— Вы думаете, это необходимо? — Чем быстрей, тем лучше. — И доверительно призналась: — Третьего приступа я не выдержу, это не для моих нервов. Мишенька был очень озорным, смешливым, но в то же время и невероятно умным, интеллектуально развитым для его возраста мальчиком, он впитывал впечатления и знания о мире, как губка впитывает воду. А еще он был неисправимым фантазером, что больше всего нравилось Вадиму. Пока они ехали в автобусе в район новостроек, где проживала Надежда, Миша пытался выведать у Кротова, отчего луна так грустно улыбается и кто ее обидел. Вадим отшутился, что-то там придумал насчет злой и противной грозовой тучи, после чего мальчишка уверенно произнес: — А вот и неправильно! Луна такая грустная, потому что у нее нет родителей. — Возможно, ты прав… — грустно согласился Вадим. Он не мог не чувствовать, что за последний месяц малыш сильно привязался к нему. Иногда ему даже казалось, что Миша хотел назвать его «папой*, но, произнеся «па…», на втором слоге спохватывался и умолкал. Надежда же не замечала этого вовсе. Или делала вид, что не замечала… У Вадима был ключ от квартиры. Он накормил Мишу манной кашей (этим его кулинарные способности и ограничивались), а затем начал разучивать с мальчишкой алфавит, придумывая на ходу различные игры с буквами, чтобы тому не было скучно. Миша буквально схватывал знания на лету и к концу занятия мог уже составлять сложные слова. Надежда вернулась с работы позже обычного — из-за тумана долго не получалось посадить самолет, а сменщица заболела. Она предложила Вадиму отужинать, и он, для приличия поотнекиваясь, с радостью согласился. Кротов не хотел себе в этом признаваться, но ему было легко с Надеждой, он смаковал каждую минуту, оставаясь с ней наедине. Нет, в их отношениях не было никакой близости, не было и намека на возможное сближение — мужчина и женщина иногда способны просто дружить. — Воспитательница в детском саду сказала, что… — тыкая вилкой в котлету, тихо произнес Вадим, — …что у Миши бы приступ, он вдруг потерял сознание… Надежда молчала, опустив глаза. — Может, отведем его в больницу? — предложил Кротов. — Вдруг что серьезное. Со здоровьем вообще шутки плохи, а в таком возрасте… — Бесполезно… — продолжая разглядывать витиеватый узор на скатерти, приглушенно проговорила Надежда. — Наши врачи бессильны… Я не хотела, чтобы ты знал об этом. Не потому, что боялась какой-то там неадекватной реакции — просто все равно ты ничем не сможешь помочь. Никто не сможет… — Мишка болен?.. — Вилка чуть не выпала из руки Вадима. — Давай переменим тему… — Да что с ним, в конце концов?! — воскликнул Кротов. — Что значит «врачи бессильны»?! Как это понимать?! У нас хорошая медицина! — Мише нужна сложная операция, которая в России неосуществима. Ее способны сделать только за границей. — Так в чем проблема? — недоумевал Вадим. — Оформим визы, поедем в Германию! Сейчас это раз плюнуть! — А деньги?.. — О каких деньгах идет речь, когда жизнь ребенка в опасности?! Сколько стоят авиабилеты? Тысячу долларов? Две? Так по сусекам поскребем, одолжим по стольничку! А в крайнем случае — на поезде. Дольше, зато дешевле. — Операция тоже платная… — И, помолчав немного, Надежда отчеканила: — Пятьдесят тысяч долларов. Думаешь, возможно одолжить такую сумму? — Пятьдесят тысяч?.. — присвистнул Кротов. — Никогда не поверю… Быть этого не может… Кто тебе сказал такую ересь? — Ты дремучий, как валенок, Вадька, — печально усмехнулась Надежда. — Как будто на другой планете живешь. Ты хоть иногда телевизор смотришь? Знаешь, что в мире делается? — У меня нет телевизора… — Не обижайся… Просто я давно уже потеряла веру. В справедливость, в саму жизнь, во все… Осталась