Мой бойфренд составил в Google большую таблицу, чтобы фиксировать все свадебные приглашения, которые мы с ним получили. Там есть колонки для даты события, места, наших отношений с будущими супругами и – самая главная причина составления такой таблицы – подарка: отправили ли мы его и кто из нас должен это сделать или уже сделал. Поначалу таблица была отражением его характера: я-то в делах, не связанных с писательством, человек довольно беззаботный. Эндрю архитектор, и он привык вникать даже в самые мелкие детали. Он – настоящий монстр точности. Он даже тарелки в посудомоечную машину загружает с рвением, граничащим с организационным садомазохизмом. Но в какой-то момент эта таблица стала необходимой. За последние девять лет мы побывали на сорока шести свадьбах. Сама я не хочу выходить замуж, и, возможно, причиной тому все эти свадьбы. Эндрю тридцать три года, мне тридцать. В определенной степени мы обладаем особым демографическим опытом. Наши школьные друзья в основном принадлежат к высшему среднему классу и отличаются консерватизмом. Такие люди женятся по часам, устраивают большие традиционные свадьбы. Мы оба учились в Университете Вирджинии, где люди склонны уважать традиции. Кроме того, мы не всегда присутствовали на всех этих свадьбах. Мы привыкли делить уик-энды, чтобы побывать на двух свадьбах одновременно: мы упаковывали свои вечерние наряды, ехали в аэропорт и прощались в терминале, расходясь на разные рейсы. Мы вместе пропустили десяток свадеб – иногда, чтобы сэкономить деньги, которые предстояло потратить на других свадьбах, поскольку около пяти лет кто-то из нас или мы оба могли рассчитывать лишь на аспирантский бюджет, а до мест церемоний всегда приходилось добираться самолетом. Но мы любим наших друзей. Нам почти всегда нравятся те, кого они выбрали в спутники жизни. Как и другим свадебным циникам (а к ним можно причислить большинство женатых людей, с удовольствием сплетничающих о прелестях семейной жизни на чужом торжестве), нам с Эндрю нравятся все свадьбы, на которых мы оказываемся: можно выпить, поплакать, погрузиться в чужое счастье, танцевать вместе с родителями жениха. И мы делали это снова, и снова, и снова. Бронировали отели, арендовали машины, подписывали чеки, рылись в каталогах магазинов, забирали вечерние рубашки из химчистки, просыпались на рассвете, чтобы успеть в аэропорт. В какой-то момент все свадьбы слились в одну большую церемонию, но таблица помогла нам хоть немного сориентироваться. В Чарльстоне по пышному саду разгуливал павлин, а роса намочила мне подол взятого напрокат платья. В Хьюстоне банкетный зал вздрогнул при первых звуках Big Tymers. На Манхэттене мы вечером вышли на широкий балкон с видом на Центральный парк. Все были в элегантных вечерних костюмах. Под нами мерцали огни большого города. В вирджинской глубинке невеста шла к алтарю в высоких резиновых сапогах, потому что темные тучи были готовы пролиться дождем. В глубинке Мэриленда жених приехал на церемонию на белом коне, а над золотым полем разносились звуки индийской музыки. В Остине молодожены склонились под аркой из роз, и им на головы водрузили армянские венцы. В Новом Орлеане перед свадебной процессией с зонтиками и трубами ехала полицейская машина с мигалкой, расчищая дорогу. Мне легко понять, почему человек хочет жениться. Но, как мне вечно напоминают эти свадьбы, понимание не всегда является взаимным. Меня постоянно спрашивают, когда мы с Эндрю поженимся, и я задумчиво отвечаю, что не знаю. Может быть, никогда. Я ленива, я не ношу украшений. Я люблю свадьбы, но не хочу устраивать собственную. Я всегда пытаюсь сменить тему, но мне никогда не удается. Меня тут же начинают допрашивать, допытываться, что я скрываю. Им кажется, что я – одна из тех девушек, которые годами твердят о том, что это не для них, но мгновенно меняют свои взгляды, как только на горизонте показывается тот, кто может сделать предложение. У нас часто завязываются довольно жаркие споры, словно я представляю некую проблему, которую нужно решить. Людям кажется, что на мне висит табличка с надписью «Переубедите меня». Им кажется, что склонить человека к обручению – это такой же гражданский долг, как и убедить кого-то проголосовать. «Никогда? – скептически произносит мой собеседник. – Знаешь, в свадьбе есть нечто удивительное, особенно сейчас, когда ритуалов в нашем обществе почти не осталось. Вряд ли тебе еще когда-нибудь удастся собрать вместе всех, кого ты любишь. Моя свадьба была очень скромной – мне просто хотелось, чтобы всем было весело, понимаешь? Я просто хотела устроить отличную вечеринку. Мы выходим замуж для других людей. Но в глубине души понимаем, что делаем это для себя». На следующей свадьбе беседа продолжается. «Ты все еще не думаешь о свадьбе? – спрашивают меня, чтобы убедиться. – Знаешь, пожениться можно и без свадьбы». Один из гостей, на свадьбе которого я была шесть лет назад, убеждал меня, что я упускаю нечто удивительное и особенное. «В наших отношениях теперь появилась новая глубина, – сказал он. – Поверь, когда мы поженились, что-то изменилось». Эндрю спрашивают об этом реже, чем меня, словно предполагая, что свадьба эмоционально важнее для женщин. В гетеросексуальных парах свадьбу часто называют самым особенным днем в жизни невесты, но не всегда в жизни жениха. (И конечно же, еще более неприятны и гендерно окрашены вопросы к тем, кто не хочет иметь детей.) Но и Эндрю довольно часто приходится отвечать на этот вопрос. – Тебя это не раздражает? – недавно спросила я, когда он рассказал о телефонном разговоре с другом и подругой, и обоих волновало наше нежелание оформлять свои отношения официально. – Нет, – ответил он, перестраиваясь на другую полосу. – А почему? – Мне… мне нет дела до того, что думают другие. – Точно! Мне тоже! – Само собой, – этот разговор Эндрю явно наскучил. – Мне действительно нет дела до того, что думают другие, – повторила я, медленно закипая. Эндрю кивнул, не отрывая взгляда от дороги. – Но только в этом, – продолжала я. – Только эти слова я воспринимаю на личном уровне. Это