Глава 11 Дева чуть успокоилась, она по-настоящему была рада, что всё так закончилось, что Генрих сидит теперь перед нею на водительском диване, а не в клетке, в страшном, грязном зале, заваленном полуживыми, растерзанными телами. Он вертит головой и беспечно болтает. Беспечно… Это потому, что молодой человек так и не понял, где он побывал и что ему угрожало. Ну и хорошо, так даже и лучше. А Ройке, довольный собой, оборачивался к ней при всяком удобном случае, а потом сообщил: - Сегодня же схожу на сотый телеграф. «Сегодня же? Куда он так спешит? Что ему неймётся?». - Думаю, это слишком рано, – отвечала Зоя почти холодно. И причина этой холодности была очевидна. Во-первых, и вправду было рано ожидать каких-то результатов, вряд ли Джеймс кинется прямо сегодня слать сообщения некоему Смиту, а во-вторых… Этот радостный вид Генриха немного её раздражал. А он снова обернулся и сказал с улыбочкой: - Но мне же не сложно, могу к вечеру съездить туда; если сообщение от старика будет, я дам вам телеграмму. Но вместо того, чтобы согласиться или запретить ему это, она вдруг спросила: - А почему вы так улыбаетесь? - Как так? – удивился он, снова оборачиваясь к девушке. - Как-то…, - она не нашла в немецком значения, которое могло ёмко воспроизвести русское слово «ехидно», и поэтому произнесла: - Злорадно. - Злорадно? – опять удивлялся Ройке. Он снова обернулся к ней. И эти его обороты стали уже опасны. - Смотрите, пожалуйста, на дорогу! – всё с той же строгостью произнесла дева. – Вы чуть не сбили газетчика. - Я и не собирался злорадствовать! – уже не оборачиваясь к ней, почти прокричал Генрих. – Просто я рад, что смог добраться до старика, – он немного помолчал и добавил: – Я думал, что и вы будете этому рады. - Я рада, - сухо произнесла Зоя. Она сама не могла понять, отчего злится на него. И, уже смягчив тон, добавила: – Но на телеграф сегодня не ходите. Это опасно. Завтра сходим вместе. - Хорошо, фройляйн, - согласился молодой человек. И, кажется, девушке в этом его ответе послышалось некоторое разочарование. Ей стало его немного жалко, и поэтому на ближайшем повороте, прежде чем выпорхнуть из экипажа, она подняла вуаль и наградила его коротким, потому что вокруг были люди, но жарким поцелуем. *** - Какого чёрта!? – произнёс брат Вадим с досадой. – Они все в партикулярном платье! Англичане, что, мундиры теперь совсем не надевают? Вооружившись отличным биноклем, он сидел у окна, заклеенного пожелтевшей газетой, и через дырки в листах смотрел на улицу. Разглядывал всяких выходящих из проходной верфей людей, сразу отделяя рабочих и матросов от господ. - Это недавно они переоделись. Раньше ходили в мундирах и фуражках. Все были при кортиках, - заметил ему брат Аполлинарий. Он находился у соседнего окна, тоже заклеенного газетой, и что-то делал с фотокамерой на ножках, кажется, отлаживал длинный и сложный бронзовый объектив. – Видно, новое распоряжение в целях безопасности. - Скорее всего, ведьмы приказали, – предположил Варганов. - Ну а кто же ещё? – соглашался с ним инженер. – Сами моряки до такого не додумались бы. Они тут пьют, по притонам таскаются, с дисциплиной на берегу у них было… не очень… – И как теперь отличать их от местных инженеров? Наверное, придётся фотографировать всех, кто не похож на рабочего или матроса. - Ну, значит, будем фотографировать всех, – резюмировал Квашнин, взглянув на высокую стопку новых фотографических пластин, сложенных у стены вдали от излишнего света. - О, - продолжал Варганов, глядя в бинокль, - у них, кажется, разные перчатки. - Что? – не понял инженер. - Бриташки… У