– О! Что? Кто такая Сельма? Господи, прости. Я даже не знаю ни одной Сельмы, честное слово. Она начинает жевать энергичнее, теперь ей явно не терпится поскорее от него сбежать. Он говорит немного мягче: – Мне ведь нужно вернуться в колледж… – Раньше, чем ты планировал. Ты говорил. – Ее лицо озаряется улыбкой, но она немедленно исчезает, когда Сара переводит взгляд на свою тарелку. Теперь она уверенно накалывает еду на вилку. Игры закончились. Пришло время есть. Еда наполняет ее рот вместо слов. Внутри у Джастина все сжимается, так как он знает, что ведет себя непростительно. А теперь скажи это вслух, если действительно так думаешь, ничтожество. Он разглядывает Сару: красивое лицо, прекрасное тело. Одета в элегантный брючный костюм, длинные ноги, пухлые губы. Длинные изящные пальцы, ногти с аккуратным французским маникюром, модная сумка в тон к туфлям. Профессиональна, уверена в себе, умна. Всем хороша, ровно ничего отталкивающего в ней нет. Проблема в том, что Джастин никак не может сосредоточить на Саре внимание. Его отвлекает мучительное чувство, что здесь, за столом, он как бы не в полном составе: часть его находится где-то еще. Настолько важная, необходимая часть, что его поминутно тянет выбежать на улицу и поймать ее. Вот бы выбежать прямо сейчас! Да только кого и как он рассчитывает поймать? В городе с населением в миллион человек трудно надеяться на то, что, выйдя из этой двери, он обнаружит ту женщину, стоящую на тротуаре. Так стоит ли бросать красивую женщину, сидящую с ним за столом, ради погони за другой, о которой он не знает ровно ничего – даже имени? Джастин перестает качать ногой и откидывается на спинку стула. Он сумел подавить порыв к бегству и уже не собирается бросаться к двери в ту секунду, когда Сара опустит нож с вилкой. – Сара, – начинает он. Говорить ему нелегко, но слова его на этот раз искренни. – Прости. Мне очень жаль, но… Она перестает засовывать себе в рот вилку за вилкой и поднимает на него глаза, быстро прожевывает, прикладывает к губам салфетку и проглатывает пищу. Выражение ее лица смягчается. – Не извиняйся. – Она смахивает крошки, собравшиеся вокруг ее тарелки, пожимая плечами. – Я вовсе не рассчитывала, что ты сделаешь мне предложение прямо за столиком, Джастин. – Я знаю, знаю. – Мы просто вместе обедаем. – Я это понимаю. – Или лучше будет сказать – просто пьем кофе, на тот случай, если упоминание об обеде заставляет тебя бежать к запасному выходу с криком «Пожар!» – Она кивает на его пустую чашку и теперь начинает смахивать уже воображаемые крошки. Он тянется вперед, чтобы взять ее за руку и положить конец этим суетливым движениям: – Мне очень жаль. – Не извиняйся, – повторяет она. Дышать становится легче, напряжение уходит, ее тарелка чиста. – Думаю, нам нужно попросить счет… – Сара, ты всегда хотела быть врачом? – Ничего себе вопрос! – Она застывает с наполовину открытым кошельком в руке. – С тобой в любом случае не соскучишься, а? – И улыбается. – Прости. – Джастин качает головой. – Давай выпьем кофе перед уходом. Надеюсь, у меня еще есть время, чтобы помешать этому свиданию стать худшим из всех, на которых ты когда-нибудь бывала. – Оно не худшее. – Она тоже покачивает головой. – Могло бы стать самым худшим, но ты все исправил вопросом про врача. Джастин улыбается: – Ну и? Ты всегда хотела им стать? Она кивает: – С тех самых пор, когда мальчик Джеймс Голдин сделал мне операцию, когда я была в младшей подготовительной группе. Как у вас это называется – детский сад? Как бы то ни было, мне было пять лет, и он спас мне жизнь. – Ничего себе. Это слишком юный возраст для серьезной операции. Наверное, это произвело сильное впечатление. – Незабываемое. Во время прогулки во дворе, когда мы играли в классики, я упала и поранила коленку. Пока остальные мои друзья обсуждали возможность ампутации, Джеймс Голдин подбежал