похоже на замкнутый круг: люди не должны воспринимать наше нежелание вступать в брак на личном уровне, но они воспринимают его именно так. Иначе нам не пришлось бы так много говорить об этом. И похоже, чем больше мне приходится об этом говорить, тем серьезнее становится проблема, которой не существует. Словно я создаю паутину ответов, почему не хочу выходить замуж, и паутина эта скрывает мои истинные мысли о семье и любви. А потом я еще сильнее обижаюсь на такие вопросы, потому что они глупые и предсказуемые и они делают меня глупой и предсказуемой. И эти метанарративы крутятся в моей голове, хотя ситуация совершенно прозрачна. Все начинается с мысли о том, что мужчина должен сделать предложение женщине, а она должна жить в ожидании момента, когда он решит, что готов принять на себя обязательства и вступить в отношения, которые статистически более выгодны для него и в которых она статистически станет менее счастливой, чем была бы, останься одна. И именно она должна носить это дурацкое кольцо в знак принадлежности мужчине. И она должна испытывать восторг по этому поводу, по поводу новой жизни, а все сомнения должны остаться лишь в ее душе. И эта определенность окажет влияние на всю ее оставшуюся жизнь… Я умолкла, понимая, что Эндрю давным-давно меня не слушает и думает о реслинге, который собирался посмотреть вечером. В отличие от меня он давно примирился с желаниями и решениями, которые мне не давали покоя, потому что в вопросе свадеб я, как и множество других женщин, была чуть-чуть с прибабахом. Вот что, по мнению специалистов в области свадебной индустрии, должен сделать человек, решивший вступить в брак. (В гетеросексуальных парах принято – если не всегда, то как правило, – что максимум усилий прилагает именно невеста.) Если предположить, что помолвка длится двенадцать месяцев, будущие молодожены должны немедленно начать планировать банкет в честь помолвки, найти организатора свадеб (средняя стоимость 3500 долларов), выбрать место для банкета (средняя стоимость 13 000 долларов) и определиться с датой. За восемь месяцев невеста должна создать свадебный сайт (средняя стоимость 100 долларов со скидкой) и выбрать поставщиков (флористы: 2000 долларов; кейтеринг: 12 000 долларов; музыка: 2000 долларов). Она должна купить подарки для подружек невесты (традиционные наборы включают в себя кружки-непроливайки и блокноты – до 80 долларов, но карточка с надписью «А ты присоединишься к команде невесты?» может обойтись всего в 3,99 доллара), составить виш-лист подарков в определенном магазине (к счастью, здесь можно отыграться – примерно 4800 долларов), выбрать фотографа (6000 долларов) и купить платье (в среднем 1600 долларов, хотя в свадебной мекке Kleinfield в среднем покупательница тратит 4500 долларов). За шесть месяцев до свадьбы невеста должна позаботиться о помолвочных фотографиях (500 долларов), подготовить приглашения, программки и банкетные карточки (750 долларов), а также решить, куда поехать в медовый месяц (4000 долларов). За четыре месяца до свадьбы она должна купить обручальные кольца (2000 долларов), подарки для подружек невесты (100 долларов на подружку), подарки для друзей жениха (100 долларов на друга), свадебные сувениры (275 долларов), организовать девичник и заказать свадебный торт (450 долларов). Когда свадьба уже не за горами, она должна подать заявление на свадебную лицензию (40 долларов), окончательно завершить подгонку свадебного платья, разносить свадебные туфли, пережить девичник, подготовить карту рассадки, отправить музыкальную программу оркестру или диджею и окончательно решить все вопросы с фотографом. Накануне свадьбы на ней лежат все последние приготовления. В последний вечер холостой жизни проходит репетиция банкета. День свадьбы – это двенадцать часов, на которые ушли год подготовки и примерно 30 000 долларов. На следующее утро она присутствует на бранче с гостями, а потом отправляется в свадебное путешествие. А еще ей нужно разослать благодарственные письма, заказать фотоальбом и, скорее всего, начать готовить документы для смены фамилии. Все это очень занимательно – но делается лишь во имя соблюдения традиций. Всем кажется, что, когда женщина идет к алтарю в белом атласном платье за несколько тысяч долларов, когда произносит обет и целует мужа в присутствии 175 человек, когда гости перебираются в шатер с мерцающими огоньками и рассаживаются за столами, украшенными пионами, а потом после изысканных салатов поднимаются, чтобы потанцевать под выбранную музыку, – все это позволяет невесте и жениху присоединиться к бесконечной череде любовных пташек, примкнуть к золотой цепи пар, растянувшейся на века. И миллионы мечтательниц продолжают рисовать в воображении роскошные банкеты с каллиграфическими карточками во имя вечного воссоединения со своим лучшим другом. Но на протяжении веков свадьбы были сугубо домашним делом – простыми, короткими церемониями, проводившимися в узком кругу. Подавляющее большинство женщин выходили замуж в присутствии родных и нескольких друзей, безо всяких банкетов, в цветных платьях, которые носили раньше и будут носить потом. В Древней Греции богатые невесты надевали фиолетовое или красное. В эпоху Ренессанса свадебные платья часто были голубыми. В XIX веке во Франции и Англии женщины из низшего и среднего класса часто выходили замуж в черных шелковых платьях. Белое свадебное платье вошло в моду лишь после 1840 года, когда двадцатилетняя королева Виктория вышла замуж за своего кузена, принца Альберта. Для церемонии она выбрала белое платье, украшенное флердоранжем. Фотографий церемонии не сохранилось – спустя четырнадцать лет, когда появилась эта технология, Виктория и Альберт специально позировали для свадебного портрета. Но британские газеты очень пространно и подробно описывали кринолины и атласные туфельки Виктории, ее сапфировую брошь, золотую карету и трехсотфунтовый свадебный торт. Виктория закрепила символическую связь между «невестой» и «королевой», и с того времени сформировалось представление о свадьбе как о «коронации обычной