«Сын его, — припомнил я. — Молодой совсем парень, с таким чубом торчащим, как будто корова языком лизнула» — Взывчатку закладывали, а караульные всполошились, — продолжил Серега после паузы на очередную затяжку. — Он выскочил из укрытия, пальнул по ним, и в лес. Думал успеет, но пуля догнала, подлюка такая. — Как герой погиб, — проронил я. — Как герой… — эхом повторил Серега. Резко встряхнулся, смахнул набежавшую слезу кулаком и прищурился. — Так ты к нам теперь, получается? Насовсем? — Как получится, дядя Сережа, — я пожал плечами. — Буду у вас, пока приказа жду. — Добро! — улыбнулся. По-доброму так. — Сейчас докурю, и в расположение тебя провожу. — Глаза-то будешь завязывать или как? — хитро подмигнул я. — Тьфу на тебя! — засмеялся он. Пока шли по лесу, Серега рассказывал, какие у них в отряде новости. Про Славку, десятилетнего пацана, который прибился месяц назад, в деревню идти отказался наотрез, фашистов, говорит, буду бить, не прогоните. Про погибших. Про новеньких. Про то, как две свадьбы в отряде сыграли. Про пленного немецкого офицера, которого три дня назад поймали. Про свинью. — Та самая свинья? — удивился я. — Неужели не съели до сих пор? — Ты нашу Хаврошу не тронь! — возмутился Серега. — Она наш герой и талисман! Однажды, представляешь! Ночь глухая, тишина, дрыхнут все. А она беспокоится. И хрюкает, понимаешь, так тревожно, будто сказать чего хочет. Я проснулся, Степан проснулся, Семеныч с Кузьмичом… А она, оказывается, нас про шпиков вражеских предупреждала. Они в лагерь пробрались и вынюхивали. И если бы она хрюкать не начала, хрен бы мы их поймали! Вернулись бы фрицы в свое командование и доложили бы. А оно вот как получилось. Так что Хавроша наша — настоящий партизан! — Чудно, — хмыкнул я. — Гуси, говорят, Рим спасли. А свинья вот — партизанский отряд. Чего только в мире не происходит… — Все, пришли! — Серега гордо подбоченился, и выставил руку вперед. Гордо так, будто сам весь этот лагерь и построил. — А неплохо вы тут устроились, — присвистнул я. Лагерь устроили в низинке, причем подход так ловко замаскирован, что пока носом в брезентовый полог не уткнешься, не заметишь, что тут что-то такое есть. В центре лагеря было даже что-то похожее на площадь — по периметру три землянки, доска, к которой пришпилена газета «Правда», несколько рукописных объявлений и пара страниц текста, отпечатанного на машинке. Кухонная зона отделена брезентовой ширмой, судя по доносящимся оттуда запахам, готовится завтрак. И народу в лагере явно с прошлого раза стало больше. — Федора Ильича только нет сейчас, он еще затемно в Свободное уехал, — сказал Серега. — Наташу с собой забрал. — Что еще за Свободное? — спросил я, потягивая носом. Кашу готовят. Овсяночку. Судя по запахам, с маслом и молоком. В животе заурчало так, что даже Серега услышал. — Так ты что, не знаешь? — вытаращился Серега. — Нешто до Пскова эти новости не доходили? — Ты рассказывай давай! — я толкнул его локтем в бок. — Калюжное это бывшее, — сказал партизан и снова гордо подбоченился. — Его фрицы захватили еще в самом начале, поставили там какого-то своего управляющего. Скот угнали, народ застращали. Но село-то чуть в стороночке от дорог, там сплошь бирюки да охотники. Ну дак не о том речь! Мы смекнули, что охраны от фрицев там с гулькин хер, нагрянули да и вышибли всех оттуда. И с той поры оно стало Свободное. Следим теперь, они у нас, получается, подшефные. Жизнь там почти прежней стала. Сельсовет снова собирается, партийная ячейка образовалась. Детишки в школу ходят с самого первого сентября. — И фрицы не пытались обратно село отбить? — я удивленно покачал головой. — Пытаться-то они пытались, — ехидно ухмыльнулся Серега. — Но мы покамест держим оборону. Как домой вернулся, ей-богу! Меня заметили старые знакомцы, утащили к костру, сунули в руки миску с кашей. Обступили вокруг. И пока я ел, наперебой рассказывали тем, кто не в курсе, как мы ящики со склада из-под носа у фрицев вытащили. Про гонки на грузовиках по ночному Пскову и устроенный там ночной переполох. Потом одна история потянула за собой другую, кто-то вспомнил анекдот к случаю… И никому уже не было дела до моих диковинных ботинок и пятнистой одежды. Свой. Меня приняли в семью, и больше никого не волновали такие мелочи, как внешний вид. «Спасибо, братцы…» — думал я, чуть ли не влюбленно всматриваясь в их лица. Всякие. Были совсем юнцы, которых проще за школьной партой представить, чем с оружием. Были серьезные матерые дядьки. Старики тоже были, но меньше. Безусая молодежь явно доминировала. Девчонки тоже были, в основном новенькие, раньше не видел. Узнал, что одна из трех землянок на центральной «площади» — это госпиталь. Как раз одна из новеньких девчонок его устроила. Совсем молоденькая, на вид так вообще как шестиклассница. Ее из-за этого внешнего вида не взяли санитаркой на фронт. А она уже совсем даже и не школьница, медучилище почти закончила. На фронт сама пришла, думала, к Красной Армии прибиться своим ходом, но армия отступила, а она как-то задержалась в этих краях, чуть в плен не попала. А теперь вот здесь. Собрала еще двух девчонок, научила их, с какой стороны бинты наматывать. И теперь госпиталь тут, практически настоящий. Не успел я доесть кашу, как мне сунули в руки кружку круто заваренного чая и черствый пряник. Про пряники тоже рассказывали какую-то удивительную историю. Они поезд под откос пустили, а там в одном из вагонов пряники оказались. Думали бросить, но Степка восстал грудью буквально. Мол, что это мы, фрицам оставим наши советские пряники? Чуть не надорвались, пока вагон пряников перетаскивали. Но теперь вот есть с чем чаевничать зато… Это все было так трогательно. И так тепло. Не надо больше прикидываться, корчить из себя кого-то другого, все по-русски говорят вокруг. В общем-то, само по себе общение на немецком у меня не вызывало каких-то особенных затруднений, конечно. Но дело ведь было не только в немецком языке… — Доброго утречка, товарищ Волков, — раздался над самым ухом знакомый, но не очень приятный голос. Вот уж по ком не соскучился… — И вам не хворать, товарищ Хайдаров, — я медленно повернулся к особисту и сцепился взглядом с его хорячьими глазками. — К нам в отряд, значит, теперь пожаловали? — криво улыбаясь, проговорил он. Умиление и радость сразу же сдуло, как и не было. Народ вокруг тоже поумолк сразу, разговорчики и смешки стихли. Партизаны уткнулись кто в свои тарелки, кто принялся оружие чистить, а кто сделал вид, что птичек на деревьях разглядывает. «Ага, расслабился, дядя Саша, — мысленно сплюнул я. — Прикидываться не надо, все свои…» — Как получится, Мурат Радикович, — миролюбиво сказал я. — Мы же с вами люди служивые. Куда Родина прикажет, туда и направимся. — И что же на этот раз вам приказала… гм… Родина? — Хайдаров сверлил меня подозрительным взглядом. Да бл*ха! Какая муха его укусила? Вроде больше уже меня не в чем подозревать, доказал, что свой. И даже миссию свою, которую с самого начала ему озвучил, выполнил. Теперь-то что? — Вы как позавтракаете, Александр Николаевич, в штаб ко мне загляните, — подчеркнуто вежливо сказал Хайдаров. — Договорились. Мурат Радикович, — кивнул я и отвернулся. Принялся грызть дальше свой пряник, который как-то резко стал безвкусным. Радужное настроение пропало. Пора было снова напрягать мозги. Сколько-то времени я могу потянуть, списывая отсутствие приказа от моего командования на превратности фронтовой судьбы и всякие логистические сложности, но потом нужно будет что-то думать. Как-то легализоваться. И это будет, может даже посложнее, чем в Пскове в самом начале… Эх, недолго я пробыл самим собой. Но и на том спасибо. — Кстати, ребятушки, а Яшка-то где? — спохватился я. — Он же с вами ушел тогда. И Кузьма Михалыч? Тот, что дорогу грузовикам на лоханке немецкой показывал? — Да дрыхнет твой Яшка, не волнуйся, дядя Саша! — отозвался тот парень, что придумал буксиром баржу на мост толкнуть. — В госпитале он. — Ранили? — быстро спросил я. — Да не, он уже тут, на подходе к лагерю ногу повредил, — ответил другой партизан из моей прошлой команды. — По лесу ходить непривычный, а нам побегать пришлось немного, ну вот и… Вроде сначала ничего, но к обеду нога распухла. Но ты не волнуйся, Марья говорит, что через недельку будет бегать опять. — А Кузьма? — снова спросил я. — Кузьма Михалыч? Лесник? Партизаны попрятали глаза. Повисло неловкое молчание. — Не было его у нас, — ответил за всех пожилой дядька с вислыми седыми усами. — Он же к Хотицам свернул, когда мы в стороны разъезжались. Ну так с тех пор мы его и не видели. — Может еще придет, — сказал самый молодой. Жалобно так сказал. Будто сам не верил в это. — Может быть, — я уперся взглядом в свою кружку. На поверхности остывшего чая образовалась радужная пленка, как будто бензиновая. «Куда же ты запропал, Михалыч? — подумал я. — В какой-то из деревень схоронился? Или все-таки в плену? Или…» Даже мысленно не решился проговорить самый страшный из вариантов. — Дядя Саша, ты бы это… — тихонько сказал мне вислоусый, коснувшись моего плеча. — Шел бы к Хайдарову. А то осерчает он, тогда добра не жди. — Твоя правда, — сказал я и поднялся. Тут же заныли колени, спина и, кажется, даже зубы. Так мне не хотелось сейчас в эти словесные баталии, врать не хотелось. Хайдарова видеть не хотелось. У