Дед закрывает глаза. Но не успеваю я подумать, что он заснул, как он открывает их и пристально смотрит на меня. Со всей убежденностью, на которую только способен, он обращается ко мне: – Кэтрин, всю сознательную жизнь тебя преследовали мысли о смерти. Теперь ты готова сделать шаг, который еще отделяет тебя от одержимости. А я хочу, чтобы моя внучка жила. Я хочу, чтобы у тебя была семья, дети… Я яростно трясу головой, но не потому, что не хочу этого, а потому, что сейчас просто не могу думать об этом. И еще потому, что я ношу под сердцем ребенка… – Этого хотел бы и Люк, – заканчивает свою мысль дед. – Этого, а не запоздалого, не имеющего ни малейших шансов на успех похода за справедливостью. – Мне нужна не справедливость. – Что же тогда? – Мне нужен мужчина, который убил отца, единственный человек в мире, который знает, что случилось со мной в той комнате. Дед молчит. – В ту ночь со мной что-то случилось. Что-то плохое. И я должна знать, что именно. Дедушка начинает что-то говорить, но я не разбираю слов. Мне кажется, что голос его доносится с другого конца продуваемого всеми ветрами поля. Высвободив руку, я рывком распахиваю дверцу автомобиля и пытаюсь выбраться наружу. Он пробует удержать меня, схватив за другую руку. Я стряхиваю его пальцы, выскакиваю и бегу к помещению для слуг. Почуяв, что происходит что-то не то, из «линкольна» выпрыгивает Билли Нил и загораживает мне дорогу. – Пошел прочь, дерьмо собачье! – кричу я ему. Он пытается схватить меня за руки, но я ускользаю и бегу в противоположную сторону. Не оглядываясь, я мчусь вниз по склону холма, к излучине реки, туда, где в тени деревьев притаился амбар, служившей студией и спальней моему отцу. Здесь я буду в безопасности. Позади меня слышны голоса, один из них принадлежит Пирли. Но я бегу дальше, не останавливаясь и размахивая руками, как насмерть перепуганная маленькая девочка. Глава двадцать вторая Я не могу попасть в амбар. Впервые святилище и убежище отца закрыто для меня. На дверях висят огромные замки, а потайные ходы, которыми я пробиралась внутрь в течение многих лет, заколочены досками. Если бы я нашла лестницу, то могла бы попробовать влезть через чердачное окно. Я не успеваю приступить к поискам, как слышу голос Пирли, который доносится до меня со стороны особняка. Она бежит вниз по склону холма в своей белой униформе. То, что ей уже давно перевалило за семьдесят, похоже, не помеха. Ее костлявые ноги передвигаются рывками, отчего она похожа на марионетку, которую дергают за невидимые ниточки. Но бежит она очень быстро. Я жду у амбара, наблюдая за нею и с удивлением думая, что же такое важное она хочет мне сказать. Воздух пахнет рекой, протекающей позади амбара: гниющими водорослями, дохлой рыбой, лягушками, змеями, скунсами. Здесь всегда было полно комаров, но отец, похоже, никогда не обращал на них внимания. – Что ты здесь делаешь? – окликает меня Пирли. – Я хочу заглянуть в амбар. Она останавливается, тяжело дыша. – Зачем? Потому что я хочу побыть рядом с отцом. Потому что на его могиле я ничего не чувствую. Потому что здесь, в месте, где хранятся его последние скульптуры – которые я попросила не продавать, – я ощущаю некое единение с ним, которое никогда не прерывалось и даже не ослабевало… – Просто мне пришла в голову такая блажь! – дерзко отвечаю я. – Почему амбар заперт? – Здесь хранятся все работы мистера Люка. – Все? А я считала, что здесь осталась лишь парочка непроданных скульптур. – Так оно и было раньше. Но твой дедушка выкупил все остальные. Как только какая-нибудь из них выставляется на продажу, он покупает ее. Так что теперь здесь хранится, по меньшей мере, десяток произведений твоего отца. И некоторые весьма крупные его работы. Это кажется мне невозможным. – Для чего дед это делает? Они ему никогда не нравились. Пирли пожимает плечами. – Наверное, на них можно заработать большие деньги. Они, эти статуи, дорого стоят, ведь так? Некоторые из них он привез даже из Атланты. – Кое-кто из коллекционеров считает их замечательными. Но они не стоят тех денег, которые для дедушки