женщины» – так Холли Брубек писала в The New Yorker в 1989 году. Вскоре такую церемонию стали считать традицией. В 1849 году в дамском справочнике писали: «С давних времен было принято выходить замуж в белом, каким бы ни был материал платья». Викторианская элита, подражая своей королеве, закрепила свадебный шаблон: официальные приглашения, торжественный выход, цветы и музыка. Возникла целая индустрия, ориентированная исключительно на продажу свадебных аксессуаров и элементов декора. Благодаря стремительно развивающемуся потребительскому рынку конца XIX века свадьбы стали способом продемонстрировать образ жизни высшего класса: даже те, кто к этому классу не принадлежал, на день могли позволить себе такое ощущение. Женщины среднего класса старались создать впечатление высокого социального положения, и белые платья становились все более важными. В книге «Все в белом: Неотразимый блеск американской свадьбы» Кэрол Уоллес пишет, что «безупречно белое платье сразу же показывает, что его обладательница может позволить себе нанять опытную прачку, швею и горничную». На рубеже XX века, когда семьи среднего класса тратили на церемонию целое состояние, общественное мнение о свадьбе начало меняться. Критики выступали против коммерциализации любви. Семьям советовали не ставить под угрозу финансовое положение ради свадебного банкета. А представительницы элиты еще более подняли планку, чтобы окончательно превзойти социальные устремления среднего класса. В книге «Невеста: Американские свадьбы и бизнес-традиции» Викки Говард рассказывает о принятой в богатых семьях практике демонстрации подарков, чтобы гости могли «полюбоваться… длинными, накрытыми скатертями столами, уставленными серебром, фарфором, драгоценностями – и даже мебелью… В газетах описывали светские просмотры свадебных подарков с упоминанием создателей или производителей». В 1908 году невеста из Теннесси пригласила на свадьбу более полутора тысяч человек и получила в подарок «семьдесят изделий из серебра, пятьдесят семь изделий из стекла и хрусталя, тридцать один предмет из фарфора, девять наборов столового белья и шестьдесят разнообразных предметов кухонной утвари». Развивающаяся свадебная индустрия разумно предположила, что лучший способ заставить людей совершать все новые безумства – убедить женщин (как это сделал английский дамский справочник в 1849 году), что все это давняя и благородная традиция. «Ювелиры, модельеры, свадебные консультанты и многие другие стали настоящими специалистами в изобретении традиций, – пишет Говард. – Они создали собственные варианты прошлого, чтобы закрепить новые ритуалы и преодолеть культурное сопротивление пышным празднествам». В 1924 году Маршалл Филд изобрел «списки подарков». Магазины стали разрабатывать правила этикета. Все стали считать, что покупка фарфора и изысканные приглашения – это именно то, что на свадьбах делалось веками. В 1929 году финансовый кризис положил конец свадебным тратам. Но потом торговцы придумали новый прием. В моду вошел слоган «Любви не ведома депрессия». В 30-е годы газеты часто писали о свадьбах, описывали наряды и банкетные меню, чтобы возбудить интерес читателей. Уоллес пишет, что к 30-м годам каждая невеста становилась «знаменитостью на час». Когда в 1933 году в Вестминстере светская львица Нэнси Битон выходила замуж за сэра Хью Смайли, фотографии, сделанные ее братом Сесилом, попали во все газеты. Читатели любовались романтической и ослепительно красивой Нэнси, ее восемью подружками, соединенными длинной цветочной гирляндой, и двумя мальчиками в белых атласных костюмчиках, поддерживавшими ее вуаль. «В мире было столько бедности, что все мы жаждали блеска и элегантности, – сказала в 2017 году 87-летняя портниха, демонстрируя свою свадебную фотографию в стиле Битон. – Мы получали возможность хотя бы на день почувствовать себя звездами». В 1938 году представитель компании De Beers обратился в рекламное агентство N. W. Ayer & Son с тем, чтобы «разнообразная пропаганда» поспособствовала развитию рынка помолвочных колец. В 1947 году копирайтер этого агентства Фрэнсис Герети придумала слоган «Бриллианты навсегда». И с того времени помолвочное кольцо с бриллиантом стало обязательным. В 2012 году в Америке на помолвочные кольца было потрачено 11 миллиардов долларов. В 40-е годы «свадьбы переживали истинный апофеоз», – пишет Уоллес. Это событие знаменовало возвышение женщины – обретение ею статуса невесты и жены. Такой переход проявлялся через покупки. Газеты и журналы усердно подсказывали женщинам, что они должны купить. В 1934 году появился первый американский свадебный журнал «Итак, вы собираетесь замуж». (Позже его переименовали в «Невесты», и журнал стал частью империи Condé Nast). В 1948 году вышел первый исключительно свадебный справочник «Книга этикета невесты». Эти советы пережили не одно десятилетие: «Ваше право в этот день выглядеть ослепительно прекрасно, так, как вам хочется», «Ваше право сделать свою свадьбу такой, какой вы хотите ее видеть», «Ваше право в такой день находиться в центре внимания». На фоне Второй мировой войны свадьбы приобрели новую, еще более мощную значимость. В 1942 году в брак вступили около двух миллионов американцев – на 83 процента больше, чем десять лет назад. Две трети невест выходили замуж за мужчин, только что призванных в армию. Свадебная индустрия в полной мере воспользовалась военными церемониями, превратив их в символ всего, что дорого для Америки. «Невестам простительно верить, что их патриотический долг – настаивать на официальной свадьбе, с белым атласом и т. п.», – пишет Уоллес. Война пошла на пользу и ювелирам. Попытки создать обручальные кольца для мужчин ранее были неудачными, поскольку не согласовывались с представлением о том, что обручение – это то, что мужчины делают для женщин. Но в условиях войны это стало казаться осмысленным. С обручальным кольцом мужчина мог отправиться за океан, храня это напоминание о жене, стране и доме. И мгновенно родилась традиция обмена кольцами во время церемонии. К 50-м годам стало казаться, что