НАЧИНАЮЩИЕ СКАЙДАЙВЕРЫ СКЛОННЫ ПЕРЕОЦЕНИВАТЬ ДЛИТЕЛЬНОСТЬ ПЕРВЫХ ПРЫЖКОВ. ПО ПРИБЛИЗИТЕЛЬНЫМ ОЦЕНКАМ, ВЕЛИЧИНА ОШИБКИ ПРОПОРЦИОНАЛЬНА СИЛЕ СТРАХА Часто приходится слышать, что время замедляется в момент травмы или предельного нервного напряжения. Разбив велосипед, мой друг спустя годы делится красочными воспоминаниями о затянувшихся мгновениях аварии: вот он вытягивает руку в попытке смягчить падение, и в нескольких дюймах от его головы буксует резко затормозивший грузовик. У другого мужчины захлебнулся двигатель, когда автомобиль оказался прямо на пути приближающегося поезда. Тем не менее сознание оставалось поразительно ясным, а рука оказалась достаточно верной, чему он сам не перестает удивляться. Во всяком случае, он успел сообразить, что секунд, оставшихся до столкновения, вполне достаточно для того, чтобы втащить на переднее сидение дочку и закрыть ее своим телом. В ходе одного из экспериментов, когда добровольцам демонстрировали тяжелые сцены ограбления банка, продолжительность видео казалась больше, чем в действительности. Начинающие скайдайверы склонны переоценивать длительность первых прыжков. По приблизительным оценкам, величина ошибки пропорциональна силе страха. И вот я здесь, не прерывая свободного полета сквозь настоящее, пытаюсь установить, замедлится ли время и для меня. Стану ли я больше успевать, если растяну настоящее мгновение, – ускорится ли моя реакция, обогатится ли восприятие окружающего мира новыми подробностями, которые ранее оставались незамеченными? Как вообще подступиться к таким материям? Ученые, дерзнувшие замахнуться на подобное, неизбежно сталкиваются с головоломным вопросом: когда приступить к изучению мнимо растянувшегося настоящего? Прямо сейчас, в кратчайший миг его зарождения, который, вполне вероятно, окажется недоступным для восприятия? Или спустя некоторое время, когда крайне сложно определить, что именно произошло, полагаясь на обманчивую память о пережитом? Размышляя о времени, невозможно продвинуться далеко, не разрешив одну из глубочайших проблем литературы: как долго длится настоящее и какую позицию относительно текущего момента занимает человеческое сознание? Историк психологии Эдвард Дж. Боринг, работы которого читаются на одном дыхании, однажды предложил такую формулировку вопроса: «В какой момент времени происходит осознание времени?» У Блаженного Августина, само собой, находится резонный ответ: «Что же измеряем мы, как не время в каком-то его промежутке? […] Того, чего уже нет, мы измерить не можем»[50]. Что же побуждает сознание находиться в настоящем – или где бы то ни было, коль скоро мы расцениваем это как настоящее? Некоторые эксперименты в области психологии дают понять, что восприятие того, что мы называем настоящим, ограничено двумя взмахами ресниц, и этот промежуток длится около трех секунд. Лично я сомневаюсь, стоит ли полагаться на движения век как на средство измерения времени. Иногда мои веки движутся быстро, иногда не движутся вообще – постоянно отслеживать все эти тонкости не представляется возможным. Сейчас, когда я продолжаю падать, в ушах, должно быть, свистит ветер – даже если и так, я все равно не замечаю этого. Трех секунд явно недостаточно для обдумывания чего-либо, так что в памяти, скорей всего, отложится совсем не то, что я чувствую в непосредственный момент. А скорость падения все нарастает – единственное, в чем я могу быть абсолютно уверен в настоящее время. В возрасте восьми лет Дэвид Иглмен упал с крыши. «Я хорошо помню, как это произошло, – сказал он мне. – С краю крыши свисал рубероид, – впрочем, тогда я еще не знал такого слова, – и я принял его за кончик крыши, наступил на него и скатился вниз». Иглмен отчетливо помнит ощущение замедления времени в момент падения. «Меня посещали вереницы мыслей, которые, казалось, замерли в неподвижности, однако поражали ясностью. К примеру, я раздумывал, получится ли ухватиться за свисающий край рубероида, – рассказывал Иглмен. – В то же время я каким-то образом чувствовал, что рубероид порвется, и только потом я понял, что в любом случае не успею до него дотянуться. И тогда я устремился вниз, глядя, как ко мне приближается кирпичный фундамент». Иглмену повезло: он отделался кратковременной потерей сознания и сломанной переносицей, однако пережитое чувство замедленного времени очаровало его навеки. «За второй и третий десяток лет жизни я прочел много научно-популярных книг по физике, в которых говорилось о времени и релятивистском сокращении масштабов, – „Вселенная и доктор Эйнштейн“ Барнетта и тому подобное. И я проникся идеей непостоянства времени». Избрав профессию нейробиолога, Иглмен обосновался в Стэнфордском университете и изучает, помимо прочего, восприятие времени. Ученый был зачислен в штат недавно, прежде он много лет проработал в Бэйлорском медицинском колледже в Хьюстоне. Исследователи времени специализируются на различных вопросах. Одни сосредоточиваются на феномене биологических часов – двадцатичетырехчасового