них мания к белым перчаткам, все английские офицеры носят белые перчатки, даже унтеры – и те рядятся в белое; а как я понял, - брат Вадим сделал паузу, - точно… немецкие инженеры носят перчатки какие-то… цвета… кофе с молоком. - Да, - Квашнин поднял глаза от камеры и потянулся, разминая спину. – Французы называют этот цвет «беж». Здесь, в Гамбурге, перчатки этого цвета сейчас самые модные. - Беж. Конечно же, беж, - задумчиво продолжал Варганов, не отрывая бинокля от глаз. И спросил: – Ну что, камера готова? - Да, можно пробовать. – ответил ему инженер. – Всё готово. - Брат Аполлинарий, ты научи меня работать с этим объективом, - Варганов отложил бинокль. - С камерой я в принципе знаком. Как вставлять пластины и выдерживать, всё знаю. - Ну, тогда и проблем не будет, иди сюда, брат. Брат Вадим подошёл и наклонился к видоискателю – и тут же восхитился: - Ишь, ты! Вот это оптика. - Да уж, Цейс в этом деле силён, - согласился брат Аполлинарий. - Всё как на ладони. Все усы видно вон у того господина. Он говорил о важном господине, который вышел из ворот проходной и к которому тут же подкатил конный экипаж. - Ну что? Попробуем? – спросил Квашнин, беря в руки первую фотопластину и снимая с неё обёртку. - Давай, брат, начнём, – согласился с ним Варганов, не отрывая глаза от видоискателя камеры. Инженер вставил пластину в камеру и, оставив её на попечение товарища, сам проследовал к первому окну и взял бинокль. Посмотрел, как важный господин с усами и в бежевых перчатках, усевшись поудобнее в коляске, что-то говорит другому человеку. - Снимай, брат, этого в экипаже, - произнёс Квашнин, глядя через бинокль на происходящее. - Так это сто процентов немец, на кой он нам сдался? – сомневался брат Вадим. – Только потратим фотопластину. - На пробу, на пробу сделаем один снимок. Попробуем… Поглядим, какое при этом свете получится фото, да ещё и с этим новым объективом, – отвечал ему брат Аполлинарий. Честно говоря, инженер, как и положено всякому человеку, знакомому с техникой, ко всем остальным людям относился насторожённо и даже со скепсисом. И поэтому, говоря товарищу про свет и про объектив, он, скорее всего, хотел проверить, как брат Вадим сделает снимок. А тот не стал пререкаться и запустил процесс. *** Доктор Мюррей просил принять его, и герцогиня, понимая, что он пришёл по делу, не стала заставлять его ждать, а попросила у Камелии Анны Уилсен Фоули и Дженнет Рэндольф Черчилль, с которыми она пила кофе в гостиной, извинения и прошла в соседнюю от столовой залу, где и ждали её Мюррей, его мерзкий Сунак и ещё один из безымянных, но не менее мерзких прислужников доктора. - Если вы позволите, герцогиня, я могу сделать вам несколько инъекций, всё уже готово, – он указал на целый поднос шприцев, заполненных какими-то жидкостями, что лежали на передвижном столике из блестящей стали. - У меня гости, - отвечала леди Кавендиш с некоторым сомнением. Она, конечно, с нетерпением ждала операции, но оставить малознакомых дам наедине на целых полчаса было невежливо. А времени на инъекции ушло бы никак не меньше, так как ей пришлось бы здесь раздеваться для этой долгой процедуры. – Может, попозже? - Миледи, если я сделаю инъекции сегодня, сейчас, завтра утром я уже смогу снять с вас мерки, а значит, приступить к подготовке донорского материала. Мне, признаться, надоел вой этой кобылы. К тому же она ничего не ест и время от времени начинает биться в клетке, ей приходится вводить успокоительное, я всё время боюсь, что она испортит материал. Мне бы хотелось снять с неё кожу побыстрее. - Ну хорошо, - согласилась