На последней фотографии снята я. Я сижу на полу амбара, поджав под себя ноги, совсем как Луиза на фотографии в позе лотоса. Я уперла локти в колени, положила подбородок на руки и смотрю прямо в объектив фотоаппарата большими круглыми глазами, так похожими на глаза отца. На этом снимке я выгляжу такой умиротворенной и спокойной, какой, наверное, никогда не была в жизни. На вид мне около двух лет. Что случилось со мной после этого? Куда исчез мир и покой из этих глаз? Кто в этом виноват? Человек, который сделал этот снимок? С долгим облегченным вздохом я закрываю альбом и выпускаю его из рук. Он падает на сгнившие сливы, нанизанные на леску. Есть что-то отталкивающее в том, чтобы держать фрукты в вещмешке под полом. У слив особенно отвратительный вид, словно их хранили для какой-то цели, неведомой простым смертным. Что-то вроде ожерелья, может быть, какое надел бы крестьянин, чтобы отогнать вампиров. – Мисс Кэтрин? Это вы? Среди деревьев появился чернокожий мужчина в рабочем комбинезоне цвета хаки, заляпанном пятнами жира и масла. Это Мозес, садовник. Проведя столько лет в Мальмезоне, он движется среди деревьев, как призрак. Должно быть, они с папой часто натыкались друг на друга во время странствий под навесом из сплетенных дубовых веток. – Я, Мозес. – С вами все в порядке? Вы не упали, часом? – Я просто отдыхаю. Он подходит ближе, но движется осторожно и медленно, совсем как Пирли, когда обслуживает гостей дома, которые еще не знакомы с ней. Мозес, должно быть, ровесник моего деда. Время и прожитые годы согнули его спину, подобно дереву, которое наконец уступает многолетнему напору ветра, вредителей и дождя. Белки глаз у него пожелтели, а щеки заросли седой щетиной. Трудно представить, что когда-то я видела, как этот мужчина носил на плечах железнодорожные шпалы. – Что вы здесь делаете? – спрашивает Мозес. – Рисуете картину? Он заметил альбом для рисования, единственный артефакт из вещмешка, который я еще не рассмотрела. – Я просто разглядываю старые фотографии, которые сделал когда-то мой отец. Он согласно кивает, но тут на глаза ему попадается кое-что еще. – А это что такое? Он указывает на сливы. – Какие-то гнилые фрукты. Я думаю, это сливы. Мозес наклоняется и поднимает с земли нитку с почерневшими плодами. Он внимательно рассматривает одну ягоду, мнет ее в пальцах, потом подносит к лицу и нюхает. – Мозес, вы храбрее меня. Он смеется. – Вы же не мужчина. Вы женщина. Я давно задавала себе вопрос, действительно ли Мозес такой бесхитростный и даже туповатый, каким выглядит, но так и не на нашла на него ответа. – Это не сливы. – Он пробует один из почерневших плодов на зуб, покусывая его и определяя текстуру. – Это похоже на шкуру. – Шкуру? – Кожу. Это шкура какого-то животного. Высохший кусочек чего-то. – Может, это что-то вроде охотничьего трофея? Мозес пожимает плечами. – Наверное. Он отдает ожерелье, и на память мне приходят слова седобородого человека из Клуба ветеранов Вьетнама: «А сейчас в доброй половине голливудских фильмов только и показывают негодяев, которые отрезали уши и убивали женщин и детей. Не буду лгать, иногда такое случалось». Борясь с приступом тошноты, я прячу ожерелье в вещмешок. – Мисс Кэтрин? С вами точно все в порядке? Я киваю и начинаю собирать остальные вещи отца. Я вижу, как далеко позади Мозеса между деревьями медленно и осторожно пробирается «Форд-Экспедишн» Майкла. – Тебе известно что-нибудь об острове ДеСалль, Мозес? Он задумчиво морщит лоб. – Боюсь, ничего нового я вам не скажу. – Но ведь ты хорошо знал его? – А как же иначе? Ведь я там родился. Дрожь предчувствия пробегает у меня по телу. – Ты родился на острове? – Да, конечно. Я думаю, что любой, кто работал на вашу семью, родился на острове. Доктор Киркланд всегда говорит, что люди разучились работать. Наверное, он прав. А еще он говорит, что только люди с острова умеют отрабатывать свою зарплату. Нищенскую зарплату, держу пари. – Тебе нравится мой дед, Мозес? – О да, мэм. Доктор Киркланд всегда был очень добр ко мне. – Я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. Мозес оглядывается по сторонам с таким видом, словно опасается, что его могут подслушать. – Вы знаете своего деда, мисс Кэтрин. Он жесткий хозяин и знает, как выжать деньги даже из коровьего дерьма, прошу прощения за такое выражение. Я ничего не говорю, оставляя недосказанную пустоту, которую Мозес чувствует себя обязанным заполнить. – Много лет назад я услышал одну историю, так вот она как раз о докторе Киркланде. Один плантатор дал своему рабу пинту виски. А потом другой раб спрашивает, как ему понравилось, и первый отвечает: «Понимаешь, если бы оно было хорошим, он бы не дал его мне, а если бы оно было плохим, я бы не стал его пить». Оказывается, Мозес далеко не простак. – Доктор Киркланд заботится о людях на острове, – быстро добавляет он. – Они живут там намного лучше, чем большинство их черных собратьев в городе. – А что ты можешь сказать о моем отце, Мозес? Он явно смешался и не знает, как реагировать. – Вы имеете в виду мистера Люка? – Да. Он широко улыбается, обнажая пожелтевшие от табака зубы. – У мистера Люка, когда он проходил мимо, всегда находилось для меня доброе слово. Иногда он давал мне покурить то, что курил сам. Если вы понимаете, что я имею в виду. – Понимаю. – Мне нравился старина Люк, но приходилось быть осторожным. Доктор Киркланд очень не любил его. «Форд» Майкла уже совсем рядом, он движется между деревьями, как танк, опасающийся нарваться на мину. – Ты любил остров, Мозес? Он пожимает плечами. – Так ведь в то время я ничего другого не видел. Хотя сейчас я бы туда не вернулся. Мне интересно смотреть телевизор по вечерам. И еще мне не нравится эта река. Слишком много людей погибло в ее водах. – Ты был знаком с кем-нибудь из тех, кто утонул? – У меня был кузен, который утонул в этой реке. Я хорошо его знал. – Как его звали? – Парнишку звали Энос. Но, по-моему, за несколько лет до того в реке утонула и маленькая девочка. – Ты считаешь остров плохим местом? Мозес, прищурившись, смотрит так, словно пытается разглядеть что-то вдалеке. – Что вы имеете в виду, мисс Кэтрин?