– Твоя мама не страдает агорафобией. – Я знаю. Но кажется, будто она стремится к этому. Ей все хуже. – Хуже в каком смысле? – Раньше она гуляла. Теперь я даже не могу припомнить, когда она в последний раз вообще выходила из дома. Ей нужны друзья. Когда-то это помогало справляться с переездами. – Наверное, мама может пригласить ее на обед. Я попрошу ее. Мне даже не пришлось говорить что-либо, хватило и взгляда, чтобы Купер понял, насколько смешно звучит его предложение. – Ты права, – сказал он. – Не лучший вариант. – Все нормально. В августе вернется папа, и ей полегчает. – Твой папа возвращается в августе? Меня очень грела эта мысль. И август был не за горами. – Да, уже не терпится. Хотя он пропустит шоу. Точнее, пропустил бы. Теперь уже не важно. – Может быть, ты неправильно поняла мистера Уоллеса. – Ну, нет. Он выразился предельно четко. Даже слишком. Вообще-то, все это были его слова. Ни эмоций, ни глубины, ни души. Все они. – Это жестоко. Это и в самом деле было жестоко. Я определяла себя через искусство. Оно было единственным, что давалось мне хорошо. Единственным, за что, как мне казалось, меня любили люди. И теперь меня лишили даже этого. В ресторане мне удалось сдержать слезы, но сейчас я вот-вот была готова заплакать. – Это всего лишь мнение одного человека, Эбби. – Он доктор гуманитарных наук. Он хранитель музея. И он единственный человек поблизости, который мог бы помочь мне с выставкой. А мне нужен был этот опыт. – От волнения дышать становилось все труднее. Комок в горле с каждой секундой становился все больше, но я старалась прогнать это чувство. – А как же другие музеи? Или галереи? – Я все еще в поиске. Но это очень маловероятно. Сотни людей подают заявки на участие в таких выставках. Я думала, что смогла наладить отношения с мистером Уоллесом. Но, раз даже ему не нравится мое искусство, ты правда полагаешь, что какой-нибудь незнакомец даст мне возможность попытать удачу? – Не принимай это так близко к сердцу. – Уже приняла. – И в этот момент по щекам неожиданно покатились слезы. Я со злостью смахнула их. Купер обнял меня. – Не плачь. Ненавижу, когда ты плачешь. Из-за этого мне хочется устроить взбучку всем этим людям. – Я справлюсь. – Знаю, что справишься. И ты еще докажешь, что он был неправ. – Рука Купера двигалась вдоль моей спины, и я прижималась к нему все сильнее. От этих слов мне стало легче, но они не вселили в меня уверенность, что я найду способ доказать мистеру Уоллесу его неправоту. Чего я точно не умела, так это влиять на чувства других людей. Шесть Я задержала взгляд на чистом полотне. Опыт. Глубина. Я думала о словах Купера. Нужно доказать, что мистер Уоллес неправ. Тогда для меня откроются двери выставки, и я смогу записаться на зимнюю программу; тогда и мистер Уоллес, и Купер, и все вокруг увидят во мне настоящую художницу. Я нарисую что-нибудь новое. Что-нибудь выдающееся. Окончательные решения по участникам принимаются за две недели до самого мероприятия, а значит, я успею убедить мистера Уоллеса, что способна на большее. У меня был план – превзойти себя в новых работах – и четыре недели в запасе. В зависимости от размеров, проработанности деталей и часов непрерывной работы на картину уходило от одного до четырех дней. И, раз уж было лето, чего-чего, а времени у меня было вдоволь. Но в моей груди поселился тугой комок чистой паники. Я совершенно не представляла, что хочу нарисовать. Я совершенно не представляла, что нового или тем более выдающегося могу создать. Я листала свой альбом с вдохновляющими фотографиями и вырезками. Обычно он служил мне хорошим источником идей, но сегодня был не тот случай. «Кроме того, – напомнила я себе, – сейчас моя задача – создать что-то неповторимое». Я вернула альбом в комод и бросила кисть в банку. Потом развернулась к выходу и вскрикнула, обнаружив, что мама все это время наблюдала за мной. – Ты меня напугала, – сказала я. – Ты ничего не нарисовала. – Я знаю. – Купер рассказал мне о мистере Уоллесе. – Что? Предатель. И когда он только успел? – Написал сообщение сегодня утром. – Теперь ему не жить. – Почему я не узнала это от тебя – вот, что интересно. – Не знаю. Чем чаще я произношу это, тем сильнее верю его словам. Я даже не собиралась говорить Куперу. Он меня вынудил. Она покачала головой. – Этому парню нет надобности тебя к чему-либо принуждать. – Знаю. Я особо не сопротивлялась. Когда дело касается его, я теряю всякую силу воли. Только никому не рассказывай. Она улыбнулась. Мама знала о моих чувствах к Куперу. Это у нее на плече я рыдала прошлым летом после роковой прогулки по пляжу, после моего признания, от которого он предпочел отшутиться. Я протиснулась мимо мамы и направилась в гостиную, где дедушка дремал в кресле. Я села на диван, надеясь, что мама не посмеет тревожить дедушкин сон своими разговорами. Как же плохо я ее знала. Она присела рядом со мной. – По-моему, ты рисуешь прекрасные картины. Дедушка всхрапнул и открыл глаза. – Я не спал, – сказал он. – Все нормально, дедуль, люди твоего возраста такое не контролируют. – Будь добра, накажи свою дочь за меня, – попросил он маму. Мама хихикнула. – У нас здесь речь о мистере Уоллесе. – Не хватает глубины, да? – спросил дедушка. – Ты и ему рассказала? – Я вскинула руки в воздух. – А мне нельзя было знать? – возмутился дедушка. – Почему это мне нельзя знать? – Потому что у меня нет души, – ответила я. Мама погладила меня по плечу: – У тебя есть душа, малышка. Мистер Уоллес имел в виду твое искусство. – Так ты с ним согласна? – Я такого не говорила. Мы с папой любим то, что ты делаешь, и ты это знаешь. – Подожди-ка, ты и папе рассказала? Ему и так сейчас не просто. – Но он тоже хочет быть в курсе событий. Я вздохнула: – Вот уж точно, кто рано встает… Мама обвела рукой все картины, развешенные по стенам гостиной. Они были щелочками во внешний мир, которые, хоть и не впускали свет, но стирали ощущение закрытого пространства. Я рисовала оживленные места вроде Таймс-Сквер и Лас-Вегас-Стрип и умиротворяющие пейзажи вроде французских пригородов или зеленых утесов Ирландии. Правда, знакомы они мне были только по фотографиям. С самого переезда я начала завешивать эту стену картинами и уповать, что они пробудят в маме жажду путешествий. Но в действительности пользы от них было мало. Возможно, именно из-за них мама никуда не выходила – зачем, если весь мир и так был перед ее глазами. – Только посмотри, какая ты талантливая, – сказала она.