этот обычай существовал с начала времен. Когда война закончилась – а вместе с ней и недостаток тканей, – американские свадебные платья стали еще более пышными. Появились синтетические ткани. Наступила эра пышных юбок из тюля и органзы. Невесты, и без того юные, стали еще моложе. (На рубеже XX века девушки вступали в первый брак в возрасте двадцати двух лет, но к 1950 году средний возраст невесты составлял чуть более двадцати лет.) К концу 50-х годов три четверти женщин в возрасте от двадцати до двадцати четырех лет были замужем. После двадцати лет, отягощенных экономическим спадом и войной, наступил период мира, процветания и новой экономики массового потребления. Свадьбы стали символом начала идеального будущего супругов: дом в пригороде, современная стиральная машина и гостиная с телевизором. В 60-е годы начались социальные волнения, но свадьбы оставались оплотом домашней традиции и стабильности. Невесты подражали Джекки Кеннеди: шляпы-таблетки, платья в стиле ампир, рукава три четверти. В 70-е годы свадебная индустрия учла влияние альтернативной культуры и потребности молодых пар, отвергавших эстетику прежних поколений. В это десятилетие – в эпоху эпидемии нарциссизма и появления поколения, названного Томом Вулфом «поколением Я», – сформировалась идея о свадьбе как форме сугубо индивидуального выражения. Мужчины стали надевать цветные смокинги. Бьянка Джаггер выходила замуж в смокинге от Ива Сен-Лорана. «Повсюду писали о самых необычных свадьбах, – пишет Уоллес. – Всем стали интересны молодожены, поженившиеся на лыжах, под водой или совершенно обнаженными на Таймс-сквер». В 80-е годы маятник качнулся обратно. «Для многих из нас, кто в 70-е годы стоял на пляже и смотрел, как подружка невесты распевает свадебный гимн, а босоногие молодожены в качестве обетов читают выдержки из “Пророка” Халиля Джебрана[16], – пишет в New Yorker Холли Брубек, – известие о том, что в 80-е годы свадьбы вновь вернулись к прежним традициям, стало облегчением. Кто мог предвидеть, что результаты окажутся не менее абсурдными?» Брубек пишет, что после показанной по телевизору грандиозной церемонии бракосочетания Дианы Спенсер свадебные платья превратились в странный «набор элементов “new look” Кристиана Диора и викторианской моды». Как и у Дианы, свадебные платья 80-х годов отличались пышными юбками, рукавами-фонариками, корсетами и бантами. В 90-е годы появились дизайнеры Вера Вонг и Кельвин Кляйн. Свадебные платья подхватили минималистический стиль. Невесты выходили замуж в белых облегающих платьях на тонких бретельках а-ля Кэролин Бессетт-Кеннеди[17], которая до свадьбы работала в рекламном отделе Кельвина Кляйна и являла собой идеальный образец хорошего вкуса для Восточного побережья. На Западном побережье в свадебную эстетику вошла распущенность в стиле Playboy. Синди Кроуфорд выходила замуж на пляже в мини-платье, напоминавшем комбинацию. На телевидении появились программы в стиле разнузданного консьюмеризма – Girls Gone Wild, MTV Spring Break. Невесты начали устраивать девичники со стриптизерами и прочими вольностями. В 2000-е годы свадьбы превратились в нечто вроде реалити-шоу. В феврале 2000 года в эфир вышла программа «Кто хочет выйти замуж за мультимиллионера». Помолвка стала конечной целью франшизы «Холостяк» – готовое сырье для конвейера «Оденься к свадьбе». Грандиозные свадебные церемонии – настолько абсурдные, что для их проведения требовалась финансовая поддержка телевизионных каналов, которые их транслировали, – начались со свадьбы Тристы Рен и Райана Саттера из программы «Холостячка». Эта церемония стоила 3,77 миллиона долларов. В 2003 году на канале АВС ее посмотрели 17 миллионов зрителей. (Рен и Саттер получили миллион долларов за телевизионные права.) В 2010-е годы пришла монокультура Pinterest и социальных сетей. Так родилась новая вездесущая «традиционная» свадебная эстетика. Молодожены устремились к аутентичности – арендованные амбары, полевые цветы в керамических горшках, старые кабриолеты или проржавевшие пикапы. Индустрия процветает и по сей день. Очередной взлет она пережила в свете двух недавних королевских свадеб: Кейт Миддлтон, безумно стройная в платье принцессы от Александра Маккуина (434 тысячи долларов), и Меган Маркл в романтическом платье от Живанши с вырезом лодочкой (265 тысяч долларов). Несмотря на экономические трудности, переживаемые американцами после кризиса 2008 года, свадьбы становятся все дороже. В эпоху растущей социальной мобильности они остаются своего рода «парками развлечений», как назвала их Наоми Вульф: миром, определяемым иллюзорным представлением о том, что все вокруг относятся к высшему среднему классу. Эта иллюзия еще более закрепилась в эпоху социальных сетей, когда люди заняты поиском вещей и готовы платить за них, чтобы произвести впечатление. Свадьбы давно уже вписались в такую экосистему демонстрации. «Огромное множество свадебных фотографий призваны оправдать все понесенные расходы. Предвосхищение отличных снимков стимулирует нас на траты», – пишет Ребекка Мид в книге «Один идеальный день: Продажа американской свадьбы». Сегодня Instagram подталкивает людей относиться к самой жизни как к свадьбе: как к событию, которым аудитория должна восхититься. Люди, особенно женщины, стали вести себя так, словно они всегда были знаменитостями. В таких условиях представление о невесте как о знаменитой принцессе закрепилось окончательно и бесповоротно. Невеста должна быть красивой – и ей на помощь устремилась индустрия велнеса. Так возникла огромная черная дыра обязательств. Журнал Brides рекомендует своим читательницам перед свадьбой устраивать себе оздоровительные сеансы в соляных пещерах и очищение с помощью кристаллов. Компания Marths Stew-art Weddings предлагает фейерверки для банкетов (5000 долларов за 3–7 минут). В журнале The Knot рекомендуют инъекции ботокса под мышками (1500 долларов за сеанс). Моя подруга недавно заплатила 27 000 долларов за свадебную фотосессию. В социальных сетях появились свадебные консультанты. По всей стране открываются программы