Адрес японского принца Коломбине был известен приблизительно. Кажется, Гэндзи говорил, что переехал из Ащеулова переулка в офицерский корпус Спасских казарм? Извозчик доставил взволнованную барышню на Спасскую-Садовую, показал на длинную постройку казенного желто-белого цвета: «Вон он, офицерский». Однако найти нужный номер оказалось непросто, потому что фамилии квартиранта она не знала. Коломбина подробно описала Гэндзи привратнику, не забыв и про заикание, и про седые виски. Сказала, что задевала куда-то визитную карточку, что память на имена просто ужасная — адреса, мол, запоминает, а фамилии и имена-отчества никак. Дело же к вышеописанному господину исключительной срочности. Чернобородый швейцар выслушал молча и, кажется, не поверил. Осмотрел заполошную девицу с головы до ног, пожевал губами, изрек: — Почем нам знать, может, их сиятельство за этакое гостевание нам шею намылют. Тут, барышня, казарма, посторонним не положено. «Сиятельство»! Значит, ошибки нет — Гэндзи не обманул и квартирует именно здесь. Коломбина так обрадовалась, что даже не обиделась на оскорбительный намек. Пускай чернобородый думает, что она какая-нибудь настырная обожательница или дамочка полусвета — какая разница! Урок обращения с дворницко-швейцарским племенем, некогда преподанный принцем Гэндзи, был усвоен хорошо. — Не намылит, — уверенно сказала Коломбина. — Еще и наградит. А пока вот, держите-ка. И сунула служителю рубль. Кербер сразу рычать перестал, завилял хвостом. Спрятав бумажку в картуз, сообщил: — К их сиятельству какие только не ходют. Даже хитрованцы разбойного виду — не чета вашей милости. Их сиятельство проживают в квартере ихнего товарища, подполковника Смольянинова. Временным манером. Его высокоблагородие господин подполковник сами теперь в Китае, однако этого ихнего приятеля велено всегда запросто пускать на сколько пожелают. А звать их господин Неймлес, Эраст Петрович — вот как. — Эраст Петрович Неймлес? — повторила Коломбина странное имя и не утерпела, спросила. — А почему вы именуете его «сиятельством»? Швейцар загадочно ответил: — У нас на настоящих господ глаз наметанный, хоть Замухрышкиным назовись. Только зря вы, барышня, приехали — нету господина Неймлеса, не возвращались еще. Камердинер ихний, тот дома. — Японец? — на всякий случай уточнила Коломбина. — Маса? — Масаил Мицуевич, — строго поправил служитель. — Очень обстоятельный господин. Желаете его видеть? — Желаю. Раз уж Эраста… э-э-э… Петровича нет. — Извольте. Моя супруга вас проводит. Феня! Фень! Проводь барышню! — крикнул привратник, обернувшись к открытой двери швейцарской. Ответа не было. — Видно, вышла. А я и не приметил, — удивился чернобородый. — Да ништо, не заплутаете. Вдоль стеночки идите. После повернете за угол — там ступенечки и крыльцо. Нужное крыльцо отыскалось быстро, но на стук долго не открывали. В конце концов терпение Коломбины лопнуло — тут ведь каждая минута была на счету, и она сердито ударила по створке ладонью. Дверь оказалась незаперта. Скрипнула, подалась, и в следующий миг гостья уже была в маленькой, спартанского вида прихожей, где на вешалке рядом с военными шинелями и цивильной одеждой висели какие-то ремешки, хлысты, уздечки и прочая сбруя. — Маса, где вы? — позвала Коломбина. — У меня срочное дело! Скоро ли будет господин Неймлес? Из-за двери, украшенной парижской афишей с изображением стремительных танцовщиц, донеслись шуршание и шепот. Осердившись, Коломбина решительно двинулась на звук, дернула ручку и замерла. Японец стоял в манишке и манжетах, но без брюк и помогал дородной, много выше