цикла биоритмов, управляющих ходом наших дней. Другие проводят исследования в области «интервального хронометрирования» – способности мозга к планированию действия, вынесению суждений и оценке длительности отрезков времени в течение коротких промежутков продолжительностью от одной секунды до нескольких минут. И совсем немногочисленная группа ученых, в число которых входит Иглмен, занимается изучением нейрофизиологической основы восприятия времени в масштабах миллисекунд – тысячных долей секунды. Одна миллисекунда кажется незначительным отрезком времени, однако в действительности все основные виды человеческой деятельности измеряются миллисекундами, включая способность говорить и понимать чужую речь, а также применять на практике интуитивное распознавание причинно-следственных связей. Осознание мгновений в сочетании со способом восприятия и обработки поступающих сведений головным мозгом равносильно осознанию фундаментальных единиц чувственного опыта. Но если в ходе двух минувших десятилетий было получено подробное описание принципа действия биологических часов, то проблема работы «внутреннего хронометра» была вынесена на обсуждение совсем недавно. О локализации механизма определения длительности временных интервалов в головном мозге также мало что известно; более того, до сих пор не выяснено, насколько применима к данному понятию аналогия с часовым устройством. Если внутренние миллисекундные часы действительно существуют, в них таится еще больше загадок – отчасти потому, что технический инструментарий нейронауки лишь совсем недавно достиг той степени развития, которая требуется для изыскания способов оценки способности мозга к хронометрированию в масштабах высокоточных измерений. Иглмен полон энергии и фонтанирует идеями, выходящими за рамки общепринятых академических интересов. Когда я познакомился с ним, он только что опубликовал роман «Сумма» и проводил серию экспериментов, которые на первый взгляд казались легковесными, хотя по факту в них содержался нешуточный вызов. Один из опытов, преследующий цель выяснить, как и почему возникает чувство замедления времени, был поставлен в тематическом парке «Потрясающая невесомость» на аттракционе «Точный бросок в свободное падение со ста футов». С той поры Иглмен написал пять книг, вел на общественном телевидении серию передач о функциях мозга, становился героем публикаций в журналах, включая The New Yorker, и выступил на популярной конференции TED (Technology. Entertainment. Design – Технология. Развлечения. Дизайн). Некоторое время он жил в области залива Сан-Франциско, намереваясь наладить коммерческое производство изделий, в основе которых лежали две его разработки. Одна из них представляла собой жилет для глухих, передающий звуковые колебания в форме тактильных ощущений, который заменил слух примерно в той же степени, в которой шрифт Брайля предоставляет слепым возможность чтения. Вторым изобретением был смартфон с приложением для ввода графических данных, позволяющий диагностировать сотрясение мозга с помощью серии интеллектуальных игр. Деятельность Иглмена и общественный интерес к его инициативам может вызвать скепсис и профессиональную зависть со стороны других нейробиологов, исследующих сугубо биологические аспекты функционирования мозга, которые не могут вызывать массовый ажиотаж и восприниматься с той же всеобъемлющей ясностью, что и результаты исследований в области когнитивной психологии. «Работа Дэвида меня глубоко впечатляет и развлекает», – сообщил мне один из ведущих исследователей времени. В то же время коллеги Иглмена отмечают, что его исследования проложили путь в новую область знаний. Как-то раз, когда я пришел навестить Иглмена, он пригласил на встречу Уоррена Мека, нейробиолога, работающего в Дьюкском университете и снискавшего большой авторитет в области интервального хронометрирования, и предложил коллеге рассказать о работе возглавляемой им кафедры. Саркастическая усмешка Мека производила устрашающее впечатление, а свой рассказ он начал с небольшого признания: «Я – старец-время, отголосок прошлого, а Дэвид – вестник будущего». Иглмен вырос в городе Альбукерке, штат Нью-Мексико, причем в начале жизненного пути он носил фамилию Эгельмен. Он был вторым сыном в семье; его отец – психиатр, а мать – профессор биологии. По-английски «Эгельмен» произносится как «Иглмен», но поскольку фамилию ученого часто зачитывали неправильно или допускали ошибки в записи, услышав правильное произношение, то он решил изменить написание своей фамилии на официальном уровне. По выражению Иглмена, в родительском доме беседы о функционировании мозга воспринимались «как часть фонового излучения». Сначала Дэвид поступил в колледж при Университете Райса, выбрав две профилирующие дисциплины – литературу и физику пространства. Несмотря на хорошую успеваемость, после второго года обучения он бросил колледж, ощущая тоску и подавленность. После семестра в Оксфорде он провел год в Лос-Анджелесе, зарабатывая