фитнеса для будущих невест. Растет спрос на тщательно организованные церемонии помолвки с профессиональной съемкой. Придет время – и это тоже станет традицией. Какое бы мнение у вас ни сложилось при разговоре со мной после пары бокалов вина, я нахожусь в моногамных гетеросексуальных отношениях более двенадцати лет. Но мое неприятие свадеб – явной кульминации подобных отношений – имеет давнюю историю. Девочек с детства учат интересоваться свадебными церемониями – с помощью Барби (мне эти куклы никогда не нравились), игр (я чаще всего фантазировала над книгами) и диснеевских мюзиклов, в которых прекрасные принцессы очаровывают самых разных мужчин. Мне нравились эти фильмы – не интересовала меня только любовная линия. Я представляла себя Белль, танцующей среди лестниц в библиотеке, Ариэль, плавающей по глубокому океану, Жасмин в звездном свете с фантастическим тигром, Золушкой, которой помогают мышки и птички. Ближе к концу этих фильмов, когда дело доходило до принцев, я начинала скучать и выключала свой плеер. Работая над этой статьей, я пересмотрела на YouTube свадьбы Золушки и Русалочки и почувствовала, что мне показывают вырезанные сцены. Не считайте меня радикальным противником свадебных традиций. В детстве я была настоящей девочкой и любила внимание. В моей комнате были розовые шторы и розовые стены, а на кровати – розовые простыни. Описания красивых платьев в книгах казались мне захватывающими. Читая о том, как Скарлетт не могла надеть свое любимое платье «из зеленой тафты, все в мелких оборочках, обшитых по краю зеленой бархатной лентой», потому что «спереди на лифе отчетливо виднелось жирное пятно», я страдала вместе с ней. Иногда на семейных праздниках я пела песню Покахонтас – моей любимой диснеевской принцессы, босоногой, с приятелем-енотом и яркими восходами. Мне было всего четыре года, когда я начала писать страстные записки матери, чтобы она отвела меня в фотостудию в торговом центре, где можно было сделать портрет в блестках. Когда она согласилась, я написала благодарственное письмо Богу. («Спасибо, что позволил мне пойти в Glammer Shots, – писала я, – и что сделал меня хитрой».) Для фотографии я нарядилась в белое платье с рукавами-фонариками и украсила волосы цветами. В средней школе я отправилась на свое первое «свидание» в торговый центр. Романтическая встреча сопровождалась просмотром фильма «Большой папа» с Адамом Сэндлером в главной роли. Примерно тогда мне страшно захотелось нравиться парням. В то же время предсказуемость подобного желания вызывала у меня отвращение. В старших классах я дружила с несколькими мальчиками, и у меня даже были тайные увлечения. Но о серьезных романах я не думала. В колледже я мгновенно влюбилась в парня, и на втором курсе он уже переехал в мою квартиру. Тогда мне было семнадцать. Один из наших разговоров я описала в Живом Журнале: Он сказал, что его пугает: что он просто играет свою роль типичного левацкого, экзистенциального университетского бойфренда, а остепенюсь я с мужчиной, пригодным для брака… А я сказала ему то, что думала: разве все мы не играем роли, которые соответствуют определенному времени? Во всем моем архиве слово «брак» встречается единственный раз – а ведь я вела Живой Журнал всю свою юность. Наблюдая за своими стараниями превратить личную напряженность в абстрактный социальный проект, я старалась не признаваться себе в том, что изо всех сил пытаюсь оправдывать собственные желания. Как бы то ни было, на четвертом курсе я рассталась с этим бойфрендом – неожиданно мне показалось странным, что я добровольно стираю чужое белье. Приехав домой после окончания университета, я заскучала и послала эсэмэску Эндрю, с которым познакомилась год назад на Хэллоуин. Тогда он оделся как борец Родди «Буян» Пайпер. (Сама я неполиткорректно нарядилась Покахонтас, а мой приятель щеголял в индейских перьях.) В то время Эндрю встречался с миниатюрной брюнеткой из моего сестричества, но они расстались еще до того, как он переехал в Хьюстон, чтобы завершить образование. В Техасе Эндрю был новичком, а я собиралась в любой момент отправиться в Корпус мира. Осознание временности наших отношений подарило нам чувство свободы. Мы очень сблизились, и так прошло шесть месяцев. Как-то утром мы проснулись на сдувшемся надувном матрасе в квартире моего приятеля Уолта. Нас мучило похмелье. В солнечных лучах играла пыль – настоящее волшебство. Я посмотрела на Эндрю и почувствовала, что если я не смогу смотреть на него вечно, то просто умру. Через несколько дней мы отправились в Вашингтон на официальную встречу братства. Я прилично напилась и вышла на улицу, чтобы немного освежиться ментоловыми сигаретками. А потом вернулась, благоухая табачным дымом. Эндрю этого терпеть не мог. «Я бы все бросила ради тебя, – сказала я ему, – но…» До отъезда в Центральную Азию оставалось две недели. Эндрю всегда был очень чувствительным. Он заплакал. Мы вернулись в нашу гостиницу и признались, что любим друг друга. Я проснулась в окружении пивных банок, которые спьяну использовала в качестве холодных компрессов – так у меня опухло лицо от слез. Мы решили остаться вместе, хотя я и собиралась уезжать. А потом я улетела в Кыргызстан, где через несколько месяцев волонтерской службы мои размышления о свадьбе достигли пика. Моя подруга Элизабет прислала мне посылку с множеством замечательных, весьма фривольных вещичек – и в том числе журнал «Свадьбы по Марте Стюарт». Все в этом журнале было милым, бесполезным, красивым и предсказуемым. Это мне понравилось, и я постоянно перечитывала его. Как-то вечером, забравшись на гору, чтобы поймать сигнал мобильной связи, я не смогла дозвониться до Эндрю. И тогда меня охватило мучительное чувство, что я разрушила что-то драгоценное и невосстановимое. Я заснула, читая свадебный журнал, и во сне вышла за него замуж. Сон был поразительно яркий и реалистичный, даже с музыкальным оформлением. Я видела большой зеленый газон, в воздухе плавали цветы, звучала гитара Хосе Гонсалеса. Я ощущала поразительное чувство рушащейся свободы и безопасности. Это