и сразу начал делать мне искусственное дыхание «рот в рот». И боль ушла. Тогда я и поняла. – Что хочешь стать врачом? – Что хочу выйти замуж на Джеймса Голдина. Джастин спрашивает с интересом: – И вышла? – Не-а. Вместо этого стала врачом. – Ты хороший врач. – А ты, разумеется, смог это определить по тому, как я ввела в вену иглу, – улыбается Сара. – Кстати, рука тебя не беспокоит? – Немного чешется, но не болит. – Чешется? Она не должна чесаться, дай я посмотрю. Джастин начинает закатывать рукав, но останавливается: – Знаешь, я хочу у тебя кое-что спросить. – Ему непросто задавать этот вопрос, и он от неловкости ерзает на стуле. – Можно ли как-нибудь узнать, куда попала моя кровь? – Куда? То есть в какой госпиталь? – Ну да. А еще больше хотелось бы знать, кому она досталась. Сара качает головой: – Загадочность этого действа в том, что оно совершенно анонимно. – Но ведь кто-то наверняка об этом знает, не так ли? Вероятно, существуют какие-то документы? – Конечно. Путь продуктов, хранящихся в банке крови, всегда можно проследить. Документация ведется на протяжении всего процесса сдачи – во время анализов, разделения на компоненты, хранения и назначения реципиенту, но… – Как я ненавижу это слово! – Но, к сожалению, ты не можешь узнать, кто получил твою кровь. – Ты же только что сказала, что все документируется. – Эту информацию разглашать запрещено. Все наши данные хранятся в надежной компьютерной базе, там и твои донорские записи. – А эти записи скажут мне, кто получил мою кровь? – Нет. – Что ж, тогда я не хочу их видеть. – Джастин, кровь, которую ты сдал, не перелили другому человеку в том самом виде, в котором она вытекла из твоей вены. Она была разделена на отдельные компоненты: эритроциты, лейкоциты, тромбоциты… – Я знаю, знаю, я все это знаю. – Прости, что я ничем не могу помочь. Почему тебе это так важно? Он некоторое время думает над ее вопросом, кладет кусок коричневого сахара в свой кофе и размешивает его: – Понимаешь, просто хочется знать, помог ли я кому-нибудь, а если все же помог, то как этот человек себя чувствует. Мне кажется, будто я… Нет, это звучит глупо, ты решишь, что я сумасшедший. Не важно. – Этого ты можешь не бояться, – успокаивает его Сара. – Я уже решила, что ты сумасшедший. – Надеюсь, это не врачебный диагноз? – Нет. Давай договаривай, прерываться на самом интересном месте нечестно. – Ее пронзительные голубые глаза смотрят на него поверх края кофейной чашки, из которой она прихлебывает маленькими глотками. – Разумеется, я пока никому этого не говорил, так что прости за сумбурность, это будут мысли вслух. Сначала мне захотелось знать, чью жизнь я спас, из нелепого эгоизма мачо. Кто же тот счастливый человек, думал я, кому пожертвовано это сокровище – моя кровь? Сара улыбается. – Но теперь… теперь я постоянно размышляю над этим. Понимаешь, я как-то странно себя чувствую. Совсем не так, как прежде, словно я изменился, стал другим, потому что отдал что-то лично мое. Что-то драгоценное. – Кровь действительно драгоценна, Джастин. Нам постоянно нужны новые доноры. – Да нет же, не в этом дело! Меня мучает чувство, что где-то там, неизвестно где, ходит человек, внутри которого… ну, то, что я отдал, часть меня, понимаешь? И теперь мне чего-то не хватает… – Организм восполняет жидкую часть твоего пожертвования в течение двадцати четырех часов. – Сара, я совсем о другом! Я имею в виду, что благодаря этой части меня кто-то стал цельным и… О боже, звучит абсурдно, просто бред какой-то! Однако я очень хочу узнать, кто этот человек. Я чувствую, что во мне не хватает какой-то части и я должен найти и схватить ее. – Но ты не можешь получить обратно свою кровь, – говорит Сара, стараясь, чтобы ее слова прозвучали шутливо. Они погружаются в глубокое раздумье: Сара грустно смотрит в свой кофе, Джастин пытается извлечь смысл из своих путаных слов.