Растерзали как мою жену, на грязном полу склада. Изнасиловали и надругались точно так же, как над ней, прямо на моих глазах. Я помнил как обливался слезами и в отчаянии орал так, что рвал горло. Хорошо помню, как пытался спасти её, но мне переломали и руки, и ноги, так чтобы всё что я смог - доползти на локтях до её мертвого тела и кричать, просить небо вернуть её, умолять Ми Ран открыть глаза и посмотреть на меня. Что тогда боль, если не это? Что тогда агония, если не вид оскалившейся пасти твари, которая хохоча, продолжала дышать. Этот ублюдок продолжал изрыгать словами. Он говорил, много и с чувством, но я не слышал. Я не чувствовал уже ничего. Ни своего избитого в кровь тела, ни дыхания, ни голоса, ни даже стука сердца в груди. Я лишь смотрел на то, как посинели мягкие губы, каким жутким налетом пыли покрылось светлое лицо, в какой грязи были пряди каштановых волос, цвет которых на солнце отливал насыщенно красным оттенком. Смотрел и молился, чтобы меня убили. Чтобы один из псов этой твари всадил мне пулю в лоб, или вонзил нож прямо в мертвое сердце. Пусть так, но хватит. Пусть смерть, но следом за ней, чтобы не чувствовать ничего и дальше. Чтобы забыть всё это одномоментно, уже и сейчас... Однако... Это ведь всё сказки? Так? Как же! Мне, и подарить такой шанс на искупление и забвение в смерти. Нет, это слишком большая роскошь для такого, как я. Слишком большая и настолько ценная, что простой парень Тангир её уж точно не заслужил. Я мог бы сказать, что первая любовь это самое светлое и самое волнительное чувство в жизни любого человека. Однако для меня, моя первая любовь стала последней. Обратилась в проклятье, написанное кровью на моём теле. Его слова вырезаны ржавым ножом прямо на коже, из которой годы сочится только кровь, а раны гниют. Они источают вонь - аромат моей боли. Запах моего безумия, потому что я видел не только смерть, я видел то, как убивали меня. Будто смотрел на это со стороны и не мог поверить, что в мире существует такая жестокость. Что вокруг нас могут жить, дышать, есть и даже растить детей, такие люди. Момент, когда белое подвенечное платье окрасила кровь, стал точкой в моей агонии. Потому что хоть я и запомнил день нашей свадьбы, как самый счастливый. Однако больше не мог возродить в голове образ белоснежного и чистого создания, которое взял в жены. Ми Ран обратилась для меня в агонию, одетую в окровавленное подвенечное платье... Всё что я помнил - сладкое забвение, которым заканчивался мой кошмар, превращая пробуждение ото сна не в облегчение, а ещё большую агонию, но уже наяву. Потому что я любил, и помнил насколько. - Гир, постой! - тихий шепот остановил меня, вызвав улыбку и заставив обернуться в кровати и сесть обратно. - Что? - прикусил нижнюю губу, смотря на то, как по-домашнему тепло на ней смотрится простая белая пижама. - Ничего! Иди на работу! - Ми Ран скривилась, как ребёнок, и накрылась одеялом с головой. - Ну что-о-о? - начал щекотать её, в попытке разбудить, потому что занятия в университете никто не отменял. - Ничего! - Ми Ран откинула одеяло, и крепко схватив за шею, повисла в сантиметре от меня, почти прикасаясь губами к моим: - Мы опоздаем, котёнок, - я потерся носом о её нос, - Сонбэ-ним с меня три шкуры стащит за это, - хрипло выдохнул понимая, что тонкие пальцы её руки, которые задевают ноготками мой пресс, совершенно наплевали и на моего начальника, и на всё, что с ним связано. - Ну так скажи, что у тебя медовый месяц, - Ми Ран игриво надула губы, и поползла пальцами ещё ниже по животу, задевая уже завязки на штанах моей пижамы, а потом и вовсе преодолевая стеснение совершенно нагло обхватила окаменевший член и ласково сжала, раскрывая его и поглаживая. - Мммм... - я втянул нижнюю губу в рот и хмурясь, прислонился к её лицу лбом, ощущая как волны удовольствия только сильнее толкают член в маленькую ладошку, а дыхание в груди обращается в тяжёлый свист. - Он проклял тот день, когда мы поженились, - я издал смешок и открыл глаза, осматривая её обиженное выражение на лице, но хитрый блеск в глазах. - Аппа *(папа) невыносим! - Ты знаешь, что для меня это было единственное и самое страшное условие чтобы наконец совратить его дочь, - одного захвата мне хватило, чтобы услышать игривый смех и жаркий выдох в мои губы. - Я ему позвоню и поговорю с ним, Гир, - Ми Ран замерла и раскрылась, обхватывая мою талию ногами и позволяя ощутить насколько мне тепло, хорошо, и насколько я счастлив