было почти вознесение – или смерть. А потом появилась темная комната, где сверкали огни дискотеки. Звучала уже совсем другая песня. Я в ужасе проснулась, а потом свернулась клубочком и закрыла глаза. Несколько недель я лелеяла эту фантазию, хотя не могла представить себе ничего, кроме света, музыки и солнца. Я ни разу не увидела ни себя, ни подружек невесты, ни платья, ни торта. Из Корпуса мира я ушла рано. В самолете страшно нервничала и ощущала собственную хрупкость, как никогда прежде. Меня терзало ужасное противоречие между моей непристойной силой американки и непристойной беспомощностью женщины. У меня уже начался туберкулез, меня мучила унизительная неспособность комфортно жить в ситуации, где я не могла ничего достичь и найти выход. Из аэропорта отправилась прямо в хьюстонскую квартиру Эндрю – и больше никогда оттуда не уходила. В то время он был страшно занят. Возвращался домой из университетской студии только для того, чтобы пять часов поспать. Я же занималась двумя хобби, которые приобрела в Корпусе мира: ходила на йогу и готовила разнообразную еду. Но за выпеканием сдобных рулетов и изучением расписания занятий виньясой я начала ощущать определенный дискомфорт. Я снова почувствовала себя девочкой, которая играет роль жены. В то время мне не обязательно было работать. Эндрю получил в Университете Райса полную стипендию, родители оплачивали его (а теперь нашу) квартиру – платили 500 долларов в месяц из тех денег, что отложили на оплату его обучения. Год, когда не нужно было думать об оплате жилья, изменил нас, что неудивительно. Но меня страшно пугала зависимость от чужих денег. Я боялась, что вся моя полезность будет исчерпываться одним лишь сексом и ужинами. Я каждый день изучала объявления о работе, открыла для себя блоги по образу жизни и свадебные блоги – эти сайты повергли меня в отчаяние. Я перестала писать заявки на предоставление грантов и начала «помогать» богатым деткам с сочинениями для поступления в колледж. То есть стала писать эти сочинения. За это отлично платили. Нечестно заработанные деньги подарили мне ощущение свободы. Я написала несколько рассказов и записалась на писательскую программу в Мичигане. В 2012 году мы переехали в Анн-Арбор. В течение следующего года побывали на восемнадцати свадьбах. К этому времени мы с Эндрю стали настоящей командой. Завели собаку, делили домашнюю работу и выплаты по кредитной карте. Никогда не отдыхали по отдельности. Сворачиваясь клубочком рядом с ним, я чувствовала себя детенышем морского льва на прогретой солнцем скале. В 2013 году мы слетали в Техас на свадьбу в городе Марфа, где все напоминало рай: печальные песни Led Zeppelin звучали в церкви, на улице было жарко, как в пустыне, молодая пара была сверхъестественно счастлива, они танцевали на фоне фантастического заката. Той ночью я сидела под звездами в черном платье, пила текилу и думала, не обмануло ли меня сердце. И все же мне стало ясно, что я не хочу всего этого. Эти слова молотом стучали в моих ушах. Я сказала Эндрю, о чем думаю, и лицо его исказилось. Он сказал, что думал совершенно обратное. Это была первая свадьба, на которой он по-настоящему понял, для чего все это. С того времени прошло пять лет. Эндрю давно простил меня за то, что в Марфе я заставила его плакать. Он тогда, возможно, в силу отсутствия желанных альтернатив полностью утратил интерес к официальному оформлению отношений. Наша жизнь полна радостей, но почти полностью лишена массовых ритуалов: мы ничего не делаем в День святого Валентина, не отмечаем «годовщину», не дарим друг другу рождественских подарков и не наряжаем елку. Я перестала терзаться чувством вины за то, что не хочу выходить замуж за такого пригодного для брака мужчину. Теперь я понимаю, что было очень заурядно и глупо переживать из-за свадеб или даже противиться им. В нашем обществе предостаточно свидетельств того, что свадьбы часто оказываются поверхностными, показушными, чрезмерно дорогими и тяжелыми. В нашей культуре под фанатизмом скрывается настоящая свадебная ненависть. А ненависть и фанатизм всегда сплетены самым тесным образом. Эта напряженность проскальзывает во многих свадебных фильмах, где церемонии предстают одновременно местом любви и обиды. (Или, как это было в утешительной и вполне жизненной «Меланхолии», местом надвигающегося апокалипсиса.) В свадебных фильмах часто появляется романтический партнер, которого любят, и семья, которая порождает чувство обиды. Так было в фильме «Отец невесты» и «Моя большая греческая свадьба». Но в последнее время в этих фильмах показывают, как женщины и хотят свадьбы, и ненавидят этот ритуал. В блокбастере Пола Фейга «Девичник в Вегасе» (2011) эта напряженность показана в виде фарса. В фильме Лесли Хэдланд «Холостячки» (2012) уже царит темная, кислотная палитра. А до этого был фильм 2008 года «27 свадеб» с участием Кэтрин Хайгл и «Война невест» 2009 года с Кейт Хадсон и Энн Хэтэуэй. Эти весьма тревожные романтические комедии были о женщинах, которым нравятся свадьбы, и для женщин, которым нравятся свадьбы. Но оба фильма явно порождают ненависть к свадьбам и ненависть к таким женщинам. Героиня «27 свадеб» Джейн – женщина нервная, сентиментальная, уставшая. Ей постоянно приходится выполнять роль подружки невесты и одновременно горничной. Она буквально одержима свадьбами с того момента, как в детстве зашила порванное платье невесты. «Я знала, что помогла ей в самый важный день ее жизни, – прочувствованно говорит Джейн в самом начале фильма. – И я просто дождаться не могла, когда в моей жизни наступит такой день». В течение фильма она постоянно отрицает собственную значимость и отказывается от счастья, готовясь к воображаемой будущей свадьбе. И все это время она планирует репетиционные церемонии для других людей, а в душе ее копится обида. «Война невест» еще хуже. Эмма (Энн Хэтэуэй) и Лив (Кейт Хадсон) лучшие подруги. Они тоже с детства мечтают о свадьбе. Помолвка у них происходит одновременно. Совершенно случайно обе планируют свадьбу в отеле «Плаза» в один и тот же день. В результате