его, особе женского пола втиснуться в ситцевую юбку. Явление нежданной посетительницы произвело эффект. Пышная особа взвизгнула и присела, прикрыв руками впечатляющий бюст, а удивительный камердинер господина Неймлеса приложил круглые ладошки к голым ляжкам и церемонно поклонился. — Какое деро, Коромбина-сан? — спросил он, разогнувшись. — Сротьное-сротьное ири просто сротьное? — Срочное-срочное, — ответила она. На неодетую толстуху и безволосые ноги японца старалась не смотреть, хотя сейчас было не до условностей. — Нужно немедленно ехать и спасать человека, иначе произойдет непоправимое. Где ваш хозяин? Маса насупил редкие бровки, ненадолго задумался и решительно объявил: — Гаспадзин нету. И терефон не звонир. Теровека спасать буду я. — Он поклонился своей пассии, все еще не вышедшей из оцепенения, и подтолкнул ее к выходу. — Отень вам брагодарен, Феня-сан. Прошу рюбить и зяровать. Феня (очевидно, та самая, которую не мог дозваться привратник) подхватила башмаки, кофту, чулки и выскочила за дверь, Коломбина же отвернулась, чтобы азиат мог спокойно завершить свой туалет. Минуту спустя они уже спешили к воротам, причем Маса так ходко перебирал своими короткими ножками, что спутница за ним едва поспевала. Долго ехали на извозчике, потом никак не могли отыскать в темноте номера Кляйнфельда, наконец нашли: трехэтажный серый дом напротив Петровского парка. Гдлевский, как и положено поэту, снимал комнатку на чердаке. Когда поднимались по лестнице (японец впереди, Коломбина следом), она всё повторяла: «Только бы успеть, только бы успеть». Дверь оказалась заперта. На стук не открыли. — Спуститься за дворником? — спросила Коломбина дрожащим голосом. Маса ответил: — Не нада. Тють-тють в сторонку, Коромбина-сан. Она отступила. Японец, издав своеобразный утробный звук, подпрыгнул, с ужасающей силой ударил ногой в створку, и дверь с грохотом слетела с петель. Столкнувшись плечами в узком коридорчике, ринулись в комнату. Первое, что Коломбина заметила в сумраке — прямоугольник распахнутого окна. И еще ударил в нос острый, странно знакомый запах. Так пахло в мясном ряду, когда она в детстве с кухаркой Фросей ходила на базар, — покупать требуху и кишки для домашней колбасы. — Да, нада быро отень сротьно, совсем сротьно, — вздохнул Маса и чиркнул спичкой, зажигая керосиновую лампу. Коломбина закричала. Поэт лежал ничком, упав лицом в большую поблескивающую лужу. Был виден светло-русый затылок, весь мокрый от крови, бессильно раскинутые руки. Опоздали! Как же он торопился — вот первое, что подумала Коломбина. Содрогнувшись, отвернулась. На столе, возле лампы, лежал листок. Подошла на негнущихся ногах. Прочла ровные, без единой помарки строчки: Внезапно качнулись гардины — Сквозь сон зашептала парча, На старом бюро без причины Взяла и погасла свеча. Какие-то струны задело Перстами грозовых теней. Неужто Она разглядела Мерцанье лампады моей? Ужель наконец-то стихает Болезненных грёз круговерть, И жизнь, как свечу, задувает Дыханием девственным Смерть? Не та, о которой мы пишем, Едва научась рифмовать, — Иная, которою дышим, Когда уже нечем дышать! — Господи, — простонала она. — Ну куда же он так спешил? — Паскарей уйти, пока не заметири, — откликнулся Маса, зачем-то уткнувшись носом в подоконник, а потом и вовсе высунулся наружу. — Сдерар деро и порез обратно. — Кто полез? — всхлипнула Коломбина. — Куда полез? О чем вы? Японец ответил неожиданное: — Убийца. Врез по позярной рестнице, проромир тереп и вырез обратно. — Какой убийца? Гдлевский сам наложил на себя руки! Ах, ну да, вы ведь ничего не знаете!