– Правда. Никогда я не видел столь блистательных дам. И он ушел к себе: по воскресеньям он читал газеты, а потом работал. Отцовский визит словно бы послужил сигналом. Когда мы остались вдвоем, мама спросила обычным своим усталым голосом, в котором не было ни раздражения, ни упрека: – Зачем ты копалась в коробке с фотографиями? Молчание. Значит, она заметила, что я рылась в ее вещах. Заметила, что я пыталась стереть фломастер. Как давно? Я не сумела сдержать слезы, хотя сопротивлялась плачу изо всех сил. «Мама, – сказала я, всхлипывая, – я хотела, я думала, мне казалось…» Но я так и не сумела толком объяснить, чего я хотела, о чем думала, что мне казалось. Я говорила, заливаясь слезами, а мама все никак не могла меня успокоить, наоборот, стоило ей сказать с понимающей улыбкой: «Не надо плакать, можешь просто попросить об этом меня или папу, да и вообще можешь разглядывать фотографии, когда захочется, ну что ты плачешь, успокойся…» – как я зарыдала еще сильнее. В конце концов она взяла меня за руки и тихо сказала: – Что ты искала? Фотографию тети Виттории? 8 Тогда я поняла: родители догадались, что я услышала их разговор. Видимо, они долго это обсуждали, наверняка даже советовались с друзьями. Отец, конечно, расстроился, вероятно, он попросил маму объяснить мне, что вкладывал в сказанное совсем иной смысл, что не хотел меня ранить. Скорее всего, так оно и было, обычно маме прекрасно удавалось все сгладить. У нее никогда не бывало вспышек гнева, она даже не раздражалась. Например, когда Костанца посмеивалась над тем, сколько времени мама тратит впустую, готовясь к занятиям, вычитывая верстку дурацких романов, а порой и переписывая целые страницы, мама всегда отвечала ей тихо, спокойно, без малейшей горечи. И даже когда она говорила: «Костанца, у тебя куча денег, ты можешь делать, что хочешь, а мне приходится гнуть спину», - это звучало мягко, без явной досады. Кто же, как не она, мог исправить ошибку? Когда я успокоилась, мама сказала своим тихим голосом: «Мы тебя любим», - и еще повторила это раз или два. А потом завела разговор о том, чего раньше мы никогда не обсуждали. Мама сказала, что они с отцом многим пожертвовали, чтобы стать тем, кем они стали. Она тихо проговорила: «Я не жалуюсь, родители дали мне все, что могли, ты ведь помнишь, какие они были ласковые и заботливые, мы купили эту квартиру с их помощью. Но детство твоего отца, его отрочество и юность прошли тяжело, он был гол как сокол, ему пришлось самому карабкаться вверх. И все это не закончилось и никогда не закончится: налетает очередная буря и сбрасывает тебя вниз, так что приходится начинать все сначала». Потом мама наконец-то дошла до Виттории и объяснила свою метафору: бурей, которая пыталась столкнуть отца вниз, была она. – Она? – Да. Сестра твоего отца очень завистлива. Завистлива не в обычном смысле, а по-плохому. – Что же такого она сделала? – Чего она только не делала. Но главное – она так и не сумела смириться с тем, что у отца все получилось. – Как это? – Получилось в жизни. Что он хорошо учился в школе и университете. Что он умный. Что он многого добился. Что получил высшее образование. Что преподает, что мы поженились, что он много работает, что его уважают и у него есть друзья, есть ты. – И я тоже? – Да. Виттория воспринимает всякое событие, всякого человека как личное оскорбление. Но больше всего ее оскорбляет существование твоего папы. – Кем она работает? – Прислугой, кем еще она может работать, она ведь доучилась только до пятого класса начальной школы. В том, чтобы работать прислугой, нет ничего плохого, ты же знаешь, что Костанце помогает по дому замечательная женщина. Но, видишь ли, Виттория и в этом винит своего брата. – Почему? – Да не почему. Особенно если вспомнить, что он ее спас. Она могла кончить куда хуже. Влюбилась в женатого человека с тремя детьми, в настоящего негодяя. Твоему отцу пришлось вмешаться – как старшему брату. Но она и это внесла в список обид, которые никогда ему не простила. – Может, папе лучше было заниматься своими делами? – Нельзя заниматься своими делами, если рядом кто-то попал в беду. – Ну да. – Но даже помочь ей оказалось непросто, в отместку она причинила нам все зло, на какое была