– Где это? Я и не слыхала… – Далеко, теть Тась. – Но Мариллу все ж таки нашел. – Да, – тяжело выговорил крайн. – Нашел. Ты не плачь, теть Тась, обойдется. – Я не плачу. Нам это ни к чему. Сынок у тебя… Утешение… – Гхм, – грозно раздалось над Жданкиной головой. Жданка съежилась, пытаясь спрятаться между грядок. – Ты, что ли, Валшек? – крикнула тетка Таисья, поспешно утирая слезы. – Я это, мать, – пробасил дядька Валх, затворяя ворота. – Шел к господину крайну, думаю, дай-ка к тебе заскочу по дороге, глядь, а господин крайн тут сидит. – Чего тебе еще? – сварливо поинтересовался господин крайн. – Чего стряслось-то? – Того… – мрачно заметил дядька Валх, – а еще друг называется. – А я тебе друг? – Да уж и не знаю… Столбцовский староста гоголем ходит. Со Столбцами ты, небось, договор заключил, а мы тут в Дымницах хоть совсем пропадай… – Зачем тебе договор? – лениво вытянув длинные ноги, крайн прислонился к столбу крылечка, прищурился на солнце. – Чего там у вас: коза у кого захворала или рожает кто? Ты скажи, я и так помогу, по старой дружбе. – Не… Хотим договор по всей форме. Почему столбцовским можно, а нам шиш с маслом? – Ну чего ты ко мне пристал… – вздохнул крайн. – Того… Вот у меня и грамота припасена, от дедов-прадедов сохраняется. Последний господин Сварог подписал, и печать имеется. – Да поди ты со своей грамотой. Невыгодное это дело, договор ваш. – Почему ж невыгодное? – надулся дядька Валх. – Десятину будем платить, как положено. – Потому. Ежели мы этот ваш договор хоть в малом нарушим, что вы скажете? Вы скажете: «Совести у вас нет, а еще крайны, добренькими прикидываетесь. Нет вам веры и не будет более никогда». Скажете? Ска-ажете. Было уже. Наслушались. А вот если вы сами в чем провинитесь, совсем другой разговор пойдет. Мол, «как же нам, сирым, все в точности соблюсти, ежели естество иного требует. А противиться естеству – здоровью вредить. Вы, крайны, жизни не знаете. Вам бы только в облаках витать. Понаписали такое, что простому человеку исполнить никак невозможно». – Изгаляешься, – пробубнил дядька Валх, глубоко погрузившись в недра своей бороды, – а у нас третий день бабы ревмя ревут. Тонда через нас ехал, сказывал, чего ты в Трубеже учинил. Народ страсть напугался. Не знают, за что приняться: то ли бежать отсюда сломя голову, то ли живыми в землю ложиться. – Уж прям и в землю? – А ты как думал? Подпиши… Ну хошь, на колени встану… – Что это вы все, будто сговорились… Чуть что, сразу на колени… Ладно, я понял. С договором или без вы от меня все равно не отвяжетесь. Нет добра и любви, так хоть на страхе… Может, грызть друг друга поменьше будете… Где там твоя грамота? Дядька Валх торопливо запустил руку в бороду и выудил свернутый в трубочку пергамент, круглую чернильницу в мешочке, пару очиненных перьев в берестяной коробочке. Крайн поморщился, жестом приказал ему нагнуться и, разгладив свернутый лист на широкой спине, размашисто начертал свое имя. – На, подавись. Обещаю защищать, спасать и все такое. Только в землю не закапывайтесь. Дядька Валх осторожно принял пергамент из его рук, помотал в воздухе, чтобы подпись просохла, тщательно спрятал в недрах бороды, обернулся к воротам и рявкнул: – Подходи по одному, господин старший крайн согласен. Жданка только рот разинула. Из ближних кустов шустро полезли незнакомые мужики. Было их много, куда больше десятка. В ворота Таисьиного дома ввалилась потная, опасливо пыхтящая толпа. Варка, вовремя заметив такое дело, бросил заниматься садоводством и легким шагом переместился к крыльцу. Наученный горьким опытом, кидаться ни на кого не стал, просто прислонился к резной балясине, скрестил руки на груди и одарил всех своей коронной улыбкой. – Из Добриц мы, пресветлый господин крайн, Гронским сроду не присягали, полюдье платили, конечно, да куда денешься… – Язвицкий староста я, Прокл Будяк… – А мы дальние, из самих Овсяниц, три дня добирались… Невнятные жалобы, мольбы, неуклюжие попытки пасть на колени, клятвенные обещания соблюдать все как есть по совести и непременно платить десятину… Стрелицы, Быстрицы, Кременец и какие-то Кресты, Мосты и Броды, о которых Варка даже не слышал… Похоже было, что к крыльцу тетки Таисьи сползлось все Пригорье. – Да ты, Валшек, оказывается, жох, – ласково сказал крайн, – теперь ты со мной век не рассчитаешься. – Ладно, – буркнул дядька Валх, скромно прищурив хитрющие глазки, – ладно, сочтемся. * * * – Эй, а где морковь? – Не знаю, я ее не нашла. Может, ее там и не было? Жданка с надеждой уставилась на крайна. Крайн, настроение которого после ухода довольных пригорских старост отнюдь не улучшилось, жалобно застонал и сильно потер лицо ладонями. Пальцы были в чернилах. – А теперь к столу, – решительно сказала тетка Таисья, появляясь на пороге, – пироги со щавелем, варенье малиновое еще с прошлого года, молочко козье. Варка оживился, мигом отлепился от балясины. Жданка переступила с ноги на ногу, постаралась заслонить собой загубленную грядку. Крайн отнял руки от лица, огляделся и вдруг пронзительно свистнул. Ланка, целовавшаяся с Илкой в глубине сада, с визгом отскочила в сторону и закатила ему размашистую оплеуху. Илка ошалело замотал головой. Чего это она? Вроде сама была не против… – Теть Тась, – тоскливо протянул крайн, – я зачем пришел-то… Взяла б ты их к себе, а? – Кого их-то? – не поняла тетка Таисья. – Их, – крайн махнул рукой, пытаясь указать одновременно на вымазанную землей Жданку, чинно сидевшую на крылечке Фамку и растрепанную Ланку в окружении молодых листьев и розовых полураскрытых бутонов, – не умею я с девицами. Тетка Таисья хмыкнула: – Ты-то да не умеешь? А то я не помню… С утра с одной, вечером с другой… А третья и четвертая за околицей дожидаются. – Именно, – мрачно кивнул крайн, – мне девиц доверять нельзя. Их же того… опекать надо… одеть поприличнее, присматривать, чтоб не целовались по углам с кем попало. – Не целовалась я, – крикнула возмущенная Ланка, – сам полез! Фамка фыркнула. Подумаешь! Еще неизвестно, кто кого опекал все это время. Жданка промолчала только потому, что от обиды потеряла дар речи. – Вот эта готовить умеет, – продолжал убеждать крайн, – а эта – шить. От рыжей, правда, никакого толку, но ничего, она шустрая, у тебя все переймет. Я-то ничему путному научить не сумею. А так всем хорошо будет: и у тебя в хозяйстве лишние руки, и они под присмотром. – Не дело говоришь, – укоризненно заметила тетка Таисья, – где это видано, чтоб благородные крайны деревенской бабке служили. – Ничего, послужат. У тебя им самое место. Полгода с ними мучаюсь. Пора и передохнуть. – Эй, – сказал Варка, – вы это всерьез, что ли? – На твоем месте, – крайн поднял левую бровь, пронзил его взглядом, – я бы помалкивал. – Хорошо, – тихо сказала Фамка, старательно отводя глаза, – схожу за вещами. Жданка молча ухватила ее за руку. Так и ушли, и веревочку на воротах за собой завязать забыли. – Пойдем и мы, – сказала Ланка, цепляя одной рукой Варку, а другой – подошедшего Илку. – Погоди, – уперся Варка. – Куда это мы пойдем? – Пошли, – мрачно сказал Илка, – и правда, вещи надо взять. У Фамки давно уже все собрано. Дорогу в Загорье знаем. – Разве не видишь, – шепнула Ланка, – мы ему надоели. Варка взглянул на крайна, отвернулся и позволил себя увести. Ланка, как всегда, не подумав, ляпнула чистую правду. Сколько можно с ними возиться? * * * Фамку и Жданку они нашли не слишком далеко, на поросшем березами сухом косогоре. Фамка, напряженно выпрямив спину, сидела у обочины. Жданка лежала, уткнувшись лицом в ее колени, и горько, безудержно рыдала. – Не реви, – сурово внушала ей Фамка, – ты ж с детства сирота. Тебе не привыкать. Все лучше, чем под мостом ночевать. По чужим людям мыкаться – сиротская доля. Ничего, проживем. Она старуха не злая, дом у нее большой… Да и ей помочь надо, слепая совсем.