— На ней, родимой… — ответил Яшка. — Пешком тащиться — все ноги собьешь. — Вот и отлично, — обрадовался я. — Мне тоже пора отсюда убираться, а лучше времени, чем сейчас, мы вряд ли подгадаем. Всем вместе в лоханке будет тесновато, конечно, но, надеюсь, вывезет. Дождемся ночи, и… Ах да, еще же Зося. — Нет уж, только не Зося, — неожиданно зло проговорила Эмилия. — С собой ее потащим, до места точно не доедем! — Миля, да что ты такое говоришь! — вскинул голову Бежич. — Она же тоже моя дочь. Твоя сестра! — Ничего