на жизнь начиткой текстов передач для продюсерских компаний и организацией вечеринок, присутствовать на которых не имел права. Потом он возвратился в Райс, намереваясь получить степень по литературе, но вскоре начал проводить все свободное время в библиотеке, поглощая всю литературу о мозге, которая подворачивалась под руку. В последний год обучения Иглмен направил документы в киношколу Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, но тут приятель надоумил его попытать счастья на ниве нейробиологии, несмотря на то что Дэвид уже в десятом классе школы перестал заниматься биологией. Тем не менее он все-таки подал заявку в Бэйлор на магистерскую программу по нейробиологии, заострив внимание на курсовых работах по математике и физике, подготовленных во время бакалавриата. Также Дэвид приложил к заявлению объемный труд, написанный на основе самостоятельного изучения специальной литературы, в котором он обобщил свои личные взгляды на функционирование мозга. («Теперь я испытываю неловкость, вспоминая о своем поступке», – признался ученый.) На всякий случай у Дэвида был подготовлен резервный план – стать бортпроводником, так как это давало возможность «летать в разные страны и между делом писать романы». ФИЗИКА ОПРЕДЕЛЯЕТ ДВИЖЕНИЕ КАК ИЗМЕНЕНИЕ ПОЛОЖЕНИЯ ТЕЛА В ТЕЧЕНИЕ ВРЕМЕНИ, НО ДЛЯ МОЗГА ВСЕ ПО-ДРУГОМУ: ДВИЖЕНИЕ ВОЗМОЖНО И БЕЗ ИЗМЕНЕНИЯ ПОЛОЖЕНИЯ На вступительных экзаменах в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе Иглмен вышел в полуфинал, но срезался на финальном этапе конкурса, зато Бэйлор принял его заявку. В первую неделю обучения в магистратуре его посещали тревожные сны, в одном из которых его научный руководитель объявлял, что в оповещении о зачислении допущена ошибка: изначально послание было адресовано некому Дэвиду Инглмену. Тем не менее Иглмен окончил магистратуру с высокими баллами и отправился в Институт Солка (Сан-Диего) писать исследовательскую работу на соискание научной степени. В скором времени он получил должность руководителя небольшой лаборатории в Бэйлоре, которая специализировалась на восприятии и деятельности, – одной из тех типичных лабораторий, двери которых выстраиваются в шеренги по обе стороны холлов, теряясь в лабиринте коридоров: небольшая каморка для аспирантов, стол для совещаний, маленькая кухонька и отдельный кабинет для руководителя. Когда я спросил Иглмена, как складываются у него отношения со временем, он признался, что испытывает к нему «смешанные чувства». Иглмен признался, что часто срывает сроки, пишет до тех пор, пока бодрствует, и не приемлет даже мысли о том, чтобы вздремнуть среди дня. «Когда я забываюсь сном, – сказал Иглмен, – то, пробуждаясь после тридцати пяти минут неглубокого сна, я долго думаю о том, что те тридцать пять минут безвозвратно потеряны». Занимая временную должность постдока, Иглмен работал над созданием обширной компьютерной модели взаимодействия нейронов головного мозга. Проблема восприятия времени находилась вне его компетенции, пока ученый не столкнулся с эффектом отставания вспышки, одной из малоизвестных сенсорных иллюзий, которая уже не первый год волнует психологов и когнитивистов. В своем кабинете он продемонстрировал мне свой экземпляр «Большой книги оптических иллюзий» Эла Сикла, в которой были описаны сотни иллюзий, включая одну из самых старых, известную как эффект постдвижения, которую также называют эффектом водопада. Попробуйте примерно в течение минуты понаблюдать за водопадом, а потом отвернитесь, и вам покажется, что все предметы, попадающие в поле зрения, ползут вверх. «Физика определяет движение как изменение положения тела в течение времени, – произнес Иглмен. – Но для мозга все по-другому: движение возможно и без изменения положения». Иглмену нравятся иллюзии. Сталкиваясь с любой из них, мы наслаждаемся игрой чувственного восприятия и вновь переживаем то сложное ощущение, которое порою случается испытывать в театре, когда взгляд ненароком падает на работника сцены, передвигающего декорации. Оно деликатно напоминает нам, что опыт осознанного восприятия представляет собой искусственный конструкт, а мозг, тем не менее, с потрясающим упорством отыгрывает спектакль за спектаклем как по-писаному. Эффект отставания вспышки причисляется к относительно небольшой категории иллюзий восприятия времени. Это ощущение можно передать по-разному. К примеру, вы следите за черным кольцом, которое движется по компьютерному монитору, и в один момент (случайно или по порядку – как выяснилось, не имеет значения) внутреннее отверстие кольца вспыхивает. Это происходит так: Однако на экране вы увидите совершенно иную картину. В любом случае вспышка и кольцо не будут накладываться друг на друга, а именно вам покажется, что в момент вспышки кольцо немного сдвинулось в сторону. Это будет выглядеть примерно так: Эффект отставания вспышки так отчетливо заметен и так легко воспроизводится, что вам может показаться, будто с монитором компьютера что-то не в