Письма Мисс Купер Сестра, Сознавая, сколь сильно славословят во всех странах столь справедливое сердце, смело на суд твой предаю сие скромное собрание смешных страниц, старательно сшитых твоей самонадеянной сестрой. Автор. Письмо первое – от матери к подруге Теперь мои дети начинают требовать моего внимания несколько иным, новым для них образом, ибо они уже достигли возраста, когда им необходимо в некоторой степени познакомиться со светом. Моей Августе семнадцать, а сестра ее менее чем на год моложе. Я льщу себя надеждой, что их воспитание позволит им не опозориться при появлении в свете, а они, в свою очередь, проявят полученное ими воспитание, – надеяться на это у меня есть все основания. Они, сказать по правде, весьма милые девушки – благоразумные, но непринужденные… воспитанные, но искренние… оживленные, но спокойные… Поскольку успехи их во всем, что они изучали, всегда были одинаковы, я намерена закрыть глаза на разницу в возрасте и ввести их в свет одновременно. Именно на сегодняшний вечер я запланировала их первый entrée в жизнь: мы будем пить чай с миссис Сдюжирс и ее дочерью. Я рада, что больше никого не будет, поскольку сразу войти в большой круг незнакомых людей в первый же вечер моим дочерям было бы нелегко. Но мы будем продвигаться постепенно… Завтра у нас пьет чай семейство мистера Стенли, и возможно, к ним присоединятся Филипсы с дочерью. Во вторник мы нанесем несколько утренних визитов, а в среду должны обедать в Вестбруке. В четверг мы ждем гостей. В пятницу приглашены на домашний концерт у сэра Джона Винна, а в субботу ожидаем визита мисс Доусон – она должна заглянуть к нам утром; эта встреча завершит введение моих дочерей в светскую жизнь. Как они вынесут столько развлечений, не могу себе представить; об их душевном состоянии я не тревожусь, но меня волнует их здоровье. Это великое событие наконец свершилось – мои дочери вышли в свет. Вы и представить себе не можете, как милые создания по мере приближения момента нашего выхода дрожали от страха и нетерпения. Перед тем как экипаж подали, я позвала их в свою гостиную и, как только они сели, обратилась к ним с такими словами: «Мои милые девочки, настал момент, когда я пожну плоды своих волнений и усилий, направленных на ваше воспитание. Нынче вечером вы вступаете в свет, в котором встретитесь со многими чудесными вещами; однако позвольте мне предупредить вас: не поддавайтесь влиянию безрассудства и пороков других, поскольку, поверьте, дорогие дети, если вы им поддадитесь, мне будет очень жаль». Обе уверили меня, что всегда станут вспоминать мой совет с благодарностью, а следовать ему – с тщанием; что они готовы встретиться со светом, полным как удивительных, так и шокирующих явлений; что они верят: их поведение никогда не даст мне повода сокрушаться о бдительной заботе, с которой я наблюдала за ними все их детские годы и сформировала их души… «Поскольку у вас такие ожидания и такие намерения, – воскликнула я, – мне не о чем тревожиться, и потому я с готовностью сопровожу вас к миссис Сдюжирс, не опасаясь, что вас развратит ее пример или заразит ее сумасбродство! Идемте же, дети, – добавила я, – экипаж уже подали, и я не стану ни на мгновение задерживать счастье, которого вы ожидаете с таким нетерпением». Когда мы приехали в Варли, бедная Августа едва дышала, в то время как Маргарет была воплощением живости и восторга. «Столь долгожданный момент наконец настал, – сказала она, – и уже скоро мы выйдем в свет…» Несколько мгновений спустя мы уже входили в гостиную миссис Сдюжирс, где она сидела вместе с дочерью, готовая принять нас. Я с восторгом отметила, какое впечатление произвели на них мои дочери… Девочки были милы и элегантны, и, хотя и несколько сконфужены по причине исключительности данной ситуации, в их поведении и приветствии чувствовалась непринужденность, которая не могла не быть приятной… Представьте, моя дорогая, какой восторг охватил меня, когда я узрела, как внимательно рассматривают они каждый попавшийся им на глаза предмет: одни вызывают у них отвращение, другие – восхищение, а все вместе – поражают! В целом, однако, девочки вернулись, испытывая восторг и от света, и от его обитателей, и от их манер. Всегда Ваша А.