имеют значение. Пирли делает шаг вперед и пристально смотрит мне в глаза. – Что случилось в машине? Почему ты побежала сюда как угорелая? Я отворачиваюсь к амбару. – Дедушка наконец сказал мне, где на самом деле умер папа. Она обходит меня, чтобы заглянуть мне в глаза. И в ее глазах я вижу страх. – Чего ты боишься, Пирли? Что, по-твоему, он мне сказал? – Я ничего не боюсь! Расскажи мне то, что услышала от него. – Он сказал, что папа умер не под деревом. Его застрелили в моей спальне, когда он боролся с грабителем, защищая меня. Пирли замерла, не в силах пошевелиться. – Что еще он тебе сказал? – Он сказал, что ты помогала смыть папину кровь со стен и пола. Пожилая женщина опускает голову. – Как ты могла так поступить? Как ты могла лгать мне все эти годы? Пирли качает головой, по-прежнему не поднимая глаз. – Я не жалею о том, что помогла смыть кровь тогда. Если бы ты узнала, что все было не так, как мы тебе сказали, это не привело бы ни к чему хорошему. – Ты не можешь знать наверняка! И разве не лучше знать правду, какой бы она ни была? Она наконец поднимает голову, и я вижу бурю эмоций в ее глазах. – Наверное, ты живешь еще недостаточно долго, чтобы понять это, но есть вещи, которых лучше не знать. Особенно если ты – женщина. – Почему ты так говоришь? – Если бы люди знали, что на самом деле думают и делают остальные, то в тюрьме не осталось бы свободных мест. И, наверное, не осталось бы ни одной семьи, которая не пострадала от этого. Семей как таковых вообще не осталось бы, если на то пошло. Особенно черных семей. – Я хочу знать правду, Пирли. Я не хочу, чтобы меня оберегали и защищали. Я не хочу, чтобы мне лгали. Мне нужна правда, какой бы горькой она ни была. – Ты не понимаешь, о чем говоришь, девочка моя. Тебе кажется, что ты знаешь, но это не так. Я беру ее за руку. – Тебе известно все, что когда-либо происходило в этой семье Что еще ты скрываешь от меня? – Ничего не скрываю! Доктор Киркланд все сделал правильно в ту ночь. Ничего хорошего не вышло бы, если бы все начали говорить, что тебя могли изнасиловать. Пожилые белые дамы злорадствовали бы и перешептывались, стоило тебе показаться им на глаза. Ни к чему тебе было это клеймо. Во всяком случае, не в таком маленьком городке, как наш. – Мне плевать, что подумают люди! И раньше, и сейчас, и потом. И ты это знаешь. Пирли кивает. – Ладно, ты сильная девочка. И всегда была такой. Но даже тебе такой скандал и даром не нужен. А теперь давай вернемся в дом. Единственный ключ от амбара хранится у доктора Киркланда, а он уехал на встречу. Тебе придется подождать его, чтобы попасть внутрь. Я вздрагиваю от неожиданности, когда мой сотовый начинает наигрывать мелодию группы U2. Это Шон. Мой первый порыв – не отвечать на его вызов, но потом что-то заставляет меня передумать. – В чем дело? – спрашиваю я. – Сядь, если стоишь, – грубым с похмелья голосом хрипит Шон. – Сегодня в восемь часов утра Натан Малик предоставил полиции список своих пациентов. Я не могу в это поверить. Не может быть, чтобы человек, сидевший в концентрационном лагере в качестве пленника красных кхмеров, сломался после одной-единственной ночи, проведенной в окружной тюрьме. – Он уже вышел на свободу? – Угу. Как и ты, мы решили, что это выглядит подозрительно. С чего бы это Малик из принципа сначала отправился в тюрьму, а потом взял и раскололся? Такое впечатление, что он хотел привлечь к себе внимание, а добившись желаемого, отступился. В общем, Кайзер вдруг сообразил, что без историй болезней и записей Малика мы не можем быть уверены, что список пациентов, который он нам передал, полный. Поэтому он добился постановления суда, разрешающего нам сравнить этот список с файлами в компьютере Малика. Угадай с трех раз, что мы нашли. Там вообще не было никаких записей. Кто-то успел стереть всю информацию с жестких дисков в его офисе. В это я могу поверить. – Данные еще можно восстановить. Вам нужно… – Ты не слушаешь меня, Кэт. Данные стерты. Полностью. Специалисты из ФБР говорят, что так мог сделать только тот, кто действительно разбирается в компьютерах.