порядке. Но обман зрения подчеркнуто реалистичен и весьма убедителен в наглядной демонстрации технологии обработки информации человеческим мозгом. Вопрос звучит интригующе: если смотреть на кольцо непосредственно во время вспышки, иначе говоря, если вспышка обозначает текущее мгновение, то почему и как кольцо появляется в поле зрения в точности после окончания настоящего момента? Согласно общепринятой версии, выдвинутой в девяностых годах прошлого века, зрительный аппарат человека предугадывает будущее месторасположение кольца. С точки зрения эволюционной биологии такое объяснение не лишено смысла. Одна из главных задач мозга заключается в точном прогнозировании ближайшего будущего: откуда и когда именно выскочит тигр или где нужно держать бейсбольную рукавицу, чтобы поймать летящий мяч. (Философ Дэниел Деннет называл мозг не иначе как «машиной для предчувствий».) Отсюда следует, что наше зрение прокладывает траекторию движения кольца и рассчитывает скорость его передвижения. Таким образом, в момент вспышки, который мы ощущаем как непосредственное настоящее, возникает чувство разоблачения манипуляций мозга, который предвидел наступление настоящего (с опережением примерно 80 миллисекунд, если выражаться точнее) и услужливо преподнес глазам изображение наиболее вероятного местонахождения кольца. Идею оказалось несложно проверить на практике. Иглмен так и поступил. «Я исходил из того, что предположение насчет предвидения верно, – рассказал ученый. – Мною двигало любопытство. Но во время эксперимента все пошло совсем не так, как я ожидал». На стандартных трассах, предназначенных для исследования эффекта отставания вспышки, кольцо движется по известному маршруту. Кажется, что гипотеза о предвидении находит подтверждение, так как наблюдатель может точно предсказать местонахождение кольца после вспышки, исходя из траектории его движения перед вспышкой. Однако Иглмена интересовало, что произойдет в случае обмана ожиданий. Что если кольцо изменит курс сразу после вспышки – увильнет в угол, даст задний ход или вообще остановится? Ученый разработал схему эксперимента с эффектом отставания вспышки, в ходе которой были смоделированы все три варианта развития событий. Предполагалось, что в момент вспышки взгляд наблюдателя, сосредоточенный на кольце, будет немного отставать от перемещения кольца, так как его прогнозируемое месторасположение выводится из характера движения до вспышки. Согласно общепризнанному объяснению, значимо только то, что происходит перед вспышкой, а куда кольцо направится потом – не столь важно. Но когда Иглмен поставил эксперимент на себе самом и других испытуемых, выяснилось кое-что еще. Во всех трех случаях наблюдатели определяли месторасположение кольца с учетом изменившейся траектории – вверху, внизу и сзади, но при этом оно неизменно оказывалось на небольшом расстоянии от вспышки, даже если изменение траектории движения происходило неожиданно и в произвольном направлении. Выходило так, что наблюдатели со стопроцентной точностью предугадывали то, что определенно не поддается прогнозированию. Как такое стало возможным? В одном из вариантов опыта кольцо начинало двигаться одновременно со вспышкой, а перед тем, как вспыхнуть, оставалось неподвижным, так что мозг не получал ни единой подсказки, которая могла бы выдать будущее направление движения кольца. Наблюдатели все еще видели кольцо на незначительном удалении от вспышки движущимся по фактической траектории. В другом эксперименте кольцо двигалось слева направо, вспыхивало и продолжало двигаться в том же направлении, а затем, спустя несколько миллисекунд после вспышки, начинало двигаться в обратном движении. Если разворот происходит в течение 80 миллисекунд после вспышки, наблюдатель видит кольцо вместе с эффектом отставания вспышки уже на новой траектории – примерно так: Любое изменение направления движения кольца, случившееся в течение 80 миллисекунд после вспышки, оказывает влияние на визуальный образ, воспринимаемый наблюдателями в момент вспышки. Зрительный эффект проявляется особенно ярко при смене направления сразу после вспыхивания кольца; чем больше времени проходит после вспышки, тем слабее обман зрения. По прошествии 80 миллисекунд после вспышки иллюзия исчезает. Создается впечатление, что сбор информации о наблюдаемом событии (в нашем случае о вспышке) продолжается в течение порядка 80 миллисекунд после того, как оно произошло; для осмысления места и времени произошедшего события мозг подвергает собранные сведения ретроспективному анализу. «Я находился в замешательстве, – рассказывает Иглмен, – пока не понял, что всему находится простое объяснение: мы не предугадываем местонахождение кольца, а, скорей всего, определяем его задним числом». В отличие от прогнозирования, реконструкция событий предусматривает ретроспективу. По большому счету для разгадки феномена отставания вспышки достаточно ответить на вопрос о позиции наблюдателя во времени. Гипотеза, отстаивающая