Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 6 из 36 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Что с вами, товарищ Сяо? — спросил командир дивизиона. — Садитесь, успокойтесь... Вы еще сами сможете пойти к устью Ваку. Вернетесь к своим сородичам, в свою родную тайгу и снова будете искать корень жизни. Теперь вам не надо будет продавать панцуй скупщикам за бесценок. Помните, вы говорили, товарищ Батали, что вернуть старому человеку молодость может только женьшень. Вот и сходите в устье Ваку, выкопайте свои корни, приготовьте лекарство, и, глядишь, через некоторое время снова станете молодым и здоровым. — Однако, нет, капитан. Сяо Батали теперь уже далеко ходи не могу. Его долго живи, скоро семьдесят зим, наверно. Мало-мало устал Батали. Спасибо, что на Самаргу теперь ходи можно. К своим удэхэ-таза ходи можно. Пойду, однако, туда, мало-мало поживи, потом помирай надо. Устал, однако. Хочу у своих удэхэ-таза помирай, на чужой стороне не хочу. Так что, капитан, будешь Ваку, бери панцуй. Много там панцуй есть: упие, сипие, тантаза есть... Майору стало жаль старого искателя, и, чтобы успокоить его, он обещал, что, если когда-нибудь придется побывать в устье Ваку, непременно поищет драгоценные корни. — Пиши бумагу, капитан, — неожиданно попросил старик. — Пиши, кто есть Сяо Батали. Может, какой начальник спроси его, куда Батали ходи, его бумагу твою покажи. — И, сунув остывшую трубку в карман, добавил: — Мне Иман надо ходи, там у Сяо один добрый друг есть, Никита Иванович есть. Ва-панцуй тоже, много там теперь ва-панцуй есть, наверно. — Вот и расскажете Никите Ивановичу про свой женьшень, — сказал майор, вырывая листок из блокнота. — Однако, нет, капитан. В устье Ваку твой женьшень, его Сяо Батали тебе подарок дал. Другому дать не могу. Тебе дал. — Ну что ж, спасибо, — сказал майор и коротко написал на листке, кто такой Сяо Батали и куда идет. — С этой запиской вас нигде не задержат. Возьмите. Счастливый путь! В знак благодарности старик низко поклонился, надел шляпу, взял в углу палку и, опираясь на нее, вышел из палатки. ...В то время, когда мы впервые встретили Сяо Батали, история его жизни, рассказанная им самим, показалась нам необычайной, почти неправдоподобной. Но после того как мне пришлось прочесть немало различных материалов о женьшене, я понял, что его жизнь была очень похожа на жизнь многих, если не всех, старых искателей корня жизни. Удэгеец, видимо, был последним из некогда многочисленной армии таежных следопытов, считавших женьшень легендарным растением. Как дальше увидим, первыми, кто рассеял легенды о целебном растении, были советские люди. Но и до сих пор в памяти наших корневщиков живы воспоминания о ва-панцуях, которые бродили по Уссурийской тайге, терпели лишения и нередко гибли ради того, чтобы найти и выкопать корень жизни. Мысль о том, что наш уссурийский женьшень самый ценный, самый дорогой из всех существующих на земле, что он исцелил миллионы людей в странах, где есть тибетская медицина, наполняет мое сердце гордостью. Я счастлив, что из пределов нашего края шло это великое благо, это «чудо мира», которое приносит людям столько радости: старикам возвращает молодость, слабых делает сильными. Из тетради капитана медицинской службы «Во многих странах Азии женьшень известен уже три тысячи лет как самое ценное лекарственное средство. Согласно утверждениям тибетских врачей, женьшень обладает свойством вселять в человека силу, бодрость, свежесть молодости, делать кожу его розовой, как у девушки, укреплять работоспособность, выносливость... Десятки книг по восточной медицине указывают, что добрую половину всех болезней, которым подвержен человек, излечивает корень женьшень. Его называют и «чудом мира» и «божественной травой». Но больше всего — «корнем жизни». В восточной фармакопее «Бент-Цао-Ганьму»[3], составленной в 1596 году, среди всех лекарственных трав самое почетное место отведено женьшеню. За ним по силе воздействия на человеческий организм следует китайский лимонник «У‑вэ‑цзы», что значит: «плод с пятью вкусами». Лимонник как тонизирующее средство не уступает женьшеню. Среди