Пауза. Новичок отпрыгивает от стены, в ужасе озирается по сторонам. Старшина (испуганно). Ну ты чо, наложил, что ли? Новичок. Что это было?! Пауза. Старшина. Да ничо, мля — наверно, по телеку детектив. (Прислушивается.) Ну, ладно — проверили — пошли дальше. Из квартиры Старухи выходят Мальчишка с Приятелем — бледные, рубашки и руки в крови, останавливаются. Приятель. А на фига она — на фига… Мальчишка. Там мозги — там мозги… Обоих мутит. Старшина и Новичок глазеют на них, потом разом бросаются на Мальчишку с Приятелем, валят с ног, те не сопротивляются. Их приковывают друг к другу наручниками. Старшина (прижимая Мальчишку с Приятелем к земле коленями). Посмотри там… Новичок нерешительно входит в квартиру. Пауза. Новичок выходит, его мутит, он задыхается, потом постепенно приходит в себя, на лице появляется улыбка. Новичок. Преступление! Я раскрыл преступление! Старшина и Новичок хватают Мальчишку с Приятелем, ставят на ноги, бегут с ними к подворотне, исчезают. Соседка приоткрывает дверь, снимает цепочку, выходит, всхлипывая. В руке — новый замок. Идет к гаражу, навешивает его, старый замок поднимает с земли, идет назад, останавливается, направляется к двери Учителя, стучит, не дождавшись ответа, уходит к себе, запирается. Пауза. Входят Отец и Мать. Отец. Куда пацан провалился? Мать. Сегодня давали — так идиотки — я весь день никуда — бегали целый день — а я ни минуты — в сортир не могла — ты же знаешь — чо, сдохла?.. Как по радио объявили с утра, так все побежали — а я не могу отойти — остальным на меня плевать — Эржи знаешь? — ну вот — у меня голова трещит — чтоб им всем передохнуть — еле ноги домой притащила — а по телеку-то вчера — прямо в сердце его, ничо? — деревяшкой такой — чо, не знаешь? — на конце железяка — хрен знает — ну а эти — кошмар какой-то — бегают целый день — я в сортир не могу — и еще выступают — ты понял? Отец. Ну ладно, хорош… Мать. Ну а чо — сколько можно — всё выступают — Эржи тоже — давай на меня — хлеборезку открыла — но я тоже им выдала — а чего — когда и начальство уже — а нам что, нельзя, что ли? Отец. Да заткнись ты, чума!! Пауза. Из квартиры Соседки доносится песня Леонарда Коэна «Who by fire». Отец прислушивается. Слышь, ты? У этой уже мужики! Пауза. Играет музыка. Ну ладно — пацан приехал — иди наведи порядок — а то ему не понравится, что мы все переставили — будешь в кухне спать, пока он тут- Мать. Чо в кухне-то — на фига? Ну, знаешь… Отец. Потому что так надо, бляха, и вообще — он домой вернется, — так что ты перетаскивайся. Мать. Как — вернется? Отец. А так — и тогда мне родительские права вернут — и пособие будут платить на него — по четыреста форинтов в месяц — это как минимум, поняла? Потому что вернут права — счас так можно — здоровый пацан — видала — пойдет вкалывать — на фига ему специальность — да он так будет зашибать — тысячи по четыре — по пять — здоровый амбал — видала — чо ему на жратву-то — ну, тыщу — на карманные буду еще давать — ну, тыщу положим — останется две — или три — поняла? Так что давай пошевеливайся, чувырла — наведи там порядок… Мать. Я те счас наведу — твои книжки дурацкие повыкидываю! Отец. Только попробуй, лахудра — ты у меня схлопочешь… Мать. И повыкидываю — он сказки читает — народные — старый кретин — ой, умора! Отец. Ну а чо — хоть красивые на хрен — чо ты лезешь в мои дела — и вообще, ты не прыгай тут — прижми задницу и сиди — будь довольна, что я не гоню тебя — пошла на хрен — давай — тут все будет по-моему — как скажу, так и будет! Мать уходит в квартиру. Пауза. Так и будет! Как я сказал! (Направляется к двери.) Эй, зараза! А что там идет по ящику? (Исчезает, хлопая дверью.) Занавес Трагедия всеобщего разобщения «Все прогрессы реакционны, если рушится человек». Эти слова русского поэта, пожалуй, могли бы служить эпиграфом к пьесе венгерского драматурга Д. Шпиро «Куриные головы». Ибо трагические события, разворачивающиеся во дворе обветшалого, обреченного на снос дома, вызывают у нас целую вереницу больных вопросов, столь знакомых по нынешней прессе и кинематографу, публицистике и театру. Что за дом мы построили? Почему в нем так неуютно? В чем причины духовного разорения и взаимной ожесточенности, дефицита гуманности, всеобщего разобщения и невиданной прежде брутализации повседневной жизни? Проблемы эти, для венгров не менее жгучие и лишь до поры скрывавшиеся за фасадом относительного блогополучия, в пьесе Шпиро поставлены с такой ошеломляющей обнаженностью, что за несколько дней до премьеры, состоявшейся осенью 1986 года в будапештском Театре им. Йожефа Катоны, среди чиновников от культуры разразилась паника — едва не дошло до запрета спектакля. Подобная реакция со стороны «культурной политики», как бывало в недавнем прошлом, оказалась верным знамением успеха. И пьеса Шпиро, и режиссура Г. Жамбеки были признаны лучшими достижениями театрального сезона 1986/87 годов. А в прошлом, 1989 году, «Куриные головы» уже были поставлены за пределами Венгрии: на сценах Австрии, ФРГ, ГДР, а также у нас — в Минске, Пярну, в московском экспериментальном театре «На Трифоновской». Успех пьесы, представляемой ныне на суд читателей, заставил заговорить об авторе как об одном из наиболее выдающихся драматургов венгерской «новой волны» наряду с другими талантливыми представителями его поколения — такими, как М. Корниш, П. Надаш, Д. Швайда. Автор сравнительно молодой, Дёрдь Шпиро (род. в 1946 году) не новичок в венгерской литературе. Его перу принадлежат исторические романы, сборник стихов и книга рассказов, статьи, эссе, а также исследование по истории восточноевропейской драматургии — предмету, который он преподает на филологическом факультете Будапештского университета. Говоря о драматургических произведениях Шпиро — из них только часть опубликована в сборниках «Кесарь мира» (1982) и «Куриные головы» (1987), — критики неизменно отмечают высокую технику, мастерство, элегантную и в то же время «весомую» виртуозность письма. Нельзя не заметить, что эти качества при всей шокирующей натуралистичности языка присущи и публикуемой пьесе. Все же главное ее достоинство, как нам представляется, в том, что автор сумел обнаружить в действительности и бесстрашно продемонстрировать на сцене не всегда замечаемый, отторгаемый нашим сознанием, неприятный и даже скандальный трагизм повседневного бытия. Смог разрушить стереотипные представления о жизни. И, что не в последнюю очередь важно, предпринял попытку возродить в современных условиях, казалось бы, окончательно похороненный в нашем веке драматургический жанр трагедии. Вячеслав Середа * * *