— Нормальная, Иваныч, картина, — в тон ему заметил Киселев. — Терять время не будем. Веди, бригадир! Олянов посмотрел на небо, освещенное солнцем, потом — на часы. — Пойдем за котятами. Будьте начеку, помните, что кому поручено! Киселев перехватил у Димки сворку и пошел вперед. За ним, держа наготове ружья, двинулись остальные. Посмотрев сбоку на Димку, Николай Иванович спросил: — Держишься, паря? — Держусь, дядя Коля! — Помнишь, что поручил тебе? — Помню: пулять из ружья! — Ну и молодец! — И бросил Маяке: — Зря ты своего Димку в моряки определил. Он ведь охотник добрый... — Пускай что хочет, — ответил Маяка. Все выше поднималось над тайгой солнце. Легкие пушинки, пронизанные золотыми лучами, кружились в чистом морозном воздухе. Вдруг в просветах между деревьями мелькнула полосатая спина огромной тигрицы. Первым увидел ее Чауна. — Куты-мафа! — закричал он и упал на снег. — Что ты, дядя Чауна?! — вздрогнув, прошептал Димка и испуганно попятился. Подбежавший Маяка хотел было поднять Чауну, но голос Олянова: «Залп!» — остановил Канчугу. Последовало три одиночных выстрела. Чуткое зимнее эхо не успело повторить их, как Роман закричал: — Спускаю сворку! — Стравишь! — остановил Олянов. Но собаки, особенно Трезор и Думка, рвались вперед, и Роман еле удерживал их. — Ну что там с Чауной? — глянув через плечо на Селендзюгу, спросил Олянов. — Или лыжу сломал? — И снова скомандовал: — Залп! Лишь после того как Олянов, Маяка и Димка разом выстрелили, грянул одиночный, запоздавший выстрел Чауны. Громко рыча, перепрыгивая через колодины, бежала тигрица. Рядом с ней трусили тигрята. Тот, что бежал слева, был ростом чуть пониже матери, гораздо худее и вдвое уже в кости. По правую сторону короткими неуверенными прыжками бежал небольшой, полугодовалый котенок. — Залп! — опять скомандовал бригадир. — Отпугивай мать! Снова грянули один за другим три дружных залпа. Эхо глухо, но более протяжно повторило их в ближних сопках. Тигрица сразу стала уходить длинными прыжками, а тигрята, не поспевая за ней, побежали недружно, вразброд. Старший вскоре догнал ее, а маленький несколько отстал. Собаки рвались с поводков, надрывались от лая. — Рогулины рубить! — крикнул Олянов и, выхватив из-за пояса топорик, подбежал к ильму. Несколькими замахами он срубил две ветки, быстро, на бегу, очистил их и затесал на конце развилку. Одну рогульку оставил себе, другую бросил Роману Киселеву, который держал сворку. Примеру бригадира последовали Маяка и Чауна, а Димка несся на лыжах и палил из ружья в воздух. Частая стрельба, лай собак, громкие крики охотников отпугивали тигрицу. Только и видно было, как среди кустов мелькает ее огненно-рыжая полосатая спина. Старший тигренок не отставал от матери, а меньший, сделав прыжок, погружался в глубокий снег и с трудом выбирался из сугроба. Неожиданно тигрица прыгнула к нему, одним ловким движением вскинула котенка на спину и помчалась в заросли. Несколько минут она несла его на спине, но, как только снова раздались залпы, сбросила его и прыгнула в сторону. Оставшись без защиты, тигрята ненадолго смешались, забили хвостами, зарычали. Тотчас же им из кустов ответила громким рыком тигрица. — Всё, спускаю собак! — крикнул Киселев. Все четыре пса, почуяв волю, прихватывая свежий след, устремились к тигрятам. Охотники, держа наготове рогульки, едва поспевали за ними. — Пуляй, паря! — закричал Олянов на Димку, который бежал сбоку, заряжая ружье. Но ружье, видно, заклинило и выстрела не получилось. Тогда бежавший позади Маяка отдал сыну свою бердану: — Из моего, бата, стреляй! Димка перехватил бердану, нажал на спуск. Когда до тигрят осталось не более ста шагов, вперед вырвался Рекс. Огромный, сильный, похожий на волка, он несколькими прыжками настиг меньшого тигренка. Тот быстро изогнулся, рыкнул на собаку, стал отбиваться. Рекс отскочил, но, опомнившись, снова напал. И тут в какое-то мгновение, ломая мерзлые кусты, прямо на Рекса прыгнула большая тигрица. Считанные секунды ей потребовались, чтобы разделаться с овчаркой и увести за собой тигренка. Зато второму, большему, уйти не удалось. Только он кинулся в сторону, — его окружили Трезор, Думка и Таска и принялись с ожесточением облаивать. Тигр заметался, стал отбиваться лапами, пытаясь сграбастать наседавших псов. Но они ловко отскакивали, чтобы тут же снова насесть. Грянули выстрелы. Тигр