— Я здесь только потому, что ума не хватило получить профессию. — Я пришел сюда из любопытства, но с меня довольно. — Жена говорит, если я отсюда уйду, то, может, меня возьмут на строительство. — Уолтер, ты только не становись вроде этих, с высшим образованием, которые других учат, а сами ни черта не умеют. Единственный, кого Уолтеру не удалось расположить к себе, был Папаша, морщинистый маленький контролер с петушиным хохолком желтовато-седых волос и по-старчески запавшими губами, в которых каким-то чудом удерживалась тяжелая незажженная сигара. Весь сморщенный, бледный, без кровинки в лице, он относился к Уолтеру с невыразимым презрением. Уолтеру же он напоминал злого, противного гнома: с этой его сдвинутой набекрень маленькой шапочкой, которая, словно верткое каноэ на краю Ниагарского водопада, вечно торчала у него на голове, и обернутой коричневой тряпкой рукой, которой он проверял, не пропустил ли Уолтер какие-нибудь дефекты. — Мальчишки вроде тебя, — скрипел он сухим, ржавым голосом, — они приходят и уходят. Я уже здесь двадцать три года и перевидал миллионы таких, как ты. Безответственные, ненадежные, учиться ничему не хотят, только и знают, что развлекаться. Из тебя никогда не выйдет настоящий рихтовщик. «А я и не хочу быть рихтовщиком, — чуть было не сказал ему Уолтер, — я хочу только заработать деньги и уйти отсюда». Но он знал, что именно этих слов Папаша от него и добивается, поэтому сдержался. В том, что он поступил правильно, Уолтер убедился буквально через минуту, когда к нему неожиданно обратился молчаливый рихтовщик. — Папаша — это особый случай, — сказал он, склонившись над кузовом Уолтера и рихтуя его шкуркой. — В основном на заводе полная демократия в смысле возраста. Люди, которые работали здесь, когда тебя еще на свете не было, отвоевали у предпринимателей договор, гарантирующий равные права и для таких, как ты. По истечении девяноста дней ты начинаешь получать такую же зарплату, как рабочий с девятнадцатилетним стажем. Человек вдвое старше тебя будет обращаться с тобой, как с равным. Где еще такое возможно? — Да, — сердито перебил Уолтер, — а Папаша… — У него есть причины быть желчным. Я как-нибудь расскажу тебе. Он резко выпрямился и пошел к своему рабочему месту. Но его слова запомнились Уолтеру. Кто он такой, этот человек с моложавым лицом и седой головой и с этими его выражениями вроде «демократия возраста»? Кого бы Уолтер ни спросил, никто толком не знал. Одни говорили, что он бывший моряк и искатель приключений, свидетельством чему — огромная татуировка, которую, как он сам рассказывал, ему сделали когда-то в Лоренсу-Маркише; те, кто пришли на завод из сельской местности, были уверены, что, судя по некоторым его высказываниям, он раньше был сезонным рабочим на фермах; находились даже люди, которые готовы были поклясться, что он человек образованный, чуть ли не преподаватель колледжа, а здесь он просто так, ради развлечения. Кем бы он ни был, на некоторое время их беседы прекратились. Но Уолтер постоянно ощущал его присутствие, потому что он, молча наблюдая и прислушиваясь, всегда без лишних слов готов был прийти на помощь. Однажды молодой контролер, стоявший в начале конвейера, дал Уолтеру откровенный и циничный совет. — Я тут как-то подслушал, что́ начальство говорит о тебе, парень. — Он вынул изо рта трубку — курить в цеху строго воспрещалось — и выпустил толстое кольцо дыма. — Хочешь знать, в чем твоя ошибка? — Конечно, — угрюмо ответил Уолтер. — Ты слишком стараешься. Работаешь на совесть, а как раз этого и не надо делать. Уолтер с изумлением уставился на него: — Почему? — Хозяев интересует количество продукции. Если ты будешь целый день бегать взад и вперед и стараться, чтобы все было в порядке, ты только будешь мешать другим. Начальство постарается найти предлог, чтобы уволить тебя раньше, чем кончится твой испытательный срок, либо переведет на низкооплачиваемую работу. — Значит… — Я здесь уже десять