Каллистратов наконец нашел то, что искал. Выдернув шнур из розетки, схватил в руки огромную старинную лампу из бронзы и, приободрившись, шагнул к двери. Одна рука на дверной щеколде, другая сжимает тяжеленную лампу. Правда, по дороге он чуть не споткнулся о провод, покорно следующий за лампой, и чертыхнулся. Теперь в дверь звонили настойчиво, громко, и Каллистратов открыл, крепче сжав лампу, занося ее для удара. — Господи! — выдохнула Дина, в ужасе таращась на фигуру Каллистратова с лампой в руке. — Что с тобой, Влад? Почему ты вцепился в эту дурацкую лампу? Он опустил лампу и нервно рассмеялся. — Лучше помоги втащить сумку с продуктами, — попросила Дина. — Я дико устала. Он поставил лампу на пол и внес сумку. Дина расстегивала плащ, продолжая смотреть на него с испугом. — Влад, что с тобой, а? Ее прохладная рука дотронулась до лба Каллистратова. — Все в порядке, — отмахнулся он. — Ты выглядишь так, будто услышал крик Баньши, — задумчиво проговорила Дина. — Давай обойдемся без твоих бурятских легенд! — огрызнулся он. — Это не бурятская, — улыбнулась она. — Это Ирландия, дружочек. И Шотландия. Баньши — это по легенде женщина вроде Мойры. Когда за человеком ходит смерть, она кричит, понимаешь? Ее просто зовут так — Баньши… Говорят, она очень красивая. Как я. Она легкими шагами прошла на кухню. Каллистратов поплелся за ней. Ах, конечно, Дина — филолог. Она должна многое знать. В том числе и языки… — Послушай, а что такое «профанум вульгус»? — поинтересовался он. — По-латыни это означает «невежественная чернь», — ответила Дина. — Что это тебя вдруг заинтересовало? — Услышал случайно. — Что-то удерживало Каллистратова от откровенности. В Дине было нечто странное, будто она и была этой Баньши, — странный взгляд, загадочный и грустный. А ведь он о ней ничего не знает! Встретились случайно, в тусовке у Маркизовой. Как быстро она согласилась жить с ним! Почему? Судя по ее хладнокровию, о дикой и необузданной страсти говорить не приходилось. Любовь? Да, она терпела все его выходки, оскорбления и унижения — и он удивлялся этому. Красивая, как эта ее Баньши?! Ему хотелось грубо развернуть ее к себе, встряхнуть, пытаясь разбить ее восточную невозмутимость, и спросить: «Кто ты?» Он так явственно представил это, что не заметил, как слова быстро слетели с его уст: — Кто ты? Она обернулась и теперь смотрела на него с таким удивлением, что он понял: все его мысли — лишь последствия страха. — Да что с тобой, Влад? Ты наконец-то решил поинтересоваться, кто я? А раньше ты этого не знал, да? — Ты никогда не рассказывала мне о себе, — выдавил улыбку Каллистратов. — А ты интересовался? — усмехнулась в ответ Дина. — Ты вообще интересуешься кем-то, кроме своей персоны? Она вынимала из сумки свертки, пакетики — яркие и красивые, они занимали свои места в холодильнике, а на плите кипел чайник. — Сейчас поинтересовался, — сказал Каллистратов. — А я хочу кофе, — пожала плечами Дина. — Я и сама уже не помню, кем я была до встречи с тобой, Влад! Но кем-то я была, точно. Это теперь я никто. Твоя тень. И давай больше не затрагивать эту тему, ладно? — Почему ты меня не бросаешь? Он и сам удивился, как эти слова слетели с губ. Тихо, почти неслышно, но Дина услышала. Вскинув на мгновение свои странные глаза, она ответила: — Понятия не имею, Каллистратов. Сначала я тебя любила, а потом… Наверное, привыкла. Привыкаешь ведь к любому плену. Она налила себе кофе и сделала маленький глоток. — Давай не будем копаться в душе, прошу тебя! Сейчас это похоже на нож хирурга, надо было раньше, наверное! А сейчас… Она махнула узкой ладошкой и закончила: — Сейчас и тебя, и меня от полного разрушения спасет только одно… Она грустно усмехнулась. — Что? — спросил хрипло Каллистратов, невольно подавшись вперед. Он жаждал услышать ответ и боялся этого. — Баньши, — прошептала Дина, странно и неприятно усмехаясь. — Нас с тобой теперь может спасти только Баньши, дружок! * * * Открыв дверь, я осторожно вошла. Ванцов сидел за столом, а напротив него располагалась светловолосая девушка, которую можно было бы назвать красавицей, если бы не покрасневшие глаза и не взъерошенный вид. Видимо, Ванцов уже успел довести несчастную своим занудством до белого каления. Ничего в том удивительного нет — не зря же на переговоры с Лешкой всегда посылают меня. Я единственный человек, который относится к нему с пониманием, и вследствие этого — единственный человек, к которому Лешенька относится с нежностью. Впрочем, сейчас в его глазах была не нежность, а удивление. — Сашка? — пробормотал он. — Ты откуда взялась? — Ты мне нужен, а мне сказали, что я смогу найти тебя по этому адресу, — беззастенчиво солгала я. — Ну, заходи. Чего у тебя там случилось? — Потом, — отмахнулась я, с любопытством оглядывая квартиру Прохорова. Ничего себе он нажился на рекламе! Может, мне попытаться заняться рекламой? Квартирка была очень недурственная. Правда, вкус его мне показался странноватым, ну так у снимающего рекламу и самый изысканный вкус превратится в ширпотребный! Несчастный убиенный явно страдал нездоровыми фантазиями, воображая себя королем Людовиком! Во всяком случае, квартирку он обставил, наивно полагая, что теперь она похожа на Версаль. Только толстозадых статуй не хватало. Кресла с виньетками, обивка мебели — вся с пастушками, под старинные гобелены! — Тогда подожди меня, я скоро. — Ванцов расценил мое нежелание объяснить, зачем он мне нужен, как нежелание говорить об этом при постороннем человеке. Я же просто еще не придумала, зачем он мне так срочно понадобился. Это одна из моих слабостей — действия обгоняют мысли. Сначала сделаю, потом думаю. Я села в кресло и взяла в руки какой-то журнал с голыми одалисками, делая вид, что беседа Ванцова с девицей меня нисколько не интересует. Впрочем, они явно тоже не желали разговаривать при посторонних. Поспешно свернули беседу, и Ванцов теперь стоял, уже прощаясь. — Наверное, вас еще придется побеспокоить, Римма Андреевна, — словно оправдываясь, проговорил Ванцов, отчаянно при этом краснея. Ого! Я вытаращилась на него с удивлением. Похоже, весна лишила рассудка не только моего босса. Если они все будут побеждены страстью, останусь я в гордом одиночестве. Преступники разгуляются, почувствовав полную безнаказанность, и мне придется бегать за всеми ними в одиночку! Грустная перспектива, однако! — Пойдем, — сказал он мне. Мы вышли на улицу.