– Здравствуй, Тонда, – тихо сказал крайн, – давно не видались. – Ого, – хмыкнул Тонда, – неужто сам пресветлый господин крайн? Где ж ты шлялся столько лет? – Далеко. Тебе и не снилось. – Видок у тебя… будто корова жевала. – На себя посмотри. – Слышь, Рарка, – вмешался в трогательную беседу дядька Антон, – что дашь, ежели я вас домой отвезу? – Ну, батя, – тяжело вздохнул Тонда, – хоть бы молодых господ постыдился. – А чё… Они вон княжеское войско, как крыс, утопили… Неужто у них заплатить нечем? Нам-то тоже жить надо. – А за поле кто нам заплатит? – не остался в долгу крайн, которого эта перепалка отчего-то начала забавлять. – Какое такое поле? – То самое… – Ладно, – сдался дядька Антон, – квиты. – Ох, батя-батя, – пробормотал Тонда. – Влезайте, – скомандовал дядька Антон, – ночуем в Стрелицах. Завтра к вечеру будем дома. «Будем дома», – вертелось в сонной голове вытянувшегося на дне телеги Варки. В ухо дышала спящая Жданка. Грязная дорога давно кончилась. Оказалось, что буря неистовствовала только в окрестностях Бренны. Колеса, поскрипывая, бодро катились по сухим колеям. В небе перед глазами маячили две мужские спины. Друзья детства, свесив ноги, устроились на задке телеги. – Порох вез… – долетали до Варки отдельные слова, – головней горящей попало… огонь до неба, самого по дороге размазало. – С лицом твоим я уж ничего не сделаю, слишком поздно… – Что лицо… у меня вся правая сторона такая… Глаза чудом спас. – Руку дай… так… ага… ага… Руку я тебе поправлю. Тонкую работу не сможешь, но ложку удержишь. – А топор? – Со временем и топор. Тебе говорили, что у тебя три ребра сломано? Срослись неправильно. В общем, выпрямлю я тебя. Пару недель полежишь и будешь как новенький. Но девки любить не будут. – Ага. Обрадовался. Теперь все девки твои. Но ежели ты к Петре… – И чего будет? – Нос твой господский расквашу. – Ладно-ладно. Как только руку тебе поправлю, так сразу и расквасишь. «Будем дома, – постукивали лошадиные копыта, – будем дома». * * * Дома… Чистые льняные простыни ласкали тело. Пахло мятой, натертым паркетом, нагретой домашней пылью. Солнечный луч бродил по подушке, пытаясь прорваться сквозь сомкнутые веки. Варка не выдержал, открыл глаза. Солнечные квадраты привычно лежали на полу мансарды. Белый, желтый, зеленый… Зеленый? Варка подскочил, и голову тут же пронзила острая боль. Окон с цветными стеклами в его спальне отродясь не было. Так же как и резных столбиков на кровати, об один из которых он крепко приложился затылком. Столбики поддерживали изумрудно-зеленый полог, расшитый серебряными цветами и птицами. Варка сел, потирая потылицу. Белоснежная простыня с упругим шелестом стекла на пол. Сбитые, стертые от хождения в скверной обуви ступни торчали из-под шелкового подола ночной рубашки. Рубашка была с вышивкой, с кружевцами, но несомненно мужская. Таких рубашечек у Варки тоже отродясь не было. Даже дома. Собрав волю в кулак, он приказал себе проснуться. Не помогло. Для верности дернул себя за волосы. Больно. Но по-прежнему ничего не понятно. Спать-то он ложился в стрелицкой корчме, в общей комнате, на расстеленном во всю длину низкого закопченного помещения войлоке. Под голову там полагалось подкладывать свои вещи, чтоб не сперли, а одеял никаких не давали, не говоря уже о простынях. Улеглись вповалку, с одного боку привычно пристроилась Жданка, с другого рухнул и сразу же захрапел осоловевший после сытного ужина Илка. Рядом, за белой пеной кружев кто-то солидно всхрапнул. Варка вздрогнул и принялся торопливо разгребать простыни и перины. На соседней подушке обнаружился очень знакомый затылок. Продолжив раскопки, Варка нащупал костлявые плечи и, поднатужившись, перевернул тяжелое тело. Открылась помятая Илкина физиономия. «Нет, – очень быстро забормотал Илка, не открывая глаз, – не пойду. Даже не просите. У меня горло болит. И голова. И живот. И вообще, сегодня праздник». Высказавшись, он выскользнул из Варкиных рук, шустро, как перепуганный крот, зарылся в недра постели и для верности накрыл голову подушкой. Подобное поведение ничего не объясняло. Например, почему на Илке надета такая же нелепая, но дорогая ночная рубашка? И отмыт он до розового поросячьего цвета. Между тем, насколько Варка помнил, в последний раз они пытались отмыться от липкой дорожной грязи в илистой речушке Мологе как раз перед Стрелицами. Проделано это