просто дышать этим утром. Моим утром, которое было последним, когда я покрывал поцелуями тонкую шею, чувствуя лёгкий аромат духов. Ловил дыхание и каждый звук, который рождали мои движения в ней. Мягкие всхлипы, и тепло, которое превращалось в жар между нашими телами. Обволакивало настолько, что реальное одеяло отлетело в сторону, а я перевернулся на спину, чтобы смотреть на то, как изящные линии красивой фигуры, двигались на мне в совершенном танце из сладких, плавных и резких движений. Жадно следить, как моя плоть покидала её тело, а потом растягивала вновь, наполняя, и заставляя меня вдыхать воздух рывками через нос. Как я тащился и кайфовал от того, как моя ладонь, сдавившая мягкий, горячий и пульсирующий клитор, только подливала жара в то пожарище, с которым Ми Ран двигалась на мне, уже не в силах сдерживать дрожь, и хватаясь за мои плечи. Ложась на меня всем телом, чтобы отдать контроль над нашим наслаждением в мои руки. Позволяя схватить нежные ягодицы, и вжать в себя, насадить на свое желание, и вторгаться в её тело так, чтобы чувствовать что до конца, что полностью, и что ей настолько хорошо, насколько я горю и почти схожу с ума, ловя своими губами её губы. Ощущая как она кончает и вонзает тонкие пальчики в мои щеки, которые обхватывает в хаотичном порыве страсти. Ми Ран сама заставляла меня дышать глубоко и чувствовать каждой частью своей плоти насколько ей сладко, насколько ей приятно и насколько она хочет меня. Страстно, долго и с не меньшей любовью, чем моя. Моя маленькая Ми Ран, такая хрупкая, как нежный цветок. Она их обожала, а широкий балкон нашей квартиры был усыпан ими, как сад. Она как тот самый цветок, который я сломал, однажды утром неудачно переставив горшки. Точно так же я сломал и её. Слышу жаркий стон. Он резкий и глубокий, а тело прошивает электрический ток, который заставляет покрываться кожу испариной медленно. От шеи и вниз стекает пот. Слышу дыхание у своих губ. Оно тяжёлое, жаркое, влажное и невозможно вкусное. Кажется, что я сейчас не кончаю от движений в её теле и от своих прикосновений к нему, в безумстве, в каком-то диком нетерпении, а именно от этого вкуса, который через горло проникает в меня, и заставляет любить сильнее, делать это ещё с большей страстью и заставлять её тело растворяться в моём. Чувствую, какова её кожа на ощупь. Она оставляет на моих пальцах маслянистый след от крема, которым Ми Ран пользуется каждый вечер. Он делает это прикосновение похожим на то, когда ты берешь в руки мокрый шелк, или бархат. И это вынуждает дикость удваиваться, чтобы... Чтобы открыть глаза и завыть настолько сильно, что кажется стены этой проклятой камеры осыпятся и упадут прямо на меня. Они раздавят и я просто лишусь этого чувства. Избавлюсь от этой сраной агонии навсегда. Но вой не помогает, а только усиливает ощущение, что я проклятая вонючая туша, которая до сих пор дышит. Пёс, побитая псина, не в состоянии даже сдохнуть! Я даже этого не могу! Мне даже этого небо не позволяет! "Макаронница..." - я сжал зубы до хруста и вспомнил момент, как эта дура помешала мне в Клетке. Одно грело мою агонию - его разорвали на куски. Я слышал как он стонал в муках, пока тигры его рвали, и это наверное, единственный звук, который я смогу поселить в своей памяти так же ярко, как и её голос. В мысли неожиданно влезла американка. Странная и холодная, как призрак, однако от неё исходил настолько сильный мускусный аромат, словно напротив меня сел мужик. Мало того, в её глазах я разглядел нечто такое, что заставило впервые за несколько лет почувствовать интерес к женщине вообще. От неё прямо несло запахом страха и жестокости. Ни разу не видел настолько яркого диссонанса. Потому что Моника вызывала именно его. Внешний вид этой женщины явно намекал, что она словно сама влезла в тело мужика, однако не лицо. Оно похоже на выточенный из камня лик самой холодной статуи или куклы. Лишённое любых эмоций, как маска. Подобно моему... Я стер сопли и осмотрелся. Даже прикончить себя нечем, однако. Мой идиотский хохот, следом за воем разрезал воздух будто ножом, а я продолжал хохотать, как придурок. Казалось бы, что смешного? Я сижу в четырех стенах американской элитной и кошерной тюрьмы, видимо для особых гостей этого государства. И до сих пор жив. Это ли не каламбур, бл***! - Утро доброе! Пока я занимался тем, что прокрастинировал план своей смерти, металлическая дверь отъехала в сторону, а в ней встал коренастый мужик.