* * * Ланке все время хотелось плакать. Есть тоже хотелось, но не так сильно. В торбе, которую Варка приносил из своих походов, иногда попадалось даже сало, козий сыр, ватрушки или печеные яйца. Чаще, правда, Фамка извлекала оттуда помятые черные пироги с луком, краюшки хлеба, оранжевые ломти вяленой тыквы, бобы, горох, крепенькие желтые репки. Сам же Варка стал какой-то чудной. Как будто и не Варка вовсе. Угрюмый, молчаливый, растерявший стремительность и легкость движений. Дома он оставался не больше одного-двух дней, и то все лежал на спине, пристроив к теплой печке красные помороженные ноги. Говорил только с Фамкой и только о чем-то ужасно скучном: где взять дров, да на сколько хватит еды, да как бы раздобыть для всех зимнюю обувку, хотя бы и поношенную. Ланку же, как она ни старалась, почти не замечал, жалобы выслушивал вполуха, на слезы не обращал внимания. – Всем плохо, – скупо цедил он, – держись. Вот придет весна… Хорошо ему говорить. Он все-таки выходит, бывает где-то. Вон Жданка как начнет рассказывать – конца-краю нет. И всегда что-нибудь смешное… А до весны ой как далеко… Не дотянут они до весны. Ну, конечно, Фамка и не к такому привыкла в своих Норах, она, может, и дотянет. Фамка с ее острым подбородком, вечно сжатыми губами и сгорбленной, словно от тяжелой ноши, спиной всегда напоминала Ланке заезженную водовозную клячу. Впряглась в домашнее хозяйство и тащит с тупым бессловесным упорством. Само собой, такая работа как раз по ней. Предлагать ей помощь Ланка не собиралась. Но сидеть в четырех стенах, не зная, чем заполнить очередной тусклый день, было очень грустно. Ухаживать за крайном вместо Жданки у Ланки тоже не получалось. Уж очень она его боялась. Боялась и жалела до дрожи в кончиках пальцев. Смотреть на него было до того тяжело, что Ланка предпочитала совсем не смотреть. Говорить с ним она и вовсе не могла. Впрочем, он и не хотел ни с кем говорить. Либо отлеживался лицом к стене, либо сидел на лежанке, в самом дальнем углу, обняв колени и пристально глядя в темноту. Он уже мог ходить, потихоньку цепляясь за стенки. Варка где-то раздобыл для него пару громадных, проношенных до дыр валенок. Но за дверь крайн выбирался редко. Зато пристрастился к детской забаве. Сидя у открытой печной дверцы, смотрел на огонь и время от времени поджигал конец тонкой щепочки, наблюдая, как она сгорает у него в руках. – Дом спалите, – ворчала Фамка, но щепки не отбирала. Ее мнение на этот счет было простым и ясным, как вся трущобная мудрость Нор: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось». Очень скоро к посиделкам у огня по собственной воле присоединился Илка. Устраивался на корточках рядом с крайном и с напряженным вниманием на сильно исхудавшем лице следил за пляской пламени. Лица крайна не было видно за свисавшими с обеих сторон спутанными прядями. Казалось, он тоже не замечает ничего, кроме игры огня. Но как-то вечером, когда Ланка подсела к ним, чтобы погреться, на затылок ей вдруг легли жесткие пальцы. Ланка и пискнуть не успела, как ее лицо оказалось повернуто к Илке. – Кто это? – резко спросил крайн. – Иланочка, милая, золотая, – нежно проговорил Илка. Ланка расцвела. – Тупая курица, – подумав, добавил Илка, – в Варку втюрилась, а он и рад, котяра весенний. – Ничего подобного! – возмутилась покрасневшая Ланка, но крайна ее страдания не заинтересовали. – Очень хорошо, – оценил он ответ. – А я кто? – Ты Крыса, – тут же отозвался Илка. – Ты всех достал. – Ой! – выдохнула Ланка. – Пра-авильно, – восхитился крайн, – молодец. С памятью у тебя все в порядке. С логикой – тоже. Очень хорошая голова. Светлая. – Была светлая, – вздохнула в темноте Фамка. – А ты? – Крайн наклонился к Илке, взял его за руки. – Кто ты? – Никто. Меня нет. – Почему? – Я ушел. – Куда? – Никуда. Меня нет. Здесь быть нельзя. Я ушел. – Светлая голова, – повторил крайн. – Совершенно верно. Здесь быть нельзя. Он ушел. А я остался. Спрашивается, ради чего? – Его можно вылечить? – прошептала Ланка. – Сначала надо вылечить этот мир, – отрезал крайн и снова уставился на огонь. * * * Варка отсутствовал слишком долго. По Фамкиному счету выходило семь дней, по Ланкиному – все десять. Обе они то и дело бегали к сухому дереву, глядеть на дорогу. Фамка заодно попыталась обломать на дрова нижние сучья, но только руки поцарапала. Крайн, пребывавший в пучине своего горя, конечно, был равнодушен к житейским мелочам, Илка – тем более, но дрова кончились. Печка с утра стояла нетопленая. Спустился вечер. В хижине было темно и холодно. – Завтра пойдем к дядьке Антону, попросим топор и свалим эту сушару, – решила Фамка. – Ты и рубить умеешь? – поразилась Ланка. – Нет. Я думала – ты умеешь. Ланка печально вздохнула. В Фамкиной насмешке не было злобы. Только усталость. Наконец за дверью зашуршало, стукнуло. Ланка радостно подхватилась, бросилась отпирать. – Куда?! – зашипела Фамка. – Пусть сначала голос подаст. Но это, конечно же, оказались Варка и Жданка. Варка с легким стоном сбросил с плеч распухшую от снеди торбу и, не снимая шапки, плюхнулся на пол у еле теплой печки. Фамка засветила лучину, раскрыла торбу и принялась восхищенно охать. Жданка вытянула у нее из-под руки пирожок, запихнула в рот и бросилась к лежанке: проверить, как чувствует себя ее ненаглядный крайн. На ходу она торопливо извлекала из-за пазухи какие-то особенно лакомые, специально для него припасенные кусочки. Ланку все время удивляло, что он не только принимает эти жалкие, помятые, слегка запачканные подношения, но и вежливейшим образом благодарит за них. Жданка изысканные выражения благодарности не ценила совершенно. Ей было все равно, лишь бы поел. – Чего так долго? – спросила Фамка. – Под конец повезло, – просипел из-под низко надвинутой шапки Варка, – на свадьбу позвали. Крайн перестал грызть куриную ножку, сунул ее Жданке и вдруг, резким движением сбив с Варки шапку, ухватил его за плечи, развернул к себе, близко заглянул в глаза и сразу же брезгливо отстранился, будто случайно дотронулся до навозной кучи. – Пошли вон! – велел он. Сказано было так, что курицы гурьбой вылетели в холодную темноту, едва успев прихватить одежду. Варка устало удивился, но спорить не стал. С больным спорить – себе дороже. – Головушка не болит? – ласково осведомился крайн. – Нет, – соврал Варка. Жаловаться на свои хвори он не собирался. – Когда я сказал, что внизу опасно, я имел в виду не только волков. – А чего? Разбойников? Так они нас не трогают. Кому мы нужны-то? – Каждый человек сам себе разбойник и душегуб. Людям настолько противно быть людьми, что они постоянно мечтают обратиться в свинское состояние. Любым способом. Варка сначала не понял. Уж больно фраза была умная. Потом догадался, и ему стало смешно. Кругом война, весь белый свет рушится, а его тут, похоже, воспитывать вздумали. – Я меру знаю, – уверенно сказал он. В ответ – молчание. – Ну, надо же как-то греться… Зима, одежа у нас худая… Тяжелое молчание. – Все пьют. От такой распроклятой жизни… Тяжелое продолжительное молчание. Варка разозлился: – Хватит уже! Не в классе! Щас я один за всех работаю. Надо ж и мне вздохнуть… – Ты не работаешь. Ты побираешься. Подачками промышляешь. – Эти подачки всех тут кормят. Вон, курочку-то Жданка для вас прямо со свадебного стола стащила. Крайн отодвинулся от него, словно даже воздух вокруг Варки был ему противен. – Ты прав. Я, крайн из рода Ар-Морран, пал так низко, что питаюсь объедками, которые выпрашивают для меня человеческие щенки. Я – мертвый крайн, который не смог даже умереть достойно. Благодарю за то, что указал мне мое настоящее место. – Ох, – испугался Варка, – я не хотел… – Раньше, – господин Лунь мечтательно созерцал потолок, – я бы не разговоры разговаривал. Ты бы у меня от одного запаха здешней сивухи блевать начинал. Или покрылся бы прыщами. Во-от такими. Тут он хищно улыбнулся. Длинные пальцы раздвинулись, изобразив нечто размером с медный пятак. – Но теперь силы крыльев у меня нет. Крайн закрыл глаза. Его молчание обжигало Варку лютым холодом. – Ты мне много должен. Очень много.