способна. – Тетя Виттория мечтает, чтобы папа умер? – Нехорошо так говорить, но да. – А помириться никак нельзя? – Нет. Для этого твой папа в глазах Виттории должен стать посредственностью, как все, кто ее окружает. Но поскольку это невозможно, она настроила против него всю семью. По ее вине после смерти бабушки и дедушки у нас не было настоящих отношений ни с кем из папиных родственников. Я отвечала односложно или тщательно взвешенными короткими фразами. А тем временем думала с отвращением: значит, у меня проступают черты той, что желает смерти отцу, горя моей семье; на глаза опять навернулись слезы. Мама это заметила и быстро пресекла. Она обняла меня и прошептала: «Не расстраивайся, теперь ты поняла, что имел в виду папа?» Не поднимая глаз, я решительно замотала головой. Тогда она объяснила мне все еще раз – медленно и, что было неожиданно, почти весело: «Для нас уже долгое время тетя Виттория – не человек, а образ. Знаешь, когда твой папа ведет себя как-то не так, я в шутку его предупреждаю: осторожно, Андре, у тебя только что было лицо, как у Виттории». Потом мама нежно встряхнула меня и сказала: «Мы так шутим». Я мрачно пробормотала: – Не верю, я от вас такого никогда не слышала. – Возможно, при тебе мы так не выражаемся, но наедине – да. Это как красный свет, тем самым мы говорим: осторожно, еще чуть-чуть – и мы потеряем все, к чему стремились всю жизнь. – И меня тоже? – Ну что ты, разве мы можем тебя потерять? Ты для нас самое дорогое, мы хотим, чтобы ты была очень счастлива. Поэтому мы с папой и настаиваем, чтобы ты хорошо училась. Сейчас тебе трудновато, но это пройдет. Вот увидишь, сколько всего с тобой случится хорошего. Я шмыгнула носом, мама хотела вытереть мне его, как маленькой, наверное, я и была маленькой, но я отпрянула и сказала: – А если я не буду больше учиться? – Останешься невеждой. – И что? – А то, что невежественность – это препятствие. Но ведь ты уже стараешься, правда? Жалко не развивать собственный ум. Я воскликнула: – Я не хочу быть умной, мама, я хочу быть красивой, как вы с папой! – Ты станешь еще красивее. – Нет, если у меня проступают черты Виттории. – Ты совсем другая, с тобой этого не произойдет. – Откуда ты знаешь? С кем я могу себя сравнить, чтобы понять, происходит это или нет? – Я рядом, я всегда буду рядом. – Этого недостаточно. – И что же ты предлагаешь? Я сказала почти неслышно: – Мне нужно увидеть тетю. Мама на мгновение задумалась, а потом ответила: – Обсуди это с отцом. 9 Я не восприняла ее слова буквально. Я считала само собой разумеющимся, что сначала с ним поговорит мама, а прямо на следующий день отец скажет мне голосом, который я любила больше всего: «Слушаю и повинуюсь! Если наша королевна решила, что нужно повидаться с тетей Витторией, то несчастный родитель сопроводит ее, хотя его и придется тащить на поводке». Затем он позвонит сестре и договорится о встрече или попросит об этом маму: отец никогда сам не занимался тем, что его раздражало, тяготило или расстраивало. А потом он отвезет меня на машине к тете. Но все складывалось иначе. Проходили часы, дни, отца я видела редко – вечно запыхавшегося, вечно разрывавшегося между лицеем, репетиторством и важной статьей, которую он писал вместе с Мариано. Он уходил рано утром, а возвращался вечером, в те дни постоянно лил дождь, я боялась, что отец простудится, у него поднимется температура и он неизвестно сколько проваляется в постели. Разве такое возможно, думала я, чтобы настолько тихий, настолько деликатный человек всю жизнь сражался со злобной тетей Витторией? Мне казалось еще более неправдоподобным, что он сумел бросить вызов женатому негодяю, имевшему троих детей, и прогнать его, потому что тот намеревался погубить папину сестру. Я спросила у Анджелы: – Если Ида влюбится в женатого негодяя с тремя детьми, ты, ее старшая сестра, как поступишь? Анджела ответила, не раздумывая: – Я все расскажу папе. Иде такой ответ не понравился, она сказала сестре: – Ты доносчица, а папа говорит, что доносить – самое отвратительное. Анджела обиженно ответила: – Я не доносчица, это ради твоего же блага. Я осторожно спросила Иду: – Значит, если Анджела влюбится в женатого негодяя с тремя детьми, ты папе ничего не расскажешь?