лет. Можешь мне поверить. — Он сделал еще одну затяжку и приветливо улыбнулся. — Они заинтересованы не в том, чтобы выпускать хорошие машины, а в том, чтобы выпускать их больше. Ты знаешь, что важнее всего в производстве? Количество. И ты знаешь, зачем они тебя сюда взяли? Чтобы ты не исправлял дефекты, а маскировал их. Сделай так, чтобы их не было видно, когда машину покрасят, и, если покупатель ничего не заметит в магазине, все будет в ажуре. — Маскировать? А как? — Шкуркой. Отверткой. Если ты выправишь все неровности снаружи, контролер-приемщик не будет смотреть, как там изнутри. Создай видимость качества. Стань мастером показухи, и начальство не будет тебя трогать. Уолтер невольно засмеялся: — Послушай, и ты терпишь это десять лет? Я каждый день думаю, не пойти ли мне поискать чего-нибудь другого. — Первые шесть лет, — невозмутимо продолжал контролер, — я рассуждал, как ты. Это все, мол, временно, пока я не найду работу повыгоднее. Мне понадобилось шесть лет, чтобы понять, что я останусь здесь до конца жизни, — это все равно что объездить дикую лошадь, только на человека требуется больше времени. Я женился, у меня трое детей, сейчас вот строю дом неподалеку от завода. Так что я смирился, постарался приспособиться и даже доволен, вот почему мне и обидно смотреть, как ты зря надрываешься. Наклонившись к кузову, Уолтер поднял напильник, но тут услышал заключительные слова контролера, казалось бы, безобидные, но на самом деле полные горечи и покорности судьбе: — Знал бы ты, сколько раз я слышал от таких же ребят, как ты, что они скоро уйдут отсюда! А теперь у них стаж по пять, по десять лет, и они уже прикидывают, какая у них будет пенсия. Уолтер не понимал, что́ именно в словах контролера так встревожило его, но тут к нему неслышно подошел его молчаливый наставник и тихо спросил: — Он, кажется, напугал тебя? — Не то чтобы напугал, но… — И все-таки, когда отбываешь срок, не так уж приятно узнать, что твое заключение может оказаться пожизненным. Тогда, если у тебя богатое воображение, тебе легко представить себе, как ты начинаешь ко всему привыкать и как тебе даже нравится эта рутина, и так день за днем, и вот однажды ты просыпаешься и видишь: лицо в морщинах, дети выросли, и ты не понимаешь, куда она ушла, твоя жизнь. Уолтер почувствовал озноб. Горячий пот превратился в холодную испарину и мгновенно высох, — правда, над головой у него был вентилятор, может, поэтому?.. Он сказал: — Наверное, надо стать циником, чтобы продолжать здесь работать. — Спустя некоторое время твоя жизнь превращается в бессмысленную шутку, шутку, объектом которой становишься ты сам. — Да, но это только в том случае, если ты одаренный богатым воображением или тонко чувствующий человек. Впервые за все время худое лицо рабочего стало злым. — Ты думаешь, у этого контролера не было своей мечты? Думаешь, у него нет человеческой гордости? А ты задумывался когда-нибудь над тем, как разрушает такая работа личность, особенно если это человек неглупый и мыслящий вроде него? Он говорит, что, попав в ловушку, лучше всего к ней приспособиться, и по-своему он прав. Во всяком случае, ты не должен с такой поспешностью судить его — у него, вероятно, никогда не было возможности скопить деньги на университет. Никто ни разу за все восемнадцать лет его жизни не разговаривал так с Уолтером. Теперь он никогда не сможет относиться к людям вроде этого контролера без сочувствия. Даже дома, увидев в этот вечер отца, с которым ему давно уже не о чем было говорить, кроме бейсбола и погоды, хотя оба делали неловкие попытки обсуждать другие, более серьезные темы, Уолтер вдруг понял, что перед ним не просто его отец, а несчастный человек, который перенес много горя; и ему стало ясно, что он взрослеет и обязан этим своему странному другу. По мере того как проходили неделя за неделей и молодая энергия побеждала усталость — только для того, чтобы на смену ей пришло ощущение однообразия и скуки, — Уолтер