Ф. Письмо второе – от юной леди, влюбленной без взаимности, к подруге И почему это последнее разочарование такой тяжестью легло на мою душу? Зачем я по-прежнему испытываю его, зачем ранит оно меня глубже, нежели все те, что я пережила ранее? Возможно ли, что я чувствую нечто большее к Виллоуби, нежели ко всем его милым предшественникам? Или причина в том, что чувства наши становятся тем острее, чем чаще их ранят? Вынуждена предположить, дорогая Белл, что дело обстоит именно так, ибо я не испытываю к Виллоуби ничего, помимо того, что испытывала к Невилю, Фицоуэну или любому из Кроуфордов – ко всем, к кому я некогда питала самую длительную привязанность, способную согреть сердце женщины. Тогда скажи мне, дорогая Белл, почему я по-прежнему вздыхаю, когда вспоминаю верного Эдварда; или почему плачу, когда вижу его невесту, – потому что, несомненно, все обстоит именно так… Мои друзья сильно тревожатся за меня: они опасаются, что здоровье мое ухудшится, оплакивают мое уныние и со страхом ждут последствий и того, и другого. В надежде облегчить мою грусть, направив мои мысли на иные объекты, они пригласили нескольких друзей провести с нами Рождество. Леди Бриджит Мрачвуд со своей золовкой, мисс Джейн, должны прибыть в пятницу, а полковник Ситон с семейством приедет на следующей неделе. Все это, и с весьма добрыми намерениями, запланировали мой дядюшка и кузины, но чем мне поможет присутствие дюжины равнодушных людей? Они лишь утомят и расстроят меня… Я не стану отсылать письмо, пока не приедут первые гости. Вечер пятницы Сегодня утром прибыла леди Бриджит, а вместе с ней и ее милая золовка мисс Джейн… Хоть я и знакома с этой очаровательной женщиной более пятнадцати лет, однако же никогда ранее не замечала, насколько она прелестна. Теперь ей уже лет тридцать пять, и, несмотря на болезни, печаль и возраст, это настолько цветущая женщина, что на ее фоне меркнут семнадцатилетние девушки. Я была очарована ею, как только она вошла в дом, и она, похоже, была столь же приятно поражена мною и весь день не отходила от меня ни на шаг. Выражение ее лица такое милое, такое нежное, что невольно начинаешь сомневаться в том, что она смертна, как и все мы. Речь ее так же пленительна, как и внешность, и я не смогла удержаться и не поведать ей, какое восхищение она у меня вызвала… – О мисс Джейн, – сказала я и умолкла, будучи не в состоянии выразить словами чувства, переполнявшие меня, – о мисс Джейн, – повторила я и не смогла подобрать слов, которые бы точно выразили мои чувства… Она, похоже, ждала продолжения; но я была сконфужена… растеряна… мысли мои перепутались… и я только и смогла выдавить: – Как поживаете? Она увидела и почувствовала мою растерянность и, проявив восхитительное присутствие духа, избавила меня от нее, сказав: – Дорогая София, не испытывайте неловкости оттого, что выдали себя: я поверну разговор, сделав вид, что ничего не заметила. Ах! Как я полюбила ее за доброту! – Вы по-прежнему много ездите верхом? – спросила она. – Мой врач рекомендует мне верховую езду. Мы совершаем восхитительные прогулки верхом; у меня прекрасная лошадь, и это развлечение мне необычайно нравится, – ответила я, вполне оправившись от смущения, – и, говоря коротко, я езжу верхом довольно много. – Вы совершенно правы, дорогая, – заметила мисс Джейн, а затем произнесла следующую фразу, представляющую собой экспромт и рекомендующую как верховую езду, так и нравственную чистоту: – Ездите верхом, где это дозволено, будьте чисты, где только можете. – И добавила: – Я тоже когда-то ездила верхом, но это было очень много лет