коренных жителей Дальнего Востока давно известно тонизирующее действие китайского лимонника. Нанайцы и удэгейцы, отправляясь на охоту, всегда берут с собой сушеные ягоды лимонника. Когда они сильно устают, то едят эти ягоды. Горсть сухих ягод лимонника дает им силы долго преследовать зверя. Китайский лимонник в большом количестве растет в дальневосточной тайге. Далее в «Бент-Цао-Ганьму» сказано, что целебная сила начинает появляться в женьшене только с десятилетнего возраста. Вот почему корни моложе десяти лет Сяо Батали никогда не выкапывал, а оставлял для дозревания. Особенно ценятся те корни женьшеня, которые похожи на человека. Среди таких человекоподобных корней есть корни «мужские» и «женские». Корень, который в нижней части разветвляется на два отростка, называют «мужским», у которого нет нижних разветвлений — «женским» корнем. Первый вид ценится больше, ибо он считается сильнее. На женьшень не было постоянной цены. Стоимость корня зависела от места, где он выкопан, от его величины и возраста, от того, насколько он мочковат, и, главное, от сходства с человеком. В городе Инькоу — старинном центре женьшеневой торговли — за панцуй платили «три золота» или «двести серебра». Это значило, что против каждой весовой единицы женьшеня соответственно выставлялись три весовые единицы золота или двести весовых единиц серебра. Чрезвычайно редко встречающийся семилистный корень ценился во много раз дороже. Но наживались на женьшене не труженики тайги — искатели, а скупщики и перекупщики, которые общались с крупными городами. Искателю же платили ничтожно малую сумму, которой ему едва хватало для убогого существования. Самым дорогим считался и поныне считается в мире русский женьшень, найденный в Уссурийской тайге, на юге Советского Приморья. Особенно высоко ценился дикий корень, зарегистрированный в торговой палате и снабженный специальным паспортом с печатью правительственного учреждения. В паспорте непременно указывались возраст, размер, вес корня и место, где он выкопан, а также имя искателя, который его нашел. В 1905 году, при укладке железной дороги на Сучан нашли корень, которому было 200 лет. Он весил полтора фунта. Продали его в Токио за 5000 долларов. Полгода за ним охотились десятки торговцев, которые, не задумываясь, охотно удвоили бы цену за этот редчайший экземпляр русского женьшеня. В странах Азии и особенно в Тибете есть обширная литература о корне жизни. В ней собраны и обобщены многочисленные сведения о природе растения, его целебной силе, искусстве приготовления различных лекарств. Когда-то в Маньчжурии, при императорском дворце, был особый штат врачей, которые исследовали целебные свойства женьшеня. Результаты их многочисленных опытов частично вошли в книги по медицине. Простой народ, которому женьшень как дорогое лекарство был мало доступен, в течение веков складывал о нем легенды. Этих легенд множество, и одна превосходит другую красотой и богатством фантазии. Вот одна такая легенда, рассказанная нам Сяо Батали. «Давно-давно, никто не помнит когда, жили по соседству два древних маньчжурских рода — Си Лянь-цзи и Лянь Се-эр. Долго между ними шла вражда. В роду Си Лян-цзи славился бесстрашный воин, по имени Жень Шень. Он был храбрым, и добрым, защищал слабых, помогал бедным. Эти душевные качества перешли к нему от предков, которые вели свой род от царя лесных зверей — тигра. Представитель рода Лянь Се-эр, воин Сон Ши-хо, был полной противоположностью Жень Шеню: он был жесток, зол, грубо обращался с простым народом. Но зато он был очень красив. Став хунхузом, Сон Ши-хо совершал набеги на селения, грабил крестьян, сжигал их фанзы и уничтожал посевы. Возмущенный народ пришел к доброму рыцарю Жень Шеню просить защиты. Жень Шень, выслушав просьбу, обещал помочь. Улучив удобный момент, он напал на Сон Ши-хо, обезоружил его, взял в плен и приковал в глухом ущелье к скале. Однажды Жень Шень привел к скале свою сестру, красавицу Лиу Ла, и показал ей пленника. Лиу Ла с первого взгляда влюбилась в Сон Ши-хо. Ночью, когда все спали, она тайком ушла из дворца, пробралась в ущелье и освободила возлюбленного. Вместе они бежали в горы. Утром Жень Шень обнаружил бегство Сон Ши-хо, погнался следом и к вечеру настиг врага в далеких лесистых сопках. Лиу Ла, увидев брата, успела незаметно спрятаться за камень. Воины вступили в бой. Сон Ши-хо был силен. Но Жень Шень был сильнее его, так как в нем жил дух тигра. Долго боролись они, пока Жень Шень, изловчившись, не нанес Сон Ши-хо смертельный удар ножом в грудь. Лиу Ла, наблюдавшая за поединком из-за камня, увидев, что гибнет ее возлюбленный, громко закричала. Жень Шень обернулся на крик сестры. В этот миг Сон Ши-хо, собрав последние силы, вонзил острый клинок в сердце Жень Шеня. Оба воина упали замертво. Убитая горем Лиу Ла вышла из-за камня, склонилась сперва над братом, потом над возлюбленным, поцеловала их и ушла дремучим лесом куда глаза глядят. Она шла и плакала. Вскоре от печали Лиу Ла высохла, как высыхает стебель лесного цветка. Но повсюду, где падали слезы Лиу Ла, вырастало невиданное растение — женьшень, могучий источник жизни...» В другой легенде рассказывается, что женьшень зарождается от молнии. Если сильная молния ударяет в чистую, зеркальную воду горного источника, то источник уходит под землю, а на его месте вырастает корень жизни, который таит в себе силу небесного огня. Вот почему женьшень иногда обозначается иероглифами: «жень-дань-шень», то есть «корень-молния». Есть легенда и о том, как женьшень, обладающий сверхъестественной силой, превращается в лесного зверя и даже в человека. Чтобы оправдать свой приход в наши леса, богатые женьшенем, искатели распространяли легенду о том, что панцуй — носитель жизни, спасаясь от врагов, переселился в Уссурийскую тайгу, где встретил приют и гостеприимство. И поскольку панцую здесь хорошо и спокойно, то он решил уже никогда не возвращаться в Маньчжурию. Вот почему, говорили искатели, идут они на русскую сторону к устьям таежных рек, где в непроходимых зарослях живет чудодейственный корень. А в период своего цветения, в одну из ночей, женьшень светится необыкновенно белым огнем; и если в эту ночь выкопать его, то такой светящийся корень способен не только вылечить человека от всех болезней, но даже воскресить мертвого... Однако добыть такой светящийся панцуй очень трудно, так как его стерегут дракон и тигр. Нужно обладать исключительной смелостью, чтобы приблизиться к нему. Легенд о дикорастущем корне жизни так много, что все они, собранные воедино, могут составить большую книгу. Восточная медицина почти не признает культурного, то есть выращенного на плантации, женьшеня, отрицает его целебные свойства. Однако в Инькоу находили сбыт, правда по очень низкой цене, и культивированные корни. Сбор дикорастущего женьшеня в свое время составлял в Маньчжурии монополию императорского двора. Правителю округа двор ежегодно отпускал по девять тысяч специальных билетов на право выкапывать корень. Искателей, получивших такие билеты, под строгой охраной отвозили в тайгу или в горы, где им указывалось время и место для поисков корня. Чтобы они не задерживались в пути больше положенного срока, им разрешали брать с собой только определенное количество продуктов. Тем, кто отправлялся на промысел по воде, разрешалось иметь одну лодку на троих искателей и шесть четвертей рису; идущим по суше полагалось иметь одного верблюда или двух мулов на четверых и восемь четвертей рису. Поздней осенью вернувшихся из тайги искателей проверяли на контрольных заставах. Контролер отмечал на билетах имя и особые приметы искателя, сколько он выкопал корня и назначал ему маршрут следования в главную дворцовую контору для сдачи женьшеня. Маршрут, как правило, пролегал через специальные проходы, где с искателей взыскивался еще особый налог. Приемщики женьшеня были люди, хорошо знающие свое дело. Их трудно было обмануть. Стоило им обнаружить, что в шейку корня искатель заделал дробинку для большего веса или соединил поломанное тело корня, насадив оба куска на палочку, провинившегося немедленно отдавали под суд. Судили искателя и тогда, когда он передавал свой билет другому человеку и если он брал с собой продуктов больше, чем положено, чтобы дольше пробыть в