– Ну хорошо… Может быть, мы сможем углубиться в такие подробности в другой раз. – А почему не сейчас? – Потому что сейчас мы с вами не совсем одни. – Мне нечего скрывать, – заявляю я с уверенностью, которой отнюдь не испытываю. – Нам всем есть что скрывать, Кэтрин. Иногда даже от самих себя. Его голос похож на палец, который ковыряется в моих мозгах. – Послушайте, если мы решимся поговорить об этом, то лучшего времени, чем сейчас, не найти. – Жаль, что вы так считаете. Я было подумал, что вам стоит поразмыслить над тем, чтобы прийти ко мне на прием в качестве пациентки. У меня снова зачесалась кожа головы. – Это вы так шутите? – Я совершенно серьезен. Я закидываю одну ногу на другую и пытаюсь сохранить на лице непроницаемое выражение. – Это ведь шутка, не так ли? Я даже не знаю, что делаю здесь, если не считать того, что вы неровно дышали ко мне еще тогда, когда я была глупой девчонкой, которая встречалась с мужчиной на двадцать пять лет старше себя. – И женатым вдобавок, – добавляет Малик. – Да, и женатым. Ну и что дальше? – Вы больше так не делаете, правильно? Не встречаетесь с женатыми мужчинами? Мне не хочется лгать, но у Шона и так достаточно неприятностей. – Да, я больше так не делаю. – Грешки студенческой молодости? Теперь все осталось позади? – Идите к черту! Что все это значит? – Откровенный разговор. Обмен секретной информацией является залогом доверия, Кэтрин. – И это вы называете обменом? Да вы же не рассказали ничего заслуживающего внимания. Малик одаривает меня широкой улыбкой. – Что бы вы хотели узнать? Мы можем поделиться друг с другом своими тайнами. Я открою вам свои секреты, а вы мне – свои. – Это и есть тот подход, который вы применяете к пациентам? Обмен душещипательными историями? – Я делаю то, что считаю нужным. Я не боюсь экспериментировать. – И вы полагаете такое поведение этичным? – Во времена воинствующего невежества я полагаю его необходимым и достаточным. – Ну хорошо. Давайте устроим небольшой обмен. Разглагольствования о том, что вы якобы и есть тот самый перевозчик в подземный мир, показались мне неубедительными и затасканными. А вот слова о холокосте явно шли от сердца. Вы ведь не просто сторонний наблюдатель, когда речь идет о сексуальных домогательствах, верно? Малик выглядит скорее заинтригованным, нежели рассерженным. – К чему вы клоните? – Я думаю, в этом вопросе у вас имеется некоторый личный опыт. – В проницательности вам не откажешь. – В детстве вам пришлось вынести сексуальные домогательства и насилие? – Да. Я вдруг замечаю, что руки и ноги у меня дрожат, словно после несильного удара электрическим током. Это те самые факты, которые так нужны Кайзеру. – От кого? – От моего отца. – Прошу простить меня. Вы вытеснили эти воспоминания в подсознание? – Нет. Но они все равно уничтожили меня, пусть и по-другому. – Вы можете говорить об этом? Малик еще раз пренебрежительно машет рукой. – Настоящее насилие… какой в этом смысл? Отнюдь не преступления делают нас уникальными, а наша реакция на них. Когда мне было шестнадцать, я рассказал старшей сестре о том, что со мной случилось. Попытался рассказать, во всяком случае. Я был совершенно пьян. Она мне не поверила. – Почему? – К тому времени Сара уже была замужем. Она вышла замуж в семнадцать лет. Чтобы уйти из дома, разумеется, – это был самый простой способ. Я спросил, не делал ли наш отец что-либо подобное и с ней. Она была поражена. Сказала, что не понимает, о чем я говорю. – Может быть, она притворялась. – Нет. Ее глаза ничего не выражали, совсем как у куклы. Два года спустя меня призвали в армию и отправили во Вьетнам. Я хорошо проявил себя там. Во мне кипела скрытая ярость, но было и желание помочь людям. Такое достаточно часто встречается у жертв сексуального насилия. Меня назначили армейским санитаром, но я все равно сумел убить нескольких вьетнамцев. – Вьетконговцев?[15] Малик приподнимает одну бровь. – Все вьетнамцы по определению были вьетконговцами. Вам наверняка это известно. – Откуда это может быть мне известно? Еще одна загадочная улыбка. Ко мне возвращается ощущение эмоциональной обнаженности. – Послушайте, если у вас есть что сказать о моем отце, почему бы просто не рассказать мне об этом? Вы ведь знали его, не так ли? – В некотором смысле я знаком с каждым, кто служил во Вьетнаме. Мы все в душе кровные братья. – Вы не ответили на мой вопрос. Малик вздыхает. – Я не знал вашего отца. – Вы выражаетесь в буквальном или фигуральном смысле? – Какое это имеет значение? – Господи! Вы были одногодками, из одного штата, оба попали во Вьетнам… – Что вы помните о той ночи, когда погиб ваш отец, Кэтрин? – Это не ваше дело. – Я бы хотел, чтобы это стало моим делом. Думаю, что могу помочь вам. Если вы будете доверять мне… – Я здесь не для того, чтобы пройти курс лечения, доктор. – Вы так уверены в этом? Похоже, вам не мешает выпить. У меня есть саке сорта «Изоджиман». К сожалению, водки не держу. «Откуда, черт возьми, он знает, что я предпочитаю водку? Неужели он помнит об этом со времени, когда я еще училась в медицинской школе? Ведь это было десять лет назад». – Заканчивайте свой рассказ, – говорю я ему, пытаясь перевести разговор на безопасную тему. – Разве я его не закончил? – Ваша сестра тоже подверглась сексуальному насилию, правильно? Но она заблокировала эти воспоминания?