версию прогнозирования местонахождения кольца, вполне резонно предполагает, что вспышка, наблюдаемая «прямо сейчас», должна обозначать настоящее, а именно текущий момент. Таким образом, незначительное смещение кольца предстает результатом предвидения – короткого взгляда в будущее «всего на мгновение вперед». Переживая иллюзию, наблюдатель мысленно находится над вспышкой и всматривается вперед. Иглмен придерживается противоположной точки зрения. Действительно, может показаться, что кольцо вспыхивает прямо сейчас, но в точности рассмотреть его удается только после вспышки, оказавшись за пределами текущего момента. МОЗГ ОТЧАСТИ ЖИВЕТ В ПРОШЛОМ. СОБРАВ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ МАССИВ ДАННЫХ, ОН БЕРЕТ ПАУЗУ, А ЗАТЕМ ДОСТРАИВАЕТ КАРТИНУ СОБЫТИЙ, СВЯЗЫВАЯ ВСЕ СВЕДЕНИЯ ВОЕДИНО В такой ситуации возникает соблазн рассматривать кольцо как истинную примету непосредственно наблюдаемого настоящего или даже «момента зарождения настоящего», который также называют блуждающей тенью недавнего прошлого, но такой вывод, как замечает Иглмен, выглядит еще несуразнее, чем предыдущая теория. Ни кольцо, ни вспышка не указывают на настоящее; они оба не более чем тени недалекого прошлого. Осознанная мысль, к примеру попытка разобраться, какой отрезок времени занимает непосредственное настоящее, мало затрагивает восприятие объективной действительности. То, что мы называем реальностью, напоминает одну из телевизионных церемоний вручения наград, транслируемых вживую с небольшими задержками в тех случаях, когда кто-нибудь отпускает крепкое словцо. «Мозг отчасти живет в прошлом, – разъясняет Иглмен. – Собрав определенный массив данных, он берет паузу, а затем достраивает картину событий, связывая все сведения воедино. Так что наше „сейчас“ – это на самом деле несколько секунд назад». Рассуждая о «реальном времени», мы едва ли понимаем, о чем говорим. Так называемые прямые эфиры телевизионных программ транслируются с задержкой. Телефонные разговоры таят в себе небольшой разрыв во времени, который возникает при передаче сигналов на большие расстояния даже на скорости света. Даже у самых точных часов мира настоящее выступает результатом консенсуса, достигнутого путем согласования конкретной даты следующего месяца. Человеческий мозг попадает в ту же ловушку. В каждую отдельно взятую миллисекунду все сведения о мире, полученные за счет зрения, слуха и тактильных ощущений, поступают в мозг с разной скоростью, требуя соблюдения правильной последовательности обработки. Ударьте пальцем о стол. Теоретически вы должны увидеть удар на несколько миллисекунд раньше, чем услышите стук, потому что скорость света опережает скорость распространения звука, однако мозг синхронизирует оба сигнала таким образом, чтобы они воспринимались как одновременные. Разница между скоростью восприятия зрительной и слуховой информации проявилась бы еще ярче, когда вы смотрите на человека, который обращается к вам из противоположного угла комнаты, но, к счастью, благодаря синхронизации импульсов этого не происходит, иначе мир вокруг нас превратился бы в неудачно дублированное кино. Но если понаблюдать, как кто-то играет в баскетбол или колет дрова на расстоянии около тридцати метров, вы отчетливо заметите, что звук немного отстает от образа действия. На таком расстоянии расхождение во времени между восприятием зрительных образов и звуков достаточно осязаемо и достигает порядка 80 миллисекунд. При таком временном интервале мозг уже не воспринимает два входящих сигнала как одновременные. Описанное нами явление, известное как проблема временной связи, представляет собой один из самых трудноразрешимых вопросов когнитивистики, над которым ученым придется еще долго ломать головы. Как мозг отслеживает время поступления пакетов разнородных данных и каким образом осуществляется повторная интеграция данных, благодаря которой мы осознаем происходящее как целостный опыт? Как мозг узнает, как соотносятся во времени наблюдаемые события и свойства вещей? Декарт утверждал, что синтез сведений о мире, полученных посредством органов чувств, осуществляется в шишковидной железе, которую он уподоблял сцене или театральным подмосткам, на которых сознание разыгрывает свой спектакль. Осознание реальности и выработка ответа на действие внешних раздражителей происходит в тот момент, когда импульсы извне достигают шишковидной железы. В наше время мало кто воспринимает всерьез теорию центральной сцены, но, к раздражению Деннета и прочих философов, ее бледная тень до сих пор скитается по свету. «Сам по себе мозг выступает в качестве генерального штаба, в котором заседает главный наблюдатель, – писал Деннет. – Но было бы ошибкой полагать, что где-то глубоко в недрах мозга скрывается еще один генштаб, проникновение в ближний круг которого служило бы обязательным или оптимальным условием для приобретения сознательного опыта». Иглмен отмечает, что наш мозг состоит из множества подобластей, каждая из которых располагает собственной архитектурой, а в некоторых случаях – заодно и собственной историей. Структура мозга напоминает лоскутное одеяло, сотканное в ходе долгой эволюции. Информация, которую несет в себе одиночный раздражитель, к примеру яркие и темные полосы, замеченные на шкуре тигра, поступает в мозг по разным каналам и с разным временем отставания. Продолжительность времени ожидания нервной системы, заполняющего промежуток между действием того или иного раздражителя и ответом нейронов, существенно варьирует в зависимости от области мозга и условий окружающей среды. Также имеет значение характер вводных данных: нейроны, расположенные уровнем выше зрительной коры, в которой находится основной центр обработки визуальной информации, среагируют на яркую вспышку быстрее и интенсивнее, чем на тусклую. А теперь представьте себе волну всадников, выступающих из города с донесением, в которую по пути следования вливаются всадники из других городов. У некоторых всадников лошади резвее, у других медленнее. Возбуждение нейронов распространяется аналогичным образом: во время прохождения через структуры головного мозга изначально одиночный раздражитель расширяется во времени. «Ваш мозг пытается составить целостную картину только что произошедшего события, – пояснил Иглмен. – Наша проблема в том, что сознание намертво привязано к аппарату, который в ответе за несинхронное поступление информации». Здесь напрашивается вывод, что нервная система в первую очередь реагирует на раздражители, действующие на нейроны зрительной коры. Иногда на счет времени ожидания нервной системы относят и эффект отставания вспышки: вероятно, мозг обрабатывает информацию о вспышке и движущемся объекте с разной скоростью. К тому времени, когда извещение о вспышке проделает путь от чувствительных клеток глазного дна до таламуса зрительной коры, кольцо уже успеет переместиться на определенное расстояние, и в конечном итоге вспышка и кольцо предстанут перед вашим взглядом порознь. Из этой теории следует, что субъективное определение длительности того или иного события напрямую отображает его фактическую продолжительность. Однако предлагаемый вывод весьма далек от истины, иначе, как утверждает Иглмен, нас повсюду преследовали бы странные видения. Взгляните на сложенные в штабель ящики, которые отличаются друг от друга лишь оттенком цвета: ящики приглушенных расцветок расположены внизу, яркие – вверху: Теперь груда ящиков приходит в движение, раскачиваясь вперед и назад на странице. Если ваше внимание функционировало в режиме реального времени, точно следуя за взглядом, когда вы по порядку осматриваете каждый ящик в штабеле, то от вас бы не укрылось, что ярко окрашенные ящики попадают в поле зрения немного раньше, чем светло окрашенные (поскольку яркая расцветка по сравнению с более тусклой представляет собой более сильный раздражитель, который быстрее достигает зрительной коры). Как следствие, вам бы показалось, что яркие ящики слегка выступают вперед, а сам штабель слегка покосился, и ящики приглушенных оттенков отступают назад, как показано на рисунке: Однако в действительности перед вами все тот же вертикальный штабель, показанный в движении. (В одной из публикаций Иглмен наглядно продемонстрировал этот опыт.) Таким образом, если на момент проведения опыта ваш разум функционировал бы в режиме реального времени, то, скорей всего, вы всякий раз наблюдали бы аналогичную иллюзию движения, сталкиваясь с новыми зрительными образами или новой перспективой, включая свет или попросту моргая глазами. Но этого не случается, что дает основание предполагать, что наша субъективная оценка длительности реальных событий не отображает непосредственно очередности следования импульсов через нейроны. Следовательно, мозг обрабатывает информацию не в режиме реального времени, а немного погодя. Многочисленные исследования проблемы временной связи сосредоточиваются на поиске способов связывания информации. Как мозг устанавливает временные связи между событиями? Возможно, они как-то маркируются при вводе? Существует ли временная граница или, быть может, в путанице коридоров мозга где-то затерялись часы с миллисекундной стрелкой, идущие в обратном направлении, которыми можно воспользоваться в целях синхронизации отдельных эпизодов примерно так же, как режиссер монтажа? Иглмен ставит вопрос еще конкретнее: в какой момент это происходит? Он твердо убежден, что невозможно добиться синхронизации событий на лету, располагая события строго в порядке поступления сигналов. Определенно должна быть задержка во времени, некий буферный период, во время которого мозг собирает все доступные сведения, начиная с данного момента, который с точки зрения мозга уже растекся во времени и сдан на хранение рассудочному сознанию. Во внутренней реальности мозга, как и в объективной действительности множества часов и всемирных скоординированных систем отсчета времени, воспроизводство сигналов времени требует времени. СОЗНАТЕЛЬНОЕ ВОСПРИЯТИЕ УВИДЕННОГО КОНСТРУИРУЕТСЯ ПО ПРИНЦИПУ МИНИМАЛЬНОЙ НЕОБХОДИМОСТИ. ВЫ ЗАМЕЧАЕТЕ НЕ ВСЕ, А ТОЛЬКО ТО, ЧТО МОЖЕТ ПРИНЕСТИ ПОЛЬЗУ Погрешность восприятия времени посредством зрения составляет около 80 миллисекунд – чуть меньше десятой доли секунды. Если одновременно загорятся яркий свет и тусклая лампочка, нервный импульс, вызванный тусклым светом, достигнет зрительной коры примерно на 80 миллисекунд позже импульса, сгенерированного яркой вспышкой. По всей видимости, мозг принимает во внимание интервал между двумя импульсами. Осмысливая, когда и где произошли те или иные события, к примеру все те же две одновременные вспышки или вспышка внутри кольца, мозг выносит суждение в течение 80 миллисекунд, которые требуются для передачи данных с минимальной скоростью. Процесс ретроспективного предвидения частично напоминает каркас или сеть, которую набрасывает мозг, оглядываясь на прошедшее в попытках охватить всю информацию, поступающую от органов чувств, которая, вероятно, имеет непосредственное отношение к конкретному интересующему нас мгновению. В сущности, мозг попросту занимается прокрастинацией – переводит время попусту, затягивая сроки. То, что мы называем осознанностью, а именно сознательная интерпретация событий, разворачивающихся прямо сейчас (это лишь одно удачное определение из многих), в действительности оказывается вымышленной историей, поведанной нам прокрастинирующим мозгом по меньшей мере 80 миллисекунд назад. Казалось, мне потребовалась вечность, чтобы сформулировать и мысленно разложить по полочкам представление о ретроспективном предвидении. Раз за разом я начинал думать, что уже уяснил его для себя, но сию же минуту меня по неясным причинам охватывало глубокое недоумение. Тогда я звонил Иглмену, и он снова разъяснял мне все сначала, не торопясь и не теряя благодушия. В конце концов меня осенила искра понимания: если мозг дожидается передачи самого медленного импульса, а ретроспективное предвидение представляет собой механизм, обеспечивающий упорядочивание наблюдаемых событий во времени, почему в случае эффекта отставания вспышки система дает сбой? Если мозг определяет, что считать происходящим «прямо сейчас», в момент вспышки, то почему не удается в деталях рассмотреть саму вспышку внутри кольца? Откуда вообще появилось иллюзорное ощущение запаздывания вспышки? А дальше, по выражению Иглмена, начинается самое интересное. Во время опытов с эффектом отставания вспышки мозг наблюдателя вынужден задуматься над вопросом, весьма далеким от повседневных забот: где находится движущийся объект прямо сейчас? Где расположено кольцо в момент вспышки? Когда кольцо вспыхивает, мозг приводит в действие изолированные системы-анализаторы, предназначенные для обнаружения местонахождения неподвижных предметов и отслеживания перемещений движущихся объектов. Когда вы, извиваясь ужом, пробиваетесь сквозь толпу в аэропорту или наблюдаете, как с неба падают капли дождя, ваш мозг занят расчетом векторов движения, обозначающих направленное движение с помощью математического символа – стрелки. При этом мозг даже не пытается определить местонахождение конкретного человека или отдельно взятой дождевой капли в текущий момент. В бейсболе игрок, патрулирующий внешнее поле, следя за полетом высокого мяча, апеллирует к той же системе векторов движения, что и летучая мышь, охотящаяся на насекомых, или собака во время игры во фризби. Если бы лягушке приходилось ежесекундно переспрашивать, где находится муха в каждый конкретный момент, она наверняка осталась бы голодной и в конце концов погибла бы, не оставив потомства. Многие виды животных, включая рептилий, чудесно обходятся без какой-либо системы позиционирования; им достаточно различать движение. Стоит замереть в неподвижности, и они потеряют вас из виду. «Мы всегда погружены в прошлое, – сказал мне Иглмен. – И чем больше мы углубляемся в тему, тем очевиднее становится, что сознательное восприятие увиденного конструируется по принципу минимальной необходимости. Вы замечаете не все, а только то, что может принести пользу. Подобной тактики вы придерживаетесь за рулем: когда вы движетесь по шоссе, ваш мозг не будет задаваться вопросом, где сейчас находится красная или синяя машина. Его интересует другое: возможно ли перестроиться в другую полосу и успеете ли вы перейти в другой ряд через перекресток раньше, чем вас опередит сосед. О текущей локализации движущегося объекта мозг задумывается редко – если ею не поинтересоваться специально, вы о ней так и не узнаете, но когда вы пытаетесь ее выяснить, вы всегда ошибаетесь». Эффект отставания вспышки обнаруживает уязвимое место в двойственной природе алгоритма обработки информации головным мозгом. В последние мгновения перед вспышкой вы отслеживаете вектор движения кольца, не отдавая себе отчета в его местонахождении в конкретный момент. Вспышка формирует запрос, за которым следует сброс и повторная настройка векторов движения, по итогам которой мозг