него, конечно, работа такая — всех подозревать… Ладно, чего тянуть? Раньше сядешь, как говорится, раньше выйдешь. Я перешагнул бревно, покинув гостеприимный партизанский кружок, и решительно направился к штабной землянке. Пригнулся, чтобы войти в низкую дверь. Остановился на пороге, чтобы к полумраку привыкнуть. Присвистнул мысленно. По сравнению с прошлым штабом, этот обставили не в пример уютнее. Деревянные лавки покрыты вязаными половичками. На длинном столе — полосатая льняная скатерть. Самовар. Печка-буржуйка. На бревенчатых стенах развешены рисунки. От примитивных и практически детских, до вполне художественных. На стене сбоку — потемневшее зеркало, а по бокам от него занавесочки белые в красный горох. Прямо-таки, дизайнерский ход. Чтобы землянка настоящим домом смотрелась. С настоящим окном. Хайдаров сидел за столом сбоку. Не во главе, как бы подчеркивая, что главный в отряде все-таки Слободский. А он — всего лишь скромненько с бочка пристроился. Это плюс. Значит угрожать арестами и расстрелами прямо сейчас не собирается. Типа, поговорить хочет. Бдительность проявляет, как ему должностной инструкцией и предписывается. — Вы присаживайтесь, Александр Николаевич, в ногах правды-то нет, — лягушачий рот Хайдарова изобразил даже какое-то подобие улыбки. От этого, правда, его лицо симпатичнее не стало. Бл*ха, какой день испортил, хорек вонючий… Сразу после этой мысли я сам себя осадил. «А ну уймись, дядя Саша! — выдал себе воображаемого леща и сел на лавку напротив особиста. Положил руки на стол и тоже растянул губы в улыбке. Мы с Хайдаровым все-таки на одной стороне фронта, собачиться нам точно не стоит». — Историю одну хочу тебе рассказать, Саша, — тон Хайдарова сменился с подчеркнуто-вежливого на фамильярный. — Был у меня знакомец один, рыбалку очень любил. Говорил, что может даже в луже окуней наловить, была бы только снасть хорошая. И ведь так и было. Приходит на речку, где другие мужики уже много часов никого, крупнее пескаря, не доставали, снасти свои достанет, на червя поплюет, и как начнет таскать одну за другой. Так и было — идут все с реки с пустыми руками, а у него — два ведра добычи. Иногда он сжаливался и отсыпал нам от щедрот рыбешек, чтобы не позорились. Но секрет никому не раскрывал, хоть мы и пытались его вызнать всеми правдами-неправдами. Хайдаров замолчал, глядя на меня. Я тоже молчал, ожидая продолжения. Оторопел даже маленько, не понял, к чему он ведет. — А в тридцать седьмом его расстреляли, — Хайдаров подался вперед и вцепился в меня взглядом, как когтями. — За то, что рыбацкий секрет не выдал? — спросил я. — За то, что предателем родины оказался, — отчеканил Хайдаров. — И врагом народа. — Очень поучительная история, — я покивал, но ничего больше говорить не стал. — Это я к тому, Александр Николаевич, что вы, может, и проявили какие-то положительные качества, — Хайдаров помялся. — И даже где-то героизм. Но это не значит, что вам теперь все позволено, ясно вам? — Даже в мыслях не было, Мурат Радикович, — я простодушно развел руками. — Ни в коей мере не собираюсь подрывать ваш авторитет или что-то подобное. Я ведь у вас временно, пока новый приказ не придет… — Новый приказ? — Хайдаров приподнял иронично бровь, но развивать тему не стал. — Вы лучше мне вот что скажите, раз уж у нас с вами такой доверительный разговор пошел… Он раскрыл картонную папку, которая лежала перед ним на столе. Но сказать ничего не успел, потому что дверь распахнулась, и в землянку стремительным шагом ворвался здоровый тип, поскрипывая кожаным плащом, из-под которого выразительно выглядывали бордовые петлицы. На лице Хайдарова при его появлении появилось совершенно несвойственное ему желание немедленно забраться куда-нибудь под стол. А я с любопытством разглядывал новоприбывшего. Лет тридцать пять, темноволосый, до синевы выбритые щеки, в глазах за круглыми очками — смешливые искорки. Если бы не форма НКВД, то мужик был бы похож на учителя старших классов, из тех, по которым вздыхают все школьницы. — Здоров, Хайдарыч! — новоприбывший фамильярно похлопал особиста по плечу. — Там Хавронья тебе хочет парочку шпионов выдать, сходил бы проверил сигнал, пока она в настроении. На особиста было жалко смотреть. Он побелел, скрипнул зубами, на скулах вздулись желваки. Кажется, что он прямо сейчас взорвется. Выхватит из-под стола ствол и выпустит в охреневшего НКВД-шника всю обойму. И потом еще спляшет качучу на останках. Но ничего этого, конечно же, не произошло. — Непременно проверю, Юрий Иванович, — отчеканил он. Встал, выпрямился и так, и зашагал к выходу из землянки. Словно доской прибитый. А очкастый Юрий Иванович повернулся ко мне.