вздрогнул, сжался, сощурил глаза. Трезор, изловчившись, с наскока впился ему зубами в загривок, но, получив сильнейший удар, с визгом откатился назад. Зверь вскочил, рявкнул и приготовился померяться силой с Думкой и Таской, но к нему уже приближались охотники. Когда осталось до него шагов двадцать, Олянов выдернул из-за пояса рваный рукав от старого ватника, надел на рогульку и выставил ее вперед. В это время очухался от удара Трезор. Он снова кинулся к зверю, а с боков стали наседать Таска с Думкой. Хищник начал отбиваться лапами, однако все теснее и теснее сжималось вокруг него кольцо. Страх перед людьми вышиб из него, казалось, прежнюю ярость. Зверь весь изогнулся, стал крутиться на одном месте, выбрасывая передние лапы с выпущенными до отказа кривыми острыми когтями, широко разевая пасть. Олянов только и ждал этого, — с размаху сунул зверю в раскрытую пасть рукав, пропахший мазутом. Тигр от неожиданности припал к земле. Опомнившись, он прижал когтями конец рукава и с отчаянием начал рвать на куски. Острые клыки, вонзившись в старую, слежавшуюся вату, словно запутались в ней, и, пока зверь освобождал их, уходило время. На это и рассчитывал Олянов. — Рогульки, ребята! — крикнул он и навалился на тигра сзади, изо всех сил стиснув ему обеими руками горло. В тот же миг рогульки вдавили хищника в глубокий снег. Минуты две-три тигр еще пробовал сопротивляться. Отчаянно бил хвостом, пытался выпростать лапы, но, почувствовав свою полнейшую беспомощность, сник и глухо, жалобно зарычал. Пока Роман Киселев набрасывал намордник и стягивал его ремешком, Маяка Догдович опутывал тигру правую переднюю лапу вязкой из льняных полотенец. А у Чауны с левой лапой зверя что-то не клеилось. Несколько раз он хватал ее дрожащими руками и не мог удержать. — Ловчее бери, Чауна Симович. Оттягай в сторону, — советовал Олянов. Чауна сильно ухватился за тигриную лапу, но слишком низко, у самых выпущенных когтей, и, пока поднимал с земли вязку, тигр дернул лапой, запустив свои когти в правую руку Чауне. Удэгеец, вскрикнув от боли, откатился. — Ну что же ты, Чауна Симович! — с упреком произнес Олянов. Димка Канчуга, стоя в стороне и беспрерывно заряжая ружье, не спускал, однако, глаз со старших. Как только Чауна Симович, обливаясь кровью, откатился назад, Димка, успев выстрелить, подскочил к тигру. — Не надо, бата! — крикнул сыну Маяка. Но тот, словно не слыша отца, схватил обеими руками лапу тигра как можно выше когтей, рванул ее на себя и, подобрав вязку, три раза, как это делал отец, опутал ее. Только после этого Роман Киселев, изловчившись, быстро схватил веревкой обе задние лапы. Потом вместе с Маякой связали их с передними. Дело было сделано. — Ну что ж, лиха беда начало! — сказал Николай Иванович, переведя дух. — Один есть. А за малышом завтра двинемся. Следы свежие. Собаки натасканы, быстро их прихватят. — Наверно, тигрица далеко малыша уведет? — спросил Димка. — Возможно и так, — сказал Олянов. — Где за собой поведет его, а где, чтобы следы скрыть, на себе потащит. Она и старшего, что поймали, не оставит. Пока будем нести его по тайге, только гляди да оглядывайся. — А я стрелять буду, дядя Николай, — выпалил Димка. — Придется, — улыбнулся Олянов. — На тебя вся надежда. — Вот только Рекса моего жаль, — грустно вздохнул Димка. — Что поделаешь, могла и моих стравить, — сказал Роман Киселев. — Все равно, жаль моего Рекса, — печально повторил Димка, и на его смерзшихся ресницах показались слезы. — Ладно, бата, — обняв сына за плечи, пробовал его успокоить Маяка Догдович. — Ты в городе живешь, собаки не нужно тебе. Держа забинтованную руку на весу, подошел Чауна. Он был бледен, молчалив, часто посасывал трубку. — Как, больно? — спросил Олянов. — Мало-мало есть... — А все потому, Чауна Симович, получилось у тебя, что замешкался. — И, посмотрев ему в лицо, спросил: — Испугался, наверно, амбы, да? — Его сам знаешь, первый раз на куты-мафу ходи, — стал он оправдываться. — Маяка тоже скажет тебе, прежнее время нась брат удэ на куты-мафу сроду не ходи... Быстро стало смеркаться. Ранние зимние сумерки окутали лес. Киселев с Маякой нарубили впрок соснового лапника для шалаша и для подстилки тигренку, чтобы он не простудился, лежа на снегу. На этот раз костер разожгли большой из сухого, промерзшего хвороста. Пусть горит высоко, с треском, отпугивая тигрицу. *