тайге. Особенно строго наказывали за «сеяный» — вернее, пересаженный корень, который намного уступал в своих лечебных свойствах дикорастущему. Словом, законы, охраняющие женьшеневую монополию, были суровыми. В дворцовой конторе корни тщательно осматривали, делили их на разряды. Самые ценные корни — первых четырех разрядов — оставлялись при дворце, а остальные, похуже, поступали в продажу. Но и на них была высокая цена, малодоступная для простых людей. Обычно их покупали врачи, аптекари и состоятельные люди как для личного потребления, так и для свадебного подарка сыну. Без экзотики Я приехал в Иман знойным июльским утром 1952 года. По заданию газеты я должен был написать корреспонденцию об этом небольшом городке Приморского края. Жара стояла невыносимая. Плотный неподвижный воздух, казалось, уже не принимал солнечных лучей, потоком льющихся с раскаленного безоблачного неба. Деревья в привокзальном саду были чахлые, сизые от пыли. Не лучше выглядели и цветы на клумбах, точно неживые, сделанные из блеклой бумаги. Я поднялся на высокий виадук, перекинутый через линию железной дороги и соединяющий две половины города. Там было немного прохладнее. Впереди блестела река. По ней шли плоты и сплавной некрепленый лес, который рабочие перехватывали с берега длинными баграми. Слышались громкие голоса людей, занятых дружной работой. За рекой, по ту сторону границы, отчетливо виднелось небольшое селение. В центре его на зеленой площади возвышался белый обелиск, воздвигнутый в честь победы Советской Армии над японскими самураями, а дальше протянулась длинная узкая улица с глинобитными фанзами. После долгих лет мне снова вспомнились наши военные походы в Маньчжурии, родной артиллерийский дивизион, усатый командир, капитан медицинской службы, старый Сяо Батали. Где-то он теперь, наш чудесный ва-панцуй? Добрался ли до Самарги к своим сородичам-удэге, жив ли? Спустя несколько дней, когда уже были отправлены в редакцию материалы, я случайно встретился здесь с людьми самой удивительной профессии, о существовании которых мне почему-то никто не говорил. Это были наши, советские искатели женьшеня... Как-то вечером на одной из улиц Имана, возле низкого деревянного дома с открытыми окнами мое внимание привлек горячий спор. Я стал прислушиваться, но не сразу понял, в чем здесь дело. Почти у каждого спорящего простая русская речь была пересыпана какими-то странными чужими словами. Я подошел ближе к раскрытому окну. — Слово имеет товарищ Иванов, — сказал полный мужчина с бритой головой, в военном кителе без погонов и с двумя орденами. — Только по существу. — Он стряхнул за окно пепел с папиросы. Иванов. Мне остается, товарищи, сказать совсем мало. Корневала наша бригада неплохо. Но если бы товарищ Кислицын более внимательно к нам относился, мы бы закончили прошлый сезон с превышением плана... Принесли мы ему на приемочный пункт чистый сипие, так он почему-то определил в третий класс. Кислицын. Ты принеси тантаза, но здоровый тантаза, — я ему первый класс присвою. Иванов (с горячностью). А разве наш сипие был больной? Он был здоровый, плотный, семьдесят три грамма, с утолщенным телом, с хорошими двумя ногами... Какой же он больной? Кислицын. Зачем же подпаивал, раз здоровое тело? Не надо было подпаивать. Иванов. Это еще не доказано, что подпаивал! Кислицын. Мне доказывать много нечего. Я как только погляжу на корень, так сразу вижу, что он поеный! Председатель. Я прошу без реплик, — так мы собрание до ночи не закончим. Иванов. Перебивают, товарищ председатель, сло́ва сказать не дают... Вот так и на приемке. Кислицыну говоришь — такому женьшеню «экстра три нуля» присвоить надо, а он смеется и зачисляет в третий класс... Никита Иванович подтвердит. Никита Иванович. Ты меня, молодой человек, в свидетели не выдвигай. И не огрызайся, прислушивайся к критике, наматывай на ус, что тебе старшие, опытные люди говорят. Понял? Иванов (несколько стушевавшись). Наша бригада предполагает в июле выйти в тайгу. План, спущенный нам из Заготконторы, обязуемся выполнить с превышением. Пожалуй, у меня всё...
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!