В крохотной квартире он нашел засохшие маковые булочки, немного чая и горсть орехов. Остальное уже разобрали. Насыпав орехи в небольшой карман, Роберт поспешил прочь. Пусть другим достанется то, что он не нашел. Покой. Среди бесчисленных трехэтажных домов виднелся разваленный особняк. Его витражные стекла отражали свет, исходящий от серого неба. Полупрозрачные тени мягко окутывали осколки, пряча под широкими кронами деревьев кусочки жизней. Он хотел пройти мимо, но взгляд зацепился за серый силуэт под крыльцом. На вид совсем еще юный мальчишка кутался в бесполезный свитер. Холодало. – Эй, чего ты здесь сидишь? Пошли… Эй… Роберт потряс крохотную фигурку за плечо. Та подняла голову. Бледное, словно кости, лицо было испачкано в пепле и крови. Слишком женственные черты. Бездонные кофейные глаза, наполненные горечью. Роб вздрогнул, будто почувствовал этот резкий и неприятный привкус. Онемевшие пальцы, слабые и безвольные, с трудом удерживали чашку. Старые воспоминания вскрыли затянувшиеся раны, впуская в душу прежний холод. Он был страшнее, чем вьюга за окном. От него не спасет затухающая печь. От него не сбежать. – Все нормально, не бери вчерашнее в голову – нахлынуло. – Он сжал руки, усмехнулся и заглянул Ани в глаза. Неприятное чувство полоснуло ее, крохотными семенами посеяв тревогу. Он вновь сделал шаг назад, закрывая свои эмоции, закрывая себя, не впуская в изможденную от переживаний душу. Отстранялся, словно это могло спасти от пропасти, но ведь она за спиной, она там, где не видно, там, где не ожидаешь. – Что же тогда тебя тревожит? – Она решилась на этот вопрос и тут же осеклась. В горле пересохло, от сладкой травяной воды воротило. Аннетт, скрываясь за широкой кружкой, делала вид, что пьет. Горячие прикосновения смачивали обветренные губы, но при этом обжигали так же, как взгляд Роберта, от которого она пряталась. – Ты, – Роберт неожиданно тепло рассмеялся и тут же посерьезнел: мягкая улыбка сменилась суровым взглядом. – Завтра никакого шитья – иначе я выброшу все твои игольницы вместе с швейной машинкой. – Я бы и сама выбросила эту рухлядь, да жаль, – Ани тяжело вздохнула. – Новую вряд ли можно достать. Конечно, если здесь нет магии, переносящей в какую-то другую, более счастливую реальность. Он выбросит игольницы… Сейчас Ани казалось, что она – та самая мягкая и безобидная подушечка, в которую беспощадно вонзают острые иголки воспоминаний, черствости, безразличия и невыносимой заботы, которая, словно штормовые волны, то окутывала ее своей добротой, то оставляла высыхать и задыхаться на сухом песке. Ей казалось, что все это какая-то игра, странный, замысловатый узор на мятой и потрепанной ткани, который она никак не может отгадать. – Посмотрим мы твою машинку, ничего ей не станет. – Роберт забрал у нее из рук чашку. – Оставь, все равно только делаешь вид, что пьешь. Теплая ладонь на долю секунды скользнула по ее пальцам, и Ани невольно разжала их, разрешая забрать бесполезный напиток – он не согревал тревожное сердце. Аннетт отдернула руки и спрятала под стол. Их обожгло воспоминание о неприятном ледяном прикосновении, которое она совсем недавно испытала возле входа в пекарню. Эдвард сжимал ее пальцы, болезненно давя на кожу. Знал ли он, что причиняет боль? И вот теперь, после бережных прикосновений Роберта, воспаленные от холода костяшки заныли, показывая разницу, напоминая, что все еще чувствуют странное покалывание и непривычную дрожь. Такую же, как в тот вечер. Значил ли он что-то для Роберта? Аннетт хмурилась. Она помнила, как хотела сказать что-то бесполезное, как Роберт сделал шаг вперед. Настолько близко, что воздуха на двоих не хватало. Как легко коснулся шершавыми губами щеки и тут же отстранился, словно он не хотел, но сделал неосторожный жест под дурманным глинтвейном. Молли говорила, что все это пустяки, что ничего не значит, что Роберт опекал ее, словно сестру, иногда позволяя себе по-братски невинные прикосновения. Но ведь они и правда ничего не значили. – Не засыпай, в нагревателе еще осталась теплая вода. – Он взлохматил ее волосы, сделал глоток из чашки и добродушно улыбнулся. – Я домою посуду. Роберт проводил взглядом уставшую фигурку, и как только та скрылась на лестнице, устало вздохнул. Он чувствовал себя обессиленным, разбитым. Темнота окутывала его, несмотря на тусклое и замыленное свечение керосиновой лампы. Тонкая струя воды тихо шумела, мешала думать. Ее привычное булькающее урчание отвлекало, убаюкивало, но