герцогиня, - будьте тут, через полчаса я освобожусь и приду. Доктор молча кивнул: как прикажете. А леди Джорджиана, вернувшись к своим подчинённым в гостиную, по их лицам поняла, что ничего особо страшного в её отсутствие не произошло, дамы весьма мирно беседовали; как оказалось, они соседки, у них у обеих имеются поместья возле Брайтона. Но это миролюбие оказалось недолгим; едва хозяйка дома появилась в салоне, леди Анна, чей предок был одним из тех, кто заставил Иоанна Безземельного в тысяча двести пятнадцатом году подписать великую хартию вольностей, сделавшую английскую знать неподсудной ни при каких обстоятельствах, задала леди Рэндольф очень нехороший вопрос, который был к тому же бестактен, если не груб, как, например, вопрос про бородавку на лице какой-то дамы, с которой вы не очень близки: - Дженнет, дорогая, я слышала, что вы из Америки? - Да, родом я из Америки, – отвечала та, насторожившись. Она сразу поставила чашку на стол. Кофе ей больше не хотелось. От расслабленного состояния у неё и следа не осталось. Этот, казалось бы, невинный вопрос как бы намекал ей: и что же вы здесь с нами за одним столом делаете, дорогуша? При этом леди Анна ещё и улыбалась со всей обворожительностью настоящей красавицы. Леди Рэндольф была немного ошеломлена: вот только что они обсуждали свои поместья на берегу канала – и вдруг такой вопрос. Леди Дженнет поджала губы, и это выражение лица женщины ещё больше подчеркнули тяжёлый подбородок, который был присущ всем членам её семейства. А на скрытый, не прозвучавший вслух вопрос леди Анны решилась ответить начальница дам: - Да, леди Дженнет из Америки, но мы рады видеть её среди нас, нам нужны дамы с талантами её уровня, откуда бы родом они ни были. Вы согласны со мной, леди Фоули? - О да, конечно. Конечно, - теперь Камелия Анна Уилсен Фоули улыбалась самой герцогине. Улыбалась обезоруживающе. Но… древность рода Уилсен Фоули могла потягаться в древности с именем герцогини, урождённой Спенсер, и, наверное, поэтому Камелия Анна Уилсен Фоули продолжила задавать вопросы, которые в данной ситуации становились всё более и более бестактными. – А родители ваши кто? - Мой батюшка – сэр Джером. Он финансист. - О! Сэр Джером? – уточнила леди Анна, делая ударение именно на слове «сэр». - Да, сэр Джером, - твёрдо произнесла американка. Герцогиня решила прервать их эту беседу, но не успела, леди Фоули смогла опередить её, задав следующий вопрос: - Говорят, Америка очень красивая страна. Я там, к сожалению, никогда не бывала. - О да…, - сразу ответила ей леди Рэндольф. – Но в США, помимо прекрасной природы, проживают ещё и очень хорошие люди. Очень храбрые и необыкновенно свободолюбивые. «Храбрые и свободолюбивые». Да, это был тонкий намёк американки двум англичанкам, что сидели перед нею. И те сразу поняли, что эта американская выскочка намекаем им на знаменитый чайный инцидент, произошедший в Бостоне почти сто лет назад. Теперь леди Рэндольф тоже улыбалась, хоть и не так лучезарно, как её собеседница. Улыбалась и продолжала: – Уверена, мисс Фоули, американцы вам понравятся. Улыбка леди Анны чуть поблекла, англичанка уже собиралась что-то сказать американке, но герцогиня встала, чтобы не дать этой тлеющей неприязни возгореться, и произнесла: - Дамы, прошу извинить меня, но, к сожалению, у меня появились неотложные дела. Леди Дженнет и леди Анна сразу поднялись со своих мест, почти синхронно сделали перед начальницей книксен и засобирались. А герцогиня произнесла: - Леди Фоули. - Да, герцогиня, – красавица остановилась. - Прошу вас, задержитесь на секунду.