наконец-то! Где вы были всю неделю? Уинифред прищурилась. Почему эта нахалка думает, что имеет право допрашивать ее? – Вам-то какое дело? То, что мы работаем на одного человека, еще не значит, что нам непременно нужно дружить и ходить под ручку. – Да какое дело мне до вашей дружбы, Уинифред! – Мисс Гэмпстон закатила глаза, и Уинифред вспыхнула от злости. – Скажите лучше, поступаете ли вы осмысленно? – Я ухожу, Эмили, – отрезала она и взялась за эмалевую дверную ручку, но мисс Гэмпстон проворно ухватила Уинифред за плечо и развернула к себе лицом. – Неужели вы наивно полагаете, что мистер Уоррен идиот? Уинифред дернула плечом, стряхивая руку мисс Гэмпстон. В носу у нее засвербело от волны гнева. – Бьюсь об заклад, он уже почувствовал, что что-то не так. В понедельник вы привезли ему письма и тут же уехали. Раньше вы вечно сидели, запершись в комнате, а теперь не жалеете денег на кеб. И когда я ни стучусь, вас вечно нет дома. Вы можете быть хоть немного осторожнее? – Вам ли говорить об осторожности! – презрительно выплюнула Уинифред, чувствуя, как пульсирует шрам. – Вы дни напролет проводите здесь, и что с того? Сделали что-нибудь полезное? – Глупая девчонка, речь не обо мне! Вы не понимаете, что закапываете саму себя? Раньше вы были гораздо благоразумнее – неужели новый наниматель так вскружил вам голову? Сидите-ка в «Рассвете», вот вам мой совет. Не окажитесь одной из тех глупых женщин, которые теряют всяческую предосторожность из-за мужчины. Мышиное лицо Эмили Гэмпстон показалось Уинифред отвратительным. Что еще хуже – кажется, она снова покраснела. Зачем ей вздумалось приплетать сюда Дарлинга? – Я лучше вас знаю мистера Уоррена. Не нужно раздавать мне советы на темы, в которых вы ничего не смыслите. – Уинифред снова положила ладонь на ручку. – Мой вам совет: сидите в своей норке и держите ухо востро. Поверьте, большего от вас не ждут. Не дожидаясь ответа мисс Гэмпстон, она вышла из комнаты и быстро прикинула, куда бы пойти. Женщина может пристать со своими нотациями и в комнате, поэтому туда она не вернется. Уезжать из «Рассвета» уже поздно, ведь к десяти вернется мистер Уоррен. Значит… сейчас в его кабинете пусто. Нашарив в кармане нужный ключик, Уинифред спустилась на первый этаж, отперла дверь кабинета мистера Уоррена и взглянула на часы. Половина десятого. Еще целых полчаса на то, чтобы еще раз обшарить его стол, не попадаясь на глаза мисс Гэмпстон. Она неторопливо обошла стол и выдвинула ящик. Дешевый деревянный бювар пустовал, все печати как на подбор были заляпаны разноцветным сургучом. В лотке с корреспонденцией лежали только испорченные черновики. Все оставалось в привычном для кабинета мистера Уоррена состоянии порядочного беспорядка: все на своих местах, но грязное, испорченное. Пустая чернильница с засохшей на дне темной лужицей, смятые конверты, придавленные пресс-папье, незаряженный револьвер в правом ящике стола… В правом ящике? Уоррен же хранил оружие в шкафу… Уинифред снова выдвинула ящик и, обернув ладонь носовым платком, выудила револьвер и прокрутила барабан. И правда, не заряжен. Только на рукояти какие-то пятна, похожие на засохшую кровь. Содрогнувшись, она аккуратно положила пистолет на место, но вдруг заметила что-то еще. Тем же платком она вытащила на свет широкое серебряное кольцо, которое мистер Уоррен обыкновенно носил на указательном пальце. Металл почернел от времени. На внутреннем ободке кольца были выгравированы какие-то слова. Подтянув к себе пустой лист бумаги, Уинифред скопировала надпись, хотя видно было хуже некуда. Иностранных языков она не знала, а слова были незнакомые. Может, Дарлинг сможет перевести? Уинифред спрятала бумажку, опустила кольцо обратно в ящик и задвинула его ногой, складывая платок. На нем остались красные пятна крови. Разве кровь, сворачиваясь, не становится бурой? Она похолодела и бросилась к двери, трясущимися руками отыскивая ключ. Мистер Уоррен уже приехал и просто разминулся с ней. Если он обнаружит ее в своем кабинете, ей конец. Признаться честно, сейчас ее нисколько не занимал вопрос, чьей же кровью Уоррен окрасил револьвер. Если Уинифред не поторопится, к ней вполне может прибавиться ее собственная. Она выскочила в коридор и заперла дверь, придерживая правую руку левой, чтобы она не тряслась так сильно. Едва успев спрятать ключ в рукаве и принять чинную позу, она услышала грузные шаги, и из мужской уборной вышел мистер Уоррен. Судя по рассеянной полуулыбке, настроение у него было весьма приподнятым. Увидев Уинифред, он остановился и удивленно улыбнулся ей. – Винни, а ты что здесь делаешь? Почему не заходишь?