лишь на время. Короткое, но неустанно бегущее время. Грязная посуда закончилась. До блеска отполированные и скрипящие тарелки вернулись на свои места, но Роб медлил. Намеренно растягивал минуты, вытирая стол, стирая и без того чистую тряпку. Покрасневшие от горячей воды руки покрылись шелушащейся кожей – ничего, потом пройдет. Роберт поднялся на мансарду и вошел в комнату. Ее освещала почти догоревшая свеча. На стенах плясали тени. Они напоминали ему ускользающие сны. Последнее время Роберт их не помнил. Точно знал, что они были, но не мог вспомнить. От них оставались лишь ощущения… зыбкой земли, которая вот-вот собиралась рассыпаться под его ногами; теплых рук, бережно вытаскивающих его из кошмаров; звонкий смех, который он так часто слышал в госпитале; бурлящие реки; обжигающие прикосновения крови; холодный металл инструментов. Все смешивалось в одну воронку, затягивающую его на дно. Он нерешительно подошел к кровати. Холодная простыня и пуховое одеяло отпугивали, предвещая кошмары. Ани сидела на своей, зябко кутаясь в широкое одеяло. Влажные волосы рассыпались. Она положила голову на колени и задумчиво наблюдала за тем, как тонкий фитиль догорал и огонь, захлебываясь в воске, боролся за жизнь. Пламя карабкалось, цеплялось, вспыхивало на перегоревшей нити, но так и не смогло задержаться на обугленном кусочке. Комната наполнилась темнотой. * * * Казалось, что после отъезда Коула дом опустел. Молли почти не выходила из своей комнаты. Да и куда? На кухне она не могла сидеть без дела… Хмурилась, надувала пухлые губы, нервно покусывала их, но смиренно придерживалась правила «не переусердствовать». Поэтому старалась держаться от прежних хлопот подальше и не мешаться под ногами. Ани и Роб молча занимались делами: Роберт разбирал швейную машинку, ремонтировал стеллажи для хлеба, выравнивал формы для выпечки, точил ножи… Аннетт стояла за прилавком, натянуто улыбаясь посетителям. Пекарня встречала яркими ароматами выпечки, подрумяненной карамели и яблок. Ани, как всегда, сидела на высоком стуле за прилавком, подперев рукой голову. Посетителей почти не было. И немудрено: за окном бушевала вьюга. Ее белое покрывало превратило улицу в чистый лист бумаги – пиши не хочу. Если бы Аннетт спросили, что она на нем написала, то Аннетт с уверенностью ответила бы: «Весну». Серый асфальт, сине-зеленую реку, которая растекалась бы кляксами-волнами по мокрой бумаге, светлое небо в розово-фиолетовых прожилках рассвета и небольшой белый дождь – опадающие цветы фруктовых деревьев. Жаль, что белизна за стеклом всего лишь снег, который впитает в себя краски, а метель тут же заметет следы. Раздался звон колокольчика, и Ани встревоженно оторвалась от размышлений. На щеке красовалось розовое пятно – не стоило подпирать ее рукой. Но это же пустяки? В пекарню вошел Эд. Его заснеженное пальто, казалось, превратилось в кусок льда – снег подтаивал и тут же примерзал к шерстяной поверхности. Он хмурился, крепко сжимая в руке небольшой чемодан. – Ани? – Он удивленно застыл возле прилавка. – Горячей воды? – Она рассеянно кивнула в знак приветствия и достала из-под прилавка чашку. – Нет, я тороплюсь, через час поезд. Тонкие губы расплылись в улыбке. Он, не отводя глаз, рассматривал взъерошенные волосы, небрежно заправленные за уши, уставшее лицо. Вглядывался в карие глаза, стараясь уловить в них что-то теплое, но, кроме грусти и красноты, ничего не видел. – Уезжаешь? – В сиплом от долгого молчания голосе прозвучала нотка разочарования. – На время, – Эдвард улыбнулся. Почти беззаботно, но натянуто, не правдиво. – Все в порядке? – Ани хмурилась, сжимая карандаш в руке. Он, словно соломинка, помогал ей держаться. Необъяснимая тревога внутри нарастала, отзываясь мелкой дрожью в пальцах. Ей казалось, что в спину кто-то осуждающе смотрит, сверлит ее взглядом, говорит: «Ты не должна с ним говорить, это неправильно». Что-то в облике Эдварда отпугивало ее. Синяки под глазами расползались по худому лицу, суровый, злой взгляд буквально впивался в нее. Отчего он так обжигал? – Две маковых булочки и полкирпича ржаного хлеба, если его можно нарезать. Ани кивнула и засуетилась: обернула булочки в плотную бумагу, завязала бечевкой и принялась нарезать хлеб. Большой нож выглядел нелепо в руках хрупкой продавщицы, отчего взгляд Нордмана потеплел. Он с любопытством наблюдал за тем, как Ани отмеряла ширину кусочков, как нажимала на ручку, отрезая очередной. Как бережно складывала и упаковывала