этой абсурдной ситуации, которую вполне можно было бы разрешить, между подругами начинается настоящая война. Эмма – учительница. За банкетный зал она заплатила 25 тысяч долларов из свадебного фонда, который создала еще в ранней юности. Она каждый день отправляет Лив шоколадки, чтобы та растолстела. Лив стала адвокатом. Она работает днем и ночью в своей конторе, но находит время, чтобы пробраться в косметический салон и подменить спрей для искусственного загара, который должен окрасить Эмму в ярко-оранжевый цвет. Девушки окончательно ссорятся. А к будущим мужьям они относятся как к манекенам для краш-тестов. Перед тем как идти к алтарю, Эмма рявкает на свою коллегу, которую заставила стать подружкой невесты: «Деб, я всю жизнь имею дело с такими, как ты. И я скажу тебе то, что должна была давным-давно сказать самой себе. Иногда все должно быть для меня, понимаешь? Не всегда, но иногда это только мое время. Как сегодня. Если тебе это не нравится, можешь уйти. Но если останешься, тебе придется выполнить свою работу – ты будешь улыбаться и говорить, какая я красивая невеста… И самое главное – не говорить о себе… Хорошо? Ты сможешь?» Как и Джейн, Эмма стала жертвой культурного психоза, который заставляет женщин тратить жизненный запас самооценки и откровенного эгоизма за один немыслимо дорогой день. В 2018 году Мишель Марковиц и Кэролайн Мосс опубликовали юмористическую книгу «Эй, дамы!». Она представляет собой электронную переписку подруг, живущих в Нью-Йорке, где каждая постоянно призывает другую выполнить социальные обязательства. Эта проблема начала обостряться по мере того, как члены группы стали готовиться к свадьбам. Вот небольшое письмо, в котором мать будущей невесты высказывается о девичнике: Поскольку мы все знаем, что Джен любит цветы, думаю, нам нужно устроить девичник в саду нашего загородного клуба в Вирджинии в начале сезона. Конечно, Вирджиния далековато от Нью-Йорка и Бруклина, но я уже поинтересовалась ценами на билеты на поезд в последние выходные апреля, и, похоже, они обойдутся всего в 450 долларов на человека туда и обратно (отличная скидка!). Эли, поскольку ты – подружка невесты, сама определяй дресс-код, но, пожалуйста, дамы, будьте готовы надеть пастельные или приглушенные тона, которые идут к вашему тону кожи. Если не знаете точно, поищите в Интернете! Или сходите в дорогой магазин одежды и побеседуйте со стилистом. И еще про туфли. Не считайте, что, поскольку все будет на улице, вы должны жертвовать красотой ради удобства. Я собираюсь заказать фотографа, так что имейте это в виду! Прически и макияж можно сделать у Меган в «Хейр Тудей» – запишитесь заранее, чтобы мы все выглядели гармонично. Конечно, это сатира и преувеличение. Но в Twitter часто попадаются подобные письма. И хотя до 2014-го я никогда не зарабатывала больше 35 000 долларов в год, на свадьбы я потратила не меньше этой самой суммы. Каков же итог: расходы, проблемы, напряженность. А еще и предсказуемые феминистические сложности. Исторически сложилось так, что свадьба – это мучение для женщин и абсолютная фантастика для мужчин. Конфуций определял жену как «ту, что подчиняется другому». В ассирийских законах читаем: «Мужчина может хлестать жену кнутом, драть за волосы, бить ее и уродовать ей уши. В этом нет вины». Стефани Кунц в книге «Брак: История» пишет, что на заре современной Европы муж «мог силой добиваться секса от жены, избивать ее и запирать дома, хотя она и принесла ему все свое имущество. В тот момент, когда муж надевал кольцо ей на палец, он получал полный контроль над всеми ее землями, всей движимой собственностью и даже над любыми доходами, которые она могла получить позже». Юридический статус замужней женщины, который, как писал в 1753 году сэр Уильям Блэкстон[18], «приостанавливал само юридическое существование женщины во время брака или, по меньшей мере, объединял это существование с жизнью ее мужа», сложился в Средние века и не был полностью отменен в Америке вплоть до конца XX века. До 1974 года женщину часто просили приходить за кредитной картой вместе с мужем. До 80-х годов кодекс многих штатов не предусматривал для мужа ответственности за изнасилование собственной жены. Отчасти мое неприятие института брака связано с отношением к самому слову «жена», которое кажется мне неотделимым от этой отвратительной истории. В то же время я понимаю, что люди веками противились неравенству в браке, и внутри и вне этого института. В последнее время смысл терминов «жена» и «партнер по браку» серьезно изменился. Летом 2015 года Верховный суд рассмотрел дело «Обергефелл против Ходжеса» и гарантировал однополым партнерам право на заключение брака. Это решение укрепило относительно недавний статус брака как средства подтверждения взаимной любви и обязательств друг перед другом. Так возник институт брака, основанный на гендерном равенстве. «Нет союза более глубокого, чем брак, поскольку он воплощает в себе высшие идеалы любви, верности, преданности, жертвенности и семьи, – гласит заключительный абзац судебного решения. – Создавая брачный союз, два человека становятся чем-то большим, чем прежде… Было бы неуважением к этим мужчинам и женщинам говорить, что они не уважают идею брака. Сама их просьба говорит об уважении, уважении настолько глубоком, что они стремятся реализовать эту идею для себя. Они надеются, что не обречены жить в одиночестве, в отрыве от одного из древнейших институтов цивилизации. Они просят о равном достоинстве в глазах закона». В пятницу, когда было вынесено это решение, я собиралась остаться дома, но новости наполнили меня таким ощущением счастья, что я отправилась в клуб и отлично расслабилась. Помню, как стояла на месте, вокруг меня танцевали люди, сердце мое учащенно билось. Я читала на экране смартфона заключительный абзац судебного решения и плакала от радости. Конституционное право заключать брак однополым парам сулит старому институту прекрасное будущее. Для многих людей из моего поколения и поколения следующего уже кажется невероятным, что когда-то однополые партнеры не