все больше сознавал, что только этот человек способен объяснить ему истинный смысл происходящего на заводе. Но тот продолжал держаться в стороне, нереальный, словно привидение. Однако чем больше он замыкался в себе, тем сильнее возбуждал любопытство Уолтера и желание вызвать привидение на разговор. Наконец Уолтер не выдержал. — Что означает эта ваша татуировка? Рабочий улыбнулся краешком рта. — Это американский орел. — Он поднял руку, согнул и опустил. — Он кричит от ярости при виде того, что произошло с республикой. — А что произошло? — Где наше мужество? Где идеалы? Возьми любой завод, хотя бы наш: из человека высасывают все соки и выбрасывают его, как ненужный хлам. — Но ведь вы здесь тоже работаете, — смело возразил ему Уолтер. Рихтовщик медленно покачал головой с такой решимостью, что было ясно: переубедить его невозможно. — Я по натуре кочевник — пришел и ушел. Уолтер кашлянул. — Я даже не знаю вашего имени. — А зачем оно тебе? Мы теперь не обращаемся к людям по имени, а называем их «тот с гнилыми зубами» или «парень в синей спецовке». Ясно, что если я месяцами работаю рядом с человеком и вдруг узнаю, что у его жены рак и ее должны оперировать, а я даже имени его не знаю, то дело не в нем и не во мне, а в тех полуконтактах, которыми завод подменяет нормальную человеческую дружбу. Старики — те хоть держатся вместе, а все остальные утверждают, что они здесь ненадолго. Завод такой большой, люди все время меняются, так что просто нет смысла знакомиться. Рихтовщик печально взглянул на Уолтера. — Никто из приходящих сюда не хочет признать, что это место хоть как-то связано с его жизнью. Все уверяют друг друга, что они здесь временно, и поэтому, как бы ни был общителен человек, люди, с которыми он работает, остаются для него лишь случайными встречными и ему даже неловко прощаться с ними, когда он уходит сам или его увольняют. — А все-таки, как вас зовут? — Называй меня Джо. — Каждого третьего на заводе зовут Джо, — упорствовал Уолтер. — А фамилия? Рабочий улыбнулся, и на его длинном лице вновь появилась холодная усмешка. — Джо, Исчезающий Американец. — Он повернулся к Уолтеру спиной и, когда конвейер возобновил свое бесконечное движение, вновь принялся за работу. Но Джо был любопытен, и ему все надо было знать; оказался он тут как тут и в тот момент, когда Уолтер хоть и не грубо, но все же ответил на придирчивое замечание Папаши, стоял, искоса поглядывая, и прислушивался. Уолтер обрушил на Джо весь гнев, который ему удалось сдержать, разговаривая со старым контролером. — Хорошо вам стоять и ухмыляться! Думаете, вы умнее всех? Джо подтянул брюки и ответил с напускной сердитостью: — А я и не претендую на это. Просто я читаю немного больше и размышляю немного больше, чем другие. Вот почему я не смеюсь над людьми, а жалею их. Если я чуть свободнее других, то я многим пожертвовал ради этого: у меня нет семьи, не о ком заботиться. — И добавил как-то очень загадочно: — Не знаешь, что хуже. Уолтер не все понял, но вдруг почувствовал, что расставание близко. Он испугался. — Вы что, собрались уходить? — Когда-нибудь придется. Может быть, погода изменится, или я узнаю о другой работе, или не полажу с мастером… — И добавил уже теплее: — Но я вернусь, если не сюда, то на другой такой же завод. А вот ты нет. Поэтому я надеюсь, ты не забудешь, каково приходится тем, кто делает вещи, которые ты покупаешь. Уолтер воскликнул с возмущением: — Как я могу?! Как я могу забыть?! Ему казалось, что и толстый слой серебристых опилок возле конвейера, и блестящая металлическая стружка, и палочки припоя — все это тысячами ядовитых жал впивалось в мозг, оставляя горькие воспоминания о поте, усталости, лихорадочной спешке, суете и бессмысленной скуке. — Забывают и более серьезные вещи. Боль и даже смерть. Пройдет время, и ты будешь вспоминать о том, с какими муками зарабатывал себе деньги на университет, как о забавном и, может быть, даже романтическом приключении.