назад… – Она произнесла это таким тихим и дрожащим голосом, что я промолчала: пораженная ее манерой высказывания, я не смогла ничего промолвить в ответ. – Я не ездила верхом, – продолжала мисс Джейн, взглянув мне прямо в глаза, – с тех самых пор, как была замужем. Никогда еще я не была так поражена… – Замужем, мадам?! – воскликнула я. – Не нужно пытаться скрыть свое изумление, – ответила она, – поскольку только что сказанное мной должно казаться вам невероятным, и тем не менее нет ничего более правдивого, чем то, что некогда я была замужем. – Но тогда почему вас называют мисс Джейн? – Я, милая София, вышла замуж без благословения и даже без ведома своего отца, покойного адмирала Аннслея. Таким образом, необходимо было хранить эту тайну от него и от всех остальных, пока некая счастливая случайность не даст мне возможность раскрыть ее… Возможность эта, увы! пришла слишком скоро в лице преждевременной кончины моего дорогого капитана Смелвуда… Простите мне эти слезы, – продолжила мисс Джейн, вытирая глаза, – я никак не могу позабыть супруга. Он пал, милая София, сражаясь за свою страну в далекой Америке, после почти семи лет счастливейшего брака… Мои дети, два чудных мальчика и девочка, постоянно проживавшие со мной и моим отцом и считавшиеся им и всеми знакомыми детьми одного из моих братьев (хотя ни братьев, ни сестер у меня отродясь не бывало), до той поры составляли утешение моего сердца. Но не успела я потерять Генри, как эти славные создания заболели и умерли… Представьте себе, дорогая София, какие чувства я должна была испытывать, когда проводила своих детей до их преждевременной могилы, считаясь их тетушкой… Отец мой ненадолго их пережил: он умер несколько недель спустя, бедный, добрый старик, до своего последнего часа совершенно не подозревавший о моем браке. – Но разве после его смерти вы не воспользовались своим правом и не взяли себе фамилию покойного супруга? – Нет, я не могла заставить себя так поступить, тем более что со смертью своих детей я потеряла всякий стимул для подобного шага. Леди Бриджит и вы – единственные, кто знает, что я когда-то была женой и матерью. Не сумев уговорить себя взять фамилию Смелвуд (фамилию, которую после смерти моего Генри я не могла спокойно слышать) и понимая, что прав на фамилию Аннслей я не имею, я решила отказаться от обеих и с момента смерти отца ограничилась лишь именем, данным мне при крещении. – Она умолкла. – Ах, дорогая мисс Джейн, – воскликнула я, – я вам бесконечно признательна за такой увлекательный рассказ! Вы не можете себе представить, как он развлек меня! Но неужели вы уже закончили? – Могу только добавить, дорогая София, что приблизительно в то же самое время умер и старший брат моего Генри, в результате чего леди Бриджит, как и я, овдовела; а поскольку мы всегда любили друг друга по причине высоких отзывов о нас окружающих, хоть лично никогда и не были знакомы, то решили жить вместе. Мы написали друг другу и отправили письма в одно и то же время, настолько совпадали наши чувства и поступки! Мы обе с радостью приняли предложение, которое сделали и получили – стать одной семьей, и с тех пор живем вместе в любви и согласии. – И это все? – спросила я. – Надеюсь, это все же не конец? – Нет, это все; неужели вам доводилось слышать более трогательную повесть? – Никогда, и потому она доставила мне столько удовольствия, ведь когда человек несчастлив, ничто не может так тронуть его чувства, как рассказ о несчастье другого. – Ах! Но дорогая София, вы-то отчего несчастны? – Разве вы не слышали, мадам, о свадьбе Виллоуби? – Но милочка, почему вы так убиваетесь из-за его вероломства, когда вы с такой легкостью перенесли вероломство многих молодых людей до него? – Ах, мадам, к ним я уже успела привыкнуть, но когда Виллоуби разорвал нашу помолвку, я не испытывала разочарования уже целых полгода. – Бедняжка! – воскликнула мисс Джейн. Письмо третье – от юной леди, оказавшейся в стесненных обстоятельствах, к подруге Несколько дней назад я посетила закрытый бал, который давал мистер Пепелгэм. Поскольку матушка никогда не бывает в свете, она поручила меня заботам леди Гревиль, оказавшей мне честь заехать за мной по пути туда и позволившей мне сесть впереди, хотя последняя услуга оставила меня совершенно равнодушной, поскольку я знаю, что она считается весьма обязывающей. – Что ж, мисс Мария, – произнесла ее светлость, увидев, как я подхожу к экипажу, – вы сегодня весьма элегантно выглядите: мои бедные девочки, увы, померкнут на вашем фоне; я только надеюсь, что ваша матушка все же не решится причинить себе горе расставанием с вами. У вас новое платье? – Да, мэм, – как можно равнодушнее ответила я. – Так и есть, и думаю, очень тонкое. – И она пощупала материал, когда я, с ее позволения, усаживалась рядом с ней. – Смею сказать, это очень умно с вашей стороны… Но должна признаться – вы ведь знаете, я всегда говорю, что думаю, – я считаю, вы совершенно зря пошли на такие расходы… Почему бы вам не надеть старое, в полоску? Конечно, не в моем обычае придираться к людям лишь потому, что они бедны, – ведь я считаю, что они более достойны презрения и жалости, нежели упреков в недостатке средств, особенно если они с этим ничего поделать не могут; но в то же время должна заметить: по моему мнению, ваше старое платье в полоску вполне сгодилось бы для своей обладательницы, поскольку, сказать по правде (а я всегда говорю, что думаю), я опасаюсь, что половина людей в зале не поймут, есть на вас вообще платье или нет; но, полагаю, сегодня вы намерены отхватить себе муженька… Что ж, чем раньше, тем лучше, желаю вам успеха. – В самом деле, мэм, у меня вовсе нет подобных намерений… – Никто никогда не слышал, чтобы юная дама признавалась, что охотится за состоянием, – рассмеялась леди Гревиль, но Эллен, я уверена, мне посочувствовала. – Ваша матушка уже легла, когда вы вышли из дому? – спросила ее светлость. – Но, мэм, – вмешалась Эллен, – сейчас ведь только девять часов. – Верно, Эллен, но свечи стоят денег, а миссис Вильямс слишком умна, чтобы быть расточительной. – Она как раз собиралась ужинать, мэм. – А что она ела на ужин? – Не знаю, я не обратила внимания. – Хлеб с сыром[51], полагаю. – По-моему, лучшего ужина и желать нельзя, – возразила Эллен. – У тебя нет причин желать его, – парировала ее мать, – поскольку тебе всегда подают ужин получше. Мисс Гревиль преувеличенно громко рассмеялась, как она всегда делает в ответ на шутки маменьки. Вот в такой унизительной ситуации мне пришлось оказаться, когда я вынуждена была ехать в экипаже ее светлости, но я не смела дерзить, поскольку маменька всегда учит меня проявлять скромность и терпение, если я хочу устроиться в этом мире. Она настаивает на том, чтобы я принимала все приглашения леди Гревиль, иначе, не сомневайся, я ни за что не вошла бы ни в ее дом, ни в ее карету ввиду неприятной убежденности в том, что там меня постоянно будут попрекать бедностью… Когда мы доехали до поместья Пепелгэмов, пробило десять часов – на полтора часа позже, чем нас там ожидали; но леди Гревиль – дама слишком светская (или, по крайней мере, считает себя таковой), чтобы быть пунктуальной. Танцы, однако, еще не начались, так как все ожидали мисс Гревиль. С момента нашего прихода прошло немного времени, когда меня пригласил на танец мистер Бернард; но когда мы уже вставали, он вспомнил, что оставил свои белые перчатки у слуги, и тут же поспешил за ними. Тем временем танцы начались, и леди Гревиль, идя в другую залу, прошла прямо передо мной… Она заметила меня, резко остановилась и, хотя мы были не одни, сказала: – Ну надо же, мисс Мария! Как, разве вы не можете найти себе партнера? Бедная девочка! Боюсь, новое платье вы надели совершенно зря. Но не отчаивайтесь; возможно, вам все же удастся сделать круг-другой до конца вечера.