лишь надежда, да и она уменьшается с каждым днем… На это Кротов не нашел, что ответить. Он, действительно, ничем не мог помочь мальчику, у него не было пятидесяти тысяч долларов и, скорей всего, никогда не будет. С той минуты, как Вадим вышел из кабинета директора* у него возникло сильное желание уехать из Спасска — быть может, навсегда, и этот ужин в маленькой светлой кухоньке должен был бы стать прощальным. В Москве осталось множество друзей и знакомых, которые приняли бы его, подыскали бы ему какую-нибудь работенку. Словом, он хотел начать новую жизнь. Но теперь… Теперь он не имел права оставить Надежду в одиночестве, наедине со своим неутешным горем. В этот страшный момент она, как никогда прежде, нуждалась в моральной поддержке, нуждалась в искреннем и верном друге. Глава 42. Зеленая крыша дома После того, как Никита приехал в Петроград, первым делом его посадили в Кресты. Деньги, конечно же, сразу отобрали, хотя Никита сам собирался пожертвовать их на нужды Советской власти. Через два месяца его неожиданно выпустили и даже вернули все вещи. Большевики решили использовать Никиту в целях пропаганды. Через некоторое время его портрет под заголовком «Молодой заграничный коммерсант помогает рабоче-крестьянской власти» появился во всех газетах. Вскоре Никиту даже удостоили аудиенции у Ленина. Оказалось, что вождь пролетарской революции — тот самый «Старик», тот самый краснолицый, с редкой рыжей бороденкой, который обозвал Никиту в лондонской библиотеке «английским придурком». По счастью, Ленин не вспомнил их встречу в Лондоне, а наоборот, в качестве особого расположения, лично отдал приказ назначить его военным комиссаром на родину, в Спасск, куда Никита и приехал около месяца назад. То, что он увидел в России, совершенно отличалось от того, что он представлял себе на протяжении долгого пути из Африки. В стране уже вовсю шла война, действовали продотряды. Люди мерли, как мухи. Поезда не ходили, и Никита большую часть пути проделал на подводе. По дороге ему часто попадались люди, больше похожие на скелеты, иссохшие от голода дети, мертвые деревни, от которых за версту исходил сладковатый запах тления. Уже тогда он начал сомневаться в правильности своего решения вернуться в, Россию. Родительский дом он застал пустым и разграбленным. Никто не мог ответить, где Степан Афанасьевич, и вообще, жив ли он. Но самым большим потрясением было для Никиты посещение Покровского монастыря. Тот тоже был полностью разорен. «Воинствующие безбожники» потрудились здесь на славу. Когда же Никита заглянул в открытую дверь нижнего яруса некогда построенной его отцом колокольни, у него на голове волосы встали дыбом от ужаса. Там вповалку лежали облепленные мухами полуразложившиеся трупы монахов… Кроме всего прочего, разобравшись что к чему, Никита понял, что если его происхождение откроется, то его могут запросто расстрелять. С этим в Советской России было просто. Единственным наказанием за любую провинность чаще всего была пуля в затылок. А его помощник Яков Минкин, который раньше служил в ЧК, явно метил на место комиссара и не преминул бы воспользоваться «компроматом» на Никиту. Три дня назад из губкома пришел секретный циркуляр: «Срочно принять все меры к задержанию и нейтрализации так называемой «банды Мельника». В случае оказания сопротивления предписывается открыть огонь на уничтожение». Честно говоря, Никита даже симпатизировал этому Мельнику, жертвами которого становились, в основном, безжалостные бойцы продотрядов, отнимающие у крестьян последний хлеб и скотину. Никита сильно подозревал, что если бы не деятельность этих отрядов, то никакого голода не было бы вовсе. Вот такую безрадостную картину