заключает, что кольцо пришло в движение одновременно со вспышкой, когда вы начали отсчет времени с нуля. Прежде чем ответить на запрос о локализации кольца в момент отсчета времени, обозначенный вспышкой, мозг берет паузу длительностью 80 миллисекунд, собирая всю визуальную информацию, доступную на тот момент. Тем временем кольцо продолжает двигаться, создавая дополнительный поток данных, который мешает мозгу правильно определить место старта. В результате ответ на запрос сведений о текущей локализации кольца выходит предвзятым и возникает иллюзия смещения кольца вперед по направлению движения. ПОСЛЕ УСКОЛЬЗНУВШЕГО МИГА МОЗГ ПРОДОЛЖАЕТ ОБРАБАТЫВАТЬ ДАННЫЕ О НЕМ И ВСТРАИВАТЬ ПОЛУЧЕННЫЕ СВЕДЕНИЯ В ФОРМИРУЮЩУЮСЯ КАРТИНУ СОБЫТИЙ, НАПОЛНЯВШИХ ПРОШЛОЕ МГНОВЕНИЕ Иглмен разработал программу эксперимента, который должен был подтвердить его догадку. При стандартных условиях опытов по изучению эффекта отставания вспышки наблюдатель видит одно движущееся кольцо или точку, которая проходит через неподвижную вспышку. В версии Иглмена после вспышки точка раздваивается: две новоиспеченные точки расходятся под углом сорок пять градусов. Если в иллюзии отставания вспышки следует винить время ожидания нервной системы, вы бы видели точку на том же участке угловой траектории, на котором она фактически находилась в момент, когда импульс, вызванный вспышкой, достиг зрительной коры. Но перед вашими глазами разворачивается совершенно другая картина. Участники экспериментов Иглмена во всех случаях видели точку посередине двух образовавшихся после вспышки точек, хотя в действительности она никогда там не оказывалась. Такая картина могла бы получиться в результате сложения двух векторов движения и вычисления среднего арифметического. Именно это, по предположению Иглмена, в сущности и происходит. Феномен, описанный Иглменом, известен как систематическая ошибка движения и служит главным инструментом реконструкции событий. Естественную склонность сознания к ретроспективному восприятию остается принять как данность: «непосредственное настоящее» уже случилось. В течение короткого отрезка времени после ускользнувшего мига мозг еще продолжает обрабатывать данные о нем (к примеру, о движении точки после вспышки) и встраивать полученные сведения в формирующуюся картину событий, наполнявших прошлое мгновение. Где располагалась точка на момент вспышки? Дополнительная информация о движении ангажирует итоговый вывод ретроспективного анализа, создавая иллюзию: наше восприятие локализует местонахождение движущейся точки во время вспышки там, где она никогда не бывала. Парадоксальным образом теория Иглмена приводит к тем же заключениям, что и теория предвидения. Обе версии исходят из того, что иллюзорная точка отображает наиболее адекватное представление мозга о наиболее вероятном месте ее появления с поправкой на то, что суждение о местонахождении точки выносится с оглядкой назад, а не с учетом – за счет ретроспективы, а не посредством прогнозирования. Теперь вернемся к настоящему. Спросите себя: что происходит прямо сейчас? Чем уже определение настоящего мгновения, тем более вероятно, что ответить вы сможете только постфактум и, скорей всего, неверно. Что немаловажно, ответ неизвестен и не существует до тех пор, пока не будет задан вопрос. В процессе реконструкции событий мозг задним числом открывает вокруг минувшего происшествия временное окно протяженностью 80 миллисекунд, собирая все сведения о событиях, которые произошли в то мгновение. Однако, в отличие от открытого затвора кинокамеры, временное окно распахнуто не всегда. Время в представлении человеческого сознания не течет непрерывным потоком кадров протяженностью 80 миллисекунд каждый, ожидающих пересмотра. Временное окно в виде паузы длительностью 80 миллисекунд, по всей видимости, открывается по запросу, который очень редко встречается в наших повседневных реалиях. «Кадр не появится раньше, чем в нем возникнет потребность, – сказал Иглмен. – И тогда вы принимаетесь за съемку». Тысячи лет философы вели споры о природе времени: течет ли оно неразрывно, как река, или мгновения выстраиваются в ряд, как жемчужины в низке бус? Что такое настоящее – открытый планер, неподвижно зависший над потоком времени, или всего лишь одно из мгновений в безостановочной череде настоящего, или одиночный кадр в конце киноленты? Какое предположение ближе к истине: гипотеза блуждающего момента или гипотеза дискретного момента? Иглмен считает, что оба предположения далеки от истины. Ни событие, ни мгновение не предстает перед мозгом по умолчанию, но и не остается сугубо внешним фактом, покорно ожидающим внимания. По всей видимости, события и мгновения встраиваются в наш внутренний ландшафт только в завершенном состоянии, когда мозг прерывается на обработку информации о случившемся и синтезирует полученные данные. Так что настоящее может существовать только постфактум и лишь потому, что вы соизволили оторваться от дел и провозгласить о его наступлении.