хлеб, плотно стягивая пакет веревкой. Ловко, легко, непринужденно. – Это все? – Она прикусила край карандаша, задумчиво пересчитывая заказ. – Да. – Эд взял в руку два небольших пакета и рассчитался. – Доброго вечера! – До встречи! – Ани помахала рукой, стараясь не провожать взглядом посетителя, и принялась записывать продажи. Неожиданная, до этой секунды нежелательная встреча почему-то стала приятной, напоминая Аннетт, что жизнь идет своим чередом. Все движется по кругу: если вчера печальные мысли мешали уснуть, то завтра будет легче – усталость помогает на многое закрыть глаза. Она вселяет безразличие, сковывает и опустошает. Дает минуты свободы. Позади послышался шорох. Роберт подошел и, застыв в нерешительности – Ани ощутила заминку, – прокашлялся. – Пора закрываться, – он взял ее за руку. Ладонь Роберта была горячей и сухой. – Тебя звала Молли, сказала, ей нужна женская помощь. – Чашка глинтвейна и душевные разговоры? – Ани издала смешок и захлопнула толстый блокнот. – Мне кажется, Молли очень трудно выбрать наряд на завтра, – Роб широко улыбнулся, а затем посерьезнел. – Ей просто одиноко, а я не тот, кто сможет помочь молчанием. – Тогда оставляю ключи тебе. – Она робко вытянула свою руку из-под ладони Роберта и, достав из кармана звенящую связку ключей, положила их на стол. – Молчание иногда говорит больше, чем слова, просто нужно научиться его понимать. Роберт ничего не ответил. Как всегда. Комната Молли тонула в пляшущих тенях керосиновой лампы. Она потрескивала, наполняя помещение притворным теплом и чьим-то присутствием. Было не так тихо. – Пойдем наверх? – Ани отчего-то говорила шепотом, словно боялась нарушать тишину. – Если поможешь и мы не помешаем Роберту. – Молли протерла заплаканные глаза – перевязка по-прежнему была болезненной. – Или… давай посидим на кухне? Как прошлый раз. – Там холодно. – Ани осуждающе замотала головой. – Давай руку. Я все равно уже принесла горячий чай и немного капустного пирога, ты же любишь. – Спрятала под прилавком, чтобы никто не купил? – Глаза Молли наполнились радостными слезами: она была признательна Ани за заботу. – Нет, заранее отложила на кухне. Они съели полпирога вместо ужина, запивая терпкой водой с вишневым вареньем. Говорили о пустяках. Ани давала лоскуты ткани, и Молли с завязанными глазами пыталась на ощупь определить их материал. Простое, незамысловатое общение наполняло мансарду звонким смехом, в воздухе клубился пар, исходивший от больших кружек. Пахло деревом и сладкими клубничными духами Молли. Почти не забыто. Почти. Ани несколько раз ловила себя на мысли, что все не взаправду, но тут же прогоняла ее – призракам нет места в теплых комнатах. Их должен пугать свет лампы и беззаботная улыбка Молли. Та задумчиво сидела, перебирая пальцами светлые кудрявые волосы, заплетала их в косу, но непослушные завитки все время выбивались. – Внук миссис Нордман проводил тебя до самой пекарни? – Она радостно закусывала губу, завязывая резинкой косичку. – Да, – Аннетт тяжело вздохнула. – Нас остановил военный, проверял документы… нехорошо это, думаю, будь я одна, никто не подошел бы, а так, мало ли, подумали лишнего. – Ты себя в зеркало видела? – Молли цокнула, складывая руки на груди. – Мне кажется, подумать о тебе плохо просто кощунственно. – Не преувеличивай… – Хорошо, я поняла, спорить бесполезно. Не смотри так, знаю, что хочешь спросить о произошедшем. Но я не могу рассказать, пока не могу. Мне нечем подтвердить свои слова. А без фактов – нет веры. Все пустота. – Молли… – Ну, еще поговори мне тут, – смягчившись, подруга улыбнулась. – Ани, пойми, если бы это все зависело только от меня… но переживать, по крайней мере вам с Робом, не о чем. Это случайность, неприятная случайность. Молли рассматривала деревянный потолок, сидя на широкой кровати с мягким матрасом и огромным пуховым одеялом. Она укуталась в шерстяную шаль, поджав под себя ноги, и задумчиво хмурилась. Ей было горестно осознавать, что одно решение открыть дверь могло спасти Роберта и Ани и в то же время сделать их по-своему пленными. Но больше всего огорчало то, что она не могла рассказать правду. Пока не могла. Февраль – самый суровый месяц. Но при этом спокойный. Когда ледяной воздух пробирает до костей, на душе становится не так холодно. Где-то внизу послышался скрип ступеней. – Это Роб, думаю, он проведет меня вниз. – Молли отмахнулась от навязчивых воспоминаний и постаралась встать с кровати. – У меня-то завтра будет время отдохнуть.