– Чего? – Деревья начали падать! Словно колосья. И серебряный круг в небе! Похож на дно от ведра, только огромный, как стадион! В нем открылось окошечко, а оттуда – луч! Ударил в меня, я упала, и стало темно… А потом, когда проснулась, все белое, как у стоматолога… Помнишь, мы с тобой ездили драть зуб? Вокруг сидят трое и спрашивают: полетишь с нами на Марс? Нам нужны красивые умные девочки. И щупальцами шевелят. А я им такая: да вы что, с бабушкой лучше! Лицо бабки, и без того не отличавшееся богатством мимики, окаменело. – Брехло поганое! – Она встряхнула Марту так, что та едва не вывалилась из футболки. – Почему старшим врешь? Марта мысленно пожала плечами. А что еще с вами делать? – Что стащила на этот раз? – Бабка с ловкостью надзирателя обшарила ее карманы и вытащила флакон. – Ах ты дрянь! Свободную руку она занесла для оплеухи, но для этого пришлось швырнуть духи на стол. У Марты было две секунды – целых две. Учительница всегда говорит: распоряжайтесь своим временем с умом. Глупо не слушать дельные советы. Раз! – крутануться вокруг своей оси. Два! – дернуться что есть силы. Три! – взлететь по лесенке, не слушая бабкиных воплей, захлопнуть чердачную дверцу и припереть шваброй. – Дрянь! Мерзавка! Бабка внизу рвала и метала. Пока она трезва, ей ничего не стоит забраться на чердак, но дверь не вышибить даже ее тушей. – Жидовское отродье! Ах вот как! Что ж, пропадать – так с музыкой! Спасибо Герману, который согласился ее обучить, хоть и был удивлен просьбой. Сам он постоянно насвистывал разные песенки, когда обрабатывал фотографии. Марта вытянула губы трубочкой и уверенно насвистела первые два такта «Хава Нагилы». Снизу раздался вопль, какой мог бы издать носорог, если бы его чувствительно ткнули иглой. Бабка принялась сыпать ругательствами, в которых время от времени проскальзывало имя Якова Бялика. Вскоре ругань утихла. Звякнула бутылка, а чуть погодя сердито забубнили, как ворчит загнанный в конуру старый пес. Марта вытянулась на полу. Можно подвести итоги: переплыла реку (дважды!), познакомилась с Малым, избежала трепки и довела бабку до белого каления. Да, и лошадка! Отличный день! Жалела она лишь об одном: что не может добраться до картошки. * * * Зачем Яков Бялик приехал в Беловодье, никто потом не мог вспомнить. Что-то по библиотечной линии, кажется… Во всяком случае, выйдя из автобуса, зеленый от слабости и тошноты Бялик выпил бутылку «Фанты», купленную в киоске, и направился к центральной площади, хотя любой знает, что в чужом городе сначала нужно отыскать место для ночлега. Возле библиотеки его увидела Анна Терещенко. Она не удержалась от смеха. Яков был толст, нелеп и вызывающе некрасив. Над одутловатым бледным лицом развевались рыжие волосы того безобразного оттенка, в который по традиции красят клоунские парики. Вся его низенькая фигура с кожаным портфельчиком в одной руке и бабушкиным баулом в другой была комична, но главное – шевелюра! Будь Яков лыс или плешив, он худо-бедно втиснулся бы в образ человека непривлекательного, однако созданного по шаблонному трафарету. Морковное безумие выделяло его, как пятнистую зебру среди полосатых. Оно заставляло вглядываться в него и находить все новые недостатки. Анна вгляделась и нашла. «Господи, ну и чучело». – Не подскажете, когда откроется библиотека? – спросило чучело, загрустив перед табличкой «Обеденный перерыв». Анна хотела съязвить, но удержалась. – Через час, не раньше. Библиотекарша уходит козу доить. У нее коза окотилась. – По случаю убийства сия мастерская закрыта, – непонятно сказал приезжий. Сел на выщербленные ступеньки, достал из баула пакет, в котором, как одинокая уклейка, плавал огурец. – Угощайтесь… – Вы откуда? – спросила Анна. – Из Петербурга. При мысли о том, что в Беловодье, где при каждом доме в парниках радостно вызревали сотни Нежинских, апрельских и зозуль, кто-то додумался привезти снулые магазинные огурцы, Анна расхохоталась. Толстяк посмотрел на нее и тоже засмеялся. – Вы здесь в первый раз, да? – спросила Анна, непринужденно устраиваясь рядом с ним на ступеньке. – Верно. Никогда раньше так далеко не забирался, по правде сказать. Всю жизнь в Петербурге. А вы? – А я всю жизнь здесь, – с удовольствием сказала Анна. Она покосилась на раскрытый баул, убедилась, что другой еды там нет, разломила подаренный огурец и протянула половину толстяку. Тот взглянул на нее пристально и как-то странно. – У меня в поезде вареную курицу украли, – пожаловался он. Анна снова фыркнула. – Как же вы обошлись, бедный? – Я украл себе новую у попутчика, – с достоинством сказал он. Она снова засмеялась, не понимая почему. Ничего остроумного он не говорил, но в интонациях, в негромком голосе было что-то, заставлявшее улыбаться. – Когда вы уезжаете? – Анна подумала, что нужно помочь ему подыскать жилье. Он потер переносицу. – Не думаю, что я отсюда уеду… – В смысле? – Видите ли, я женюсь. – На ком?! – На вас, – очень просто сказал он. Анна выронила огурец и посмотрела на него. Идиот какой-то! И шутки у него идиотские. Идиот тоже посмотрел на нее. Он больше не улыбался. – Вы даже не знаете, как меня зовут, – растерянно сказала она. Рыжий прищурился, будто что-то прикидывая. – Я люблю имя Анна, – сказал он наконец. – Можно вас будут звать Анной? Они расписались неделю спустя. Когда Галина Терещенко узнала о случившемся, ее чуть не хватил удар. Красота дочери принадлежала ей, это был капитал, ожидавший выгодного вложения. Но ее сокровище похитил страхолюдный еврей и пустил все планы под откос. Весной родилась девочка. Пугало, страшилище, козья морда. «От урода уродку родили!» – кричала Галина, встречая семейство Бялик на улице. Заряда ненависти хватило на пять лет. На шестой год Галина неохотно даровала предательнице свое прощение. Однажды после Нового года Яков Бялик, вот уже несколько месяцев хворавший без видимой причины, почувствовал себя совсем нехорошо. По настоянию жены он доехал до больницы. Ему пришлось задержаться почти на неделю. Вернувшись домой, Яков обнял своих и закрылся в комнате, сказав, что устал от поездки. – Сколько осталось? – спросила Анна, когда он вышел к ужину. Лицо ее было почти спокойно. Яков хотел было сделать вид, что не понял вопроса, но посмотрел на жену, с которой не расставался ни на день с тех пор, как они встретились, и сказал правду: – Два месяца.