имели права вступать в брак. Это так же немыслимо, как немыслим для меня тот факт, что когда-то я не смогла бы самостоятельно и в одиночку получить кредитную карту. Сегодня брак воспринимается не как начало партнерства, а как его открытое признание. Сегодня университеты оканчивает больше женщин, чем мужчин. Молодые женщины часто превосходят своих ровесников по уровню образования. Сегодня женщинам не нужно выходить замуж, чтобы заниматься сексом или обеспечить себе стабильность в жизни. Теперь они могут отложить брак до подходящего, по их мнению, времени, а порой и вовсе отказаться от него. Сегодня лишь 20 процентов американцев вступают в брак к 29 годам – в 1960 году этот показатель составлял почти 60 процентов. Брак стал более равным во всех сферах. «Отчасти это связано с тем, что, когда мы откладываем брак, более независимыми становятся не только женщины, – пишет Ребекка Трейстер в книге «Все одинокие дамы». – Мужчины учатся одеваться и питаться, убираться дома, гладить рубашки и складывать свои чемоданы». Многие свадьбы, на которых я побывала, тоже отражают этот сдвиг. Фетишизация девственной чистоты осталась в далеком прошлом: даже в Техасе, штате религиозных консерваторов, часто считается допустимым, чтобы пара, объявившая о помолвке, готовилась к семейной жизни во всех отношениях, в том числе и в сексуальном. К счастью, я не могу припомнить, когда в последний раз видела, как невеста кидает букет. К алтарю невест часто ведут оба родителя. На одной церемонии цветы разбрасывали дочери невесты и жениха. Одна из моих подруг по Корпусу мира сделала предложение своему партнеру на скамейке в Сенегале. Я пишу это, приехав со свадьбы в Цинциннати, где после традиционного поцелуя супругов гордо объявили следующим образом: «Доктор Кэтрин Леннард и мистер Джонатан Джонс». Через несколько недель я побывала на другой свадьбе, в Бруклине, где молодожены пришли на церемонию вместе и невеста, писатель Джоанна Роткопф, уложила свои обеты в две фразы, одна из которых была шуткой из сериала «Клан Сопрано». («Я люблю тебя сильнее, чем Бобби Бакала любит Карен. К счастью, я не умею готовить, так что тебе не придется есть мои зити»[19].) Через несколько недель после этого я отправилась на очередную свадьбу, где моего друга Бобби сопровождали четыре подруги. Он и его муж Джош пошли к алтарю, держась за руки. И все же в целом «традиционная» свадьба (традиционная гетеросексуальная свадьба) остается одним из самых серьезных напоминаний о гендерном неравенстве в нашей жизни. По-прежнему существует значительный разрыв между культурным сценарием, по которому мужчина неохотно снисходит до женщины, мечтающей заполучить бриллиант, и реалиями брака, в которых жизнь мужчины часто становится лучше, а жизнь женщины – хуже. Женатые мужчины отмечают улучшение психического здоровья, они живут дольше одиноких. У замужних женщин отмечается ухудшение психического здоровья, и умирают они раньше одиноких. (Такая статистика не говорит о том, что брак – это своего рода гендерный приворот. Скорее речь идет о том, что, когда мужчина и женщина под эгидой традиции объединяют свои неоплачиваемые домашние обязательства, большая часть работы обычно ложится на женщину. Эта ситуация еще более усугубляется с появлением детей.) Считается, что после развода женщина начинает купаться в деньгах. В действительности же женщины, работавшие во время брака, обнаруживают, что после развода их доходы на 20 процентов снижаются, тогда как доходы мужчин значительно возрастают. Гендерное неравенство настолько укоренилось в гетеросексуальном браке, что сохраняется даже несмотря на культурные перемены и личные намерения. В 2014 году ученые провели исследование выпускников Гарвардской школы бизнеса – людей, наделенных высокими амбициями и проявляющих высокую гибкость. Исследование показало, что более половины мужчин в возрасте от тридцати до шестидесяти считают, что их карьера гораздо важнее карьеры супруги. У 75 процентов этих мужчин жизнь сложилась в соответствии с ожиданиями. Но менее четверти женщин считали, что карьера супругов важнее их собственной. К сожалению, их ожидания оправдались лишь в 40 процентах случаев. Конечно, здесь играет роль и биология. Если в семье должны появиться дети, то их рождение и воспитание зависит от женщины. Но социальные условности и общественная политика порождают и другие навязанные проблемы. Исследование выпускников Гарвардской школы бизнеса показало, что чем моложе женщины (от двадцати до тридцати пяти), тем сильнее они ощущают на себе разрыв между результатом и желаниями. У такого неравенства в браке есть предвестник, символ того, что от гетеросексуальной женщины до сих пор ожидают формального принятия идентичности мужа. В 1847 году Шарлотта Бронте опубликовала роман «Джен Эйр». Героиня ощущает некую неловкость, накануне свадьбы увидев карточки для багажа с надписью «миссис Рочестер». «Я так и не решилась прикрепить их к чемоданам и никому не поручила это сделать. Миссис Рочестер! Но ведь такой не существует в природе… Достаточно того, что в шкафу против моего туалетного столика принадлежащий ей наряд вытеснил мое черное ловудское платье и соломенную шляпу, – ибо я не могла назвать своим это венчальное серебристо-жемчужное платье… Я захлопнула шкаф, чтобы не видеть призрачной одежды». В 1938 году вышел роман Дафны дю Морье «Ребекка». Ребекка ощущает ту же отстраненность накануне свадьбы. «Миссис де Винтер. Я буду миссис де Винтер. Я представила свое имя и подпись на чеках и в письмах с приглашениями на ужин». Она повторяет имя, не связывая его с собой. «Миссис де Винтер. Я буду миссис де Винтер». Через несколько минут она понимает, что ест кислый апельсин. «Я почувствовала горечь и кислоту во рту. До сих пор я такого в апельсинах не замечала». Миссис Рочестер и миссис де Винтер оказываются почти фатально связанными с прежними проблемами своих мужей, которые от брака получили только пользу. Интересно, что Бронте и дю Морье восстанавливают в своих романах определенную справедливость, сжигая поместья мужей до основания.