застал Никита на родине. Сейчас он сидел за своим столом, крепко обхватив голову руками. Этого месяца в качестве военного комиссара ему было достаточно, чтобы убедиться в преступности новой власти и лживости ее лозунгов. Последним штрихом стало то, что, когда Никита зашел в квартиру Якова Минкина, он обнаружил там полки, заполненные толстыми шматами сала и домашней колбасы. А в углу были свалены серебряные оклады от икон. — Мы тоже в какой-то степени голодающие, — сказал тогда Яков, намазывая на хлеб толстый слой коровьего масла. — И поэтому нам полагается небольшая часть экспроприируемого у эксплуататоров пролетариата. «Эксплуататоры» в этот момент, распухшие от голода, умирали в своих разоренных хатах. …Никита затушил самокрутку, встал из-за стола, пристегнул к портупее полированный деревянный ящик с маузером и вышел из кабинета. У подъезда его всегда поджидала оседланная лошадь. Вскочив на нее, Никита поскакал по улице, Копыта звонко цокали по булыжной мостовой. Он вдруг вспомнил, как отец гордился тем, что именно на его деньги улицы Спасска были покрыты брусчаткой. Миновав последние дома, Никита углубился в лес. Через несколько минут он снял с головы фуражку, отодрал прикрепленную к околышу пятиконечную звезду и забросил ее подальше в кусты. Путь его лежал в Налимск. Через два часа его остановили дозорные Мельника. Никита сказал, что имеет важные сведения, которые может сообщить только лично командиру отряда Его тщательно обыскали, отобрали оружие, скрутили руки за спиной и с завязанными глазами повели в деревню. Войдя в хату, Никита услышал чей-то мощный, раскатистый голос: — Ишь ты, тужурка-то прямо комиссарская! Когда с глаз Никиты сняли повязку, он увидел, что стоит в большой комнате, посреди которой, за бревенчатым столом, сидит рослый мужчина в косоворотке — видимо, сам Мельник. — Ну, рассказывай, зачем пожаловал… — Вдруг Мельник запнулся. Он как бы отшатнулся от края стола. Потом медленно встал на нетвердые ноги и просипел: — Никитка… сынок… Отец и сын бросились друг к другу. У Степана Афанасьевича из глаз брызнули слезы. Стоящие вокруг «бандиты» только диву давались. — Сынок!.. Господи, Никитушка… Господи… — лепетал отец. — Ты откуда? — Я-то? У Никиты тоже глаза были полны слез. — Из Африки… «Бандиты» дружно загоготали. Могли ли они предположить, что это было чистой правдой? Степан Афанасьевич изрядно постарел, но был еще очень крепок и силен. — А почему ты Мельник? — спросил его Никита, когда они сели ужинать. — Я после твоего отъезда элеватор построил и мельницу тут недалеко, на речке. Большинство моих ребят там работали, пока большевики не пришли. Ну вот и окрестили, шельмецы, — для конспирации, значит. Степан Афанасьевич не принял Советскую власть с самого начала. После того, как из Петрограда и Москвы начали приходить первые тревожные сведения, он не стал мешкать, сколотил небольшой конный отряд и примкнул к войску генерала Мамонтова. Когда белогвардейцев оттеснили на юг, он остался партизанить в районе родного города, надеясь на скорое падение большевистского правительства. «Разбирался» с продотрядами, постреливал комиссаров… — Да-а, сынок, — сказал Степан Афанасьевич, закончив свой нехитрый рассказ. — Вот такие дела. Мануфактуру мою сожгли, дом еще в начале восемнадцатого разворовали, сволочи… Ну, а тебя-то где мотало все эти годы, Никита? На протяжении всего долгого рассказа сына лицо Степана Афанасьевича не покидало изумленное выражение. — Так ты, сынок, выходит, весь мир объехал? — Выходит, что так… Услышав же конец истории, отец нахмурился. — Значит, я угадал, что к нам сам комиссар пожаловал. Он огляделся вокруг и, обращаясь ко всем присутствующим, воскликнул: