Я всего лишь повторяю выражение, услышанное от Шона, но этого достаточно, чтобы остатки улыбки увяли на губах Билли. Он убирает ногу и опускает сапог на гравий. – Закрой дверцу, – командую я. Он повинуется. Я протягиваю руку и нажимаю кнопку блокировки двери. Потом опускаюсь на сиденье, закрываю свою дверцу и запускаю двигатель. Прежде чем я успеваю отъехать, к окну со стороны пассажира склоняется Билли Нил. Указательным и средним пальцами он делает знак «виктория», переворачивает его, подносит к губам, а потом высовывает язык и начинает двигать им вверх и вниз между пальцев. Желудок медленно подступает у меня к горлу. С каким удовольствием я бы пристрелила его, но боюсь, что безнадежно опоздаю на встречу с Маликом, если дам волю чувствам. Вместо этого я включаю передачу, обдаю мерзавца гравием из-под колес и с ревом оставляю за собой помещение для слуг, которое некогда называла своим домом. Глава сорок первая По дороге в Новый Орлеан я думаю не о Натане Малике, а о своей тете Энн. Хотя мне не доводилось проводить в ее обществе много времени, она всегда производила на меня глубокое впечатление. Энн по праву считается красавицей в нашей семье – а это немало, учитывая, как выглядит моя мать, – и до второго курса колледжа ее считали отличницей и умницей. Лидер группы поддержки и выпускница, произносящая прощальную речь в средней школе. Победительница местного конкурса красоты. Полная стипендия для обучения музыке в университете Тулейка. На втором курсе учебы в колледже ее выбирают королевой конкурса красоты «Мисс Конфедерация – Натчес». Позже она впала в глубочайшую депрессию и пыталась покончить с собой, наглотавшись снотворного. Дедушка договорился о том, чтобы ее поместили в специализированную клинику, и, когда она вышла оттуда два месяца спустя, все – включая саму Энн – вели себя так, словно она неким чудесным образом излечилась. Однако этого не произошло… Но этот срыв случился еще до моего рождения. Я же считала Энн душой каждого семейного собрания – во всяком случае тех, на которых она присутствовала. Будучи на четыре года старше моей матери, Энн всегда вела себя так, словно была на десять лет моложе. Она разбиралась в нарядах, как никто другой. У нее была фигура топ-модели, и самая заурядная одежда выглядела на ней так, словно была сшита для показа высокой моды. На фотографиях, сделанных в семидесятые годы, когда Энн только закончила среднюю школу, она демонстрировала фигурку манекенщицы, рекламирующей купальные костюмы для журнала «Спортс иллюстрейтид». Но уже к середине восьмидесятых моя тетя стала болезненно худой, а глаза ее обрели тот стеклянный блеск, который я обычно приписываю кокаину. Энн, откуда бы она ни черпала энергию, всегда отличалась тем, чем больше не мог похвастаться никто в семействе ДеСалль, – стильностью. Она научила меня танцевать, красиво одеваться, накладывать макияж. Она застала меня втихомолку курящей первую сигарету – украденную из ее пачки – и разделила ее со мной. Она поделилась со мной знаниями в области французских поцелуев и подсказала, как избавиться от мальчиков, внимание которых меня утомляло. Она учила меня, что всегда необходимо иметь «запасной аэродром», парня на всякий случай – даже если ты замужем, – потому что мужчина, с которым ты живешь сейчас, может предать и наверняка предаст тебя рано или поздно. Придерживать другого бычка на веревочке – это не значит обманывать своего нынешнего партнера, говорила она, это всего лишь мера предосторожности. Именно так, как я поняла впоследствии, и поступали все стильные штучки. Но с возрастом стиль дается все труднее. Став старше, я нередко слышала, как мать разговаривает ночами по телефону а иногда и срывается с места, чтобы проехать сотни миль и спасти Энн, у которой к этому времени – о чем я узнала много позже – уже было диагностировано биполярное расстройство. В самые пиковые моменты Энн исчезала из виду на целые недели. Однажды, когда дедушка объявил тетю в международный розыск, мексиканская полиция обнаружила ее работающей официанткой в каком-то баре в Тихуане. Я часто думала, не было ли определение «официантка» эвфемизмом тому, чем Энн на самом деле занималась в то время, когда ее нашли в том баре. Но более всего я запомнила одержимость, с которой Энн стремилась обзавестись ребенком. Временами эта идея казалась первопричиной ее душевной болезни. Поскольку я уехала из дому в шестнадцать лет, чтобы поступить в колледж, то не была свидетельницей ее многочисленных попыток вылечиться от бесплодия. Мне известно только, что все старания оказались бесполезными и что всему виной была она сама, а не два ее первых мужа. Только подросток на колесах способен был удержаться рядом с ней во время приступов маниакального психоза, и никто – даже моя мать – не мог оставаться рядом, когда она погружалась в глубины депрессии. Честно говоря, это кажется мне несправедливым. Я не имела ни малейшего желания забеременеть, тем не менее ношу ребенка. Энн отчаянно старалась зачать, но ей так и не удалось этого добиться. Что привело ее к Натану Малику? Только ли биполярное расстройство? Или просыпающиеся воспоминания о сексуальном насилии? Если Малик перестанет играть со мной в свои игры, через девяносто минут я смогу получить ответы на все вопросы. Справа от меня пролетает указатель поворота к исправительному учреждению «Ангола». Обычно при виде этого указателя я вспоминаю остров, после чего тщательно загоняю воспоминания в самые дальние уголки памяти. Но сегодня тот образ, который он мне навеял, так просто отогнать не удается. Это воспоминание о клинике в одну комнату, в которой дедушка принимает и лечит чернокожее население острова. Клинике, в которой десятилетней Энн была сделана срочная операция по удалению аппендицита. Превратившись в нашей семье в легенду, эта история всегда излагается слово в слово, неизменно, даже в деталях. Ураган размывает мост и уносит лодки. У Энн внезапно развивается острый аппендицит. Дедушка и Айви работают при свете керосиновой лампы. Энн зарабатывает тяжелую инфекцию, но выживает, а толпа рабочих, стоящая в ожидании вокруг клиники, разражается приветственными восторженными криками. Но сегодня в голове у меня зарождается ужасное подозрение. Что, если камнем преткновения для Энн стал вовсе не аппендицит? Что, если дед насиловал и растлевал ее? Мог ли он сделать ее беременной? Возможно ли, что неотложная аппендэктомия была на деле всего лишь абортом? Боже мой! Если это был аборт и дед каким-то образом допустил небрежность, то не похоронил ли он тем самым все надежды Энн на зачатие? Прежде чем дать волю воображению, я набираю номер сотового Майкла Уэллса. – Кэт? – отзывается он, и я слышу, что где-то неподалеку играет радио. – Да. Ты меня слышишь? У меня к тебе медицинский вопрос. – Слышу хорошо. Давай свой вопрос. – В каком возрасте девочка может забеременеть? Майкл выключает радио. – Диапазон таких случаев достаточно велик. Беременность у двенадцатилетних девочек – довольно обычное дело в штате Миссисипи. – И в каком самом юном возрасте девочка может зачать ребенка? – Самом юном? В общем-то, я не гинеколог. Но педиатры классифицируют вторичные признаки раннего полового созревания – появление грудной ткани и волос на лобке – у девочек афроамериканского происхождения в возрасте восьми лет. И девяти – у белых. – Ты шутишь! – Вовсе нет. Однако в этом возрасте они еще не могут зачать. Но я не говорю, что такого никогда не случалось. А почему ты спрашиваешь? – Я подумала, не могла ли тетя Энн забеременеть в возрасте десяти лет? Некоторое время Майкл молчит. – Думаешь, твой дед мог сделать это? – Может быть. И еще я думаю, что эта экстренная аппендэктомия на острове могла быть совсем не операцией по удалению аппендицита. – Вот это да! В таком случае, конечно, все указывает на него, – Наступает пауза, потом Майкл спрашивает: – Когда это могло случиться? Я произвожу подсчеты в уме. – Где-то в пятьдесят восьмом году. – Нет, это невозможно. Никакой беременности в возрасте десяти лет. Средний возраст, в котором начинаются менструации, медленно понижается на протяжении последних десятилетий. Сегодня? Да, может быть, одна из миллиона десятилетних девочек. В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году это было вообще невозможно. Мне понятен ход твоих рассуждений, но, думаю, здесь ты заблуждаешься. Не знаю, испытываю ли я облегчение. – Я уверена, что ты прав. Просто у меня уже голова идет кругом от этих мыслей. – Энн тебе еще не перезвонила? – Нет. – А ты далеко от Нового Орлеана? – В девяноста милях. – Ты берешь Шона на встречу с Маликом, правильно? – Правильно. Да не волнуйся ты так, Майкл. – Я прекращу волноваться только тогда, когда ты позвонишь и скажешь, что встреча прошла благополучно и с тобой все в порядке. Его забота согревает меня. – Я обязательно перезвоню тебе, хорошо? – Хорошо. – Тогда пока. – Пока. Я снимаю «ауди» с автомата постоянной скорости и разгоняюсь до восьмидесяти пяти миль в час. Перед моими глазами бесконечной чередой, подобно ленте Мебиуса, проплывают лица деда, Энн, отца и матери, Билли Нила, Джесси, Луизы… Но размышления об их истинных взаимоотношениях бессмысленны. Менее чем через два часа я окажусь лицом к лицу с человеком, который раскроет мне подлинную природу своих отношений с моей несчастной тетей и назовет имя мужчины, который насиловал и растлевал меня. В данный момент мне больше ничего не нужно. Малик говорил позвонить, когда я буду в пяти милях от Нового Орлеана, но я нарушаю его инструкции. Вместо этого я сворачиваю с автострады I-10 на бульваре Уильямса, чуть ли не на первом съезде в Кернер, западный пригород Нового Орлеана, и подъезжаю к магазину, торгующему спиртным. Однажды я уже была здесь, но тогда ничего не купила. Я стояла и смотрела на бутылки «Серого гуся», разглядывала бело-голубое изображение птицы, летящей над Французскими Альпами. Эта бутылка знакома мне до мельчайших подробностей, как собственное лицо. Французский флаг, матированное стекло, голубая пробка-колпачок. Тогда моя правая рука, словно по команде гипнотизера, поднялась и потянулась к бутылке, но в последний момент я отвернулась и поспешила из магазина. И вот теперь я снова сижу в припаркованном перед магазином автомобиле, баюкая в трясущихся руках сотовый телефон. Кассир, наверное, думает, что я готовлю ограбление заведения. А может, ей уже приходилось видеть выздоравливающих алкоголиков, борющихся с подобным желанием. Но сейчас я дрожу не от воздержания. Всему виной Малик. Я пообещала Майклу, что возьму с собой на встречу Шона, но не звонила ему. Я решила больше не видеться с Шоном. И для сегодняшнего мероприятия он мне точно не нужен. Вряд ли доктор Малик намерен причинить мне вред. Кроме того, на всякий случай я вооружена. Возможность наконец-то узнать всю правду и бросает меня в дрожь. Что бы ни знал Малик, это неизбежно изменит мое представление о самой себе. Но ведь за этим ты и приехала, правильно? – спрашивает голос у меня в голове. Негромко выругавшись, я вылезаю из машины, подхожу к телефону-автомату рядом с магазином и набираю номер, который дал Малик. Я слышу четыре гудка и, когда уже думаю, что телефон переключится на голосовую почту, Малик поднимает трубку. – Кэтрин? – Да. – Вы в пяти милях от города? – Нет, я припарковалась перед магазином спиртного на бульваре Уильямса. – Это рядом с аэропортом? – Да. – Хорошо. Я остановился в мотеле примерно в миле от него. Отель называется «Тибодо». Это дыра с оранжевой вывеской, примерно через милю после поворота к аэропорту, с правой стороны. Как полагаете, вы сможете найти его? – Думаю, что уже видела его раньше. – Все комнаты располагаются на первом этаже. Я в номере восемнадцатом.