было по настоянию господина Луня, который утверждал, что в таком виде их в корчму не пустят, разве что в хлев, и то навряд ли. Тут Варка перепугался окончательно. Да что же это такое! Неужели он так долго болел, что пропустил уйму важных событий? Или, может, ударился головой и все забыл? В панике он спрыгнул с высокой постели и треснулся коленкой о резной табурет. На табурете была аккуратно сложена его одежда, выстиранная, выглаженная и, кажется, даже надушенная. Торопливо стащив через голову чужую рубашку, он переоделся в свое, родное, и почувствовал себя гораздо увереннее. Так-так, комната большая, в три окна. На окнах – витражи, что-то зеленое с золотом, а за витражами – перекрестье теней. Решетки. Варка передернулся и метнулся к высокой двери темного дуба. Заперто. Стараясь не шуметь, обежал огромную кровать с другой стороны. Там оказалась табуретка с Илкиной одеждой и вторая дверь. Без особой надежды толкнул ее. Неожиданно дверь поддалась. Варка вовремя вспомнил об осторожности, придержал ее, припал к открывшейся щели и увидел крайна. Господин Лунь, окруженный старательно взбитыми подушками, полулежал в кресле с высокой спинкой. От алого атласа наволочек бледные щеки окрасились нездоровым румянцем, разметавшиеся волосы стекали с подушек серебряными струями. Резко очерченное лицо безмятежно как королевский профиль на монете. Живой или нет? Варка опустил взгляд ниже и сдавленно охнул. Длинные руки крайна были накрепко привязаны к подлокотникам. Не просто прикручены в запястьях, а от локтя до кончиков пальцев обмотаны широкими, очень чистыми полотенцами. Так обычно любящие родственники связывают дорогих сердцу, но опасных безумцев. Варка слегка успокоился. Связан – значит, живой. Густые ресницы дрогнули, поднялись, открывая глаза цвета неба над угасшим зимним закатом. Безмятежность исчезла, сменившись подлинной яростью. – Ты! – прошипел крайн, явно обращаясь к кому-то в комнате, дернулся и бессильно упал в кресло. Похоже, кроме рук, его привязали еще и за пояс. Варка, проявив почти немыслимое благоразумие, решил пока не кидаться на помощь, а понаблюдать, выждать. Может, там вся комната набита неведомыми врагами. Неплохо бы выяснить, кто они и чего им надо. На первый вопрос он получил ответ почти сразу. – Гронский! – выплюнул господин Лунь. Варка мгновенно заледенел. Оказаться в Трубеже в лапах гнусной семейки Гронских… Хуже не бывает. – Как ты себя чувствуешь? – вежливейшим образом осведомился невидимый Влад Гронский. – Хочешь пить? У меня есть хорошее легкое вино. Или, может быть, завтрак? – Прощайся со своей душой, – ласково посоветовал господин Лунь. – Не всегда ты сможешь прятаться у меня за спиной. – Я не прячусь. Готов смотреть тебе в глаза в любое время дня и ночи. Я ни в чем не виноват перед тобой. – Никто не виноват. Но все, кого я любил, мертвы. – Я всего-навсего хотел бы побеседовать с тобой. Согласись, это удобнее сделать за бутылкой вина, и теперь, когда ты у меня в гостях… – Гостеприимство во вкусе тетушки Элоизы. Гость связан, на окнах решетки, за дверью – вооруженная охрана. «За дверью – это хорошо, – подумал Варка, – лишь бы не в комнате». – Там, на дороге, на глазах у моих людей, я умолял тебя на коленях… – О, какое унижение для рода Гронских… – Ты даже не взглянул на меня. – Зато сделал то, о чем ты просил. – Да-да. Я наблюдал со стрелицкой колокольни. Это было великолепно. Но мне хотелось бы, чтоб ты выслушал… – И потому приказал Кривому Алеку подсыпать какую-то дрянь в наше пиво, и без того паршивое? Ведь это было в пиве, не так ли? Такую гадость никакой яд уже не сделает хуже. – Уверяю тебя, это никому не повредило. Легкое снотворное. Старый добрый рецепт госпожи Анны. – Имя это не пачкай. – Поверь мне, я… – Избавь меня от пустословия. Где дети? – Мальчики спят в соседней комнате. Я приказал обращаться с ними наилучшим образом. – Так вы и детей схватили… Надеешься, что ради них я буду посговорчивей? – Почему ты все толкуешь в дурную сторону? Я просто позаботился о них. Нехорошо, когда пресветлые крайны ночуют на полу в придорожной корчме. – Не Гронским решать, что для крайнов хорошо, а что дурно. Теперь господин Лунь не выглядел безмятежным. Глаза скрылись под тяжелыми веками, на искаженное лицо плотно легла маска ненавистного Крысы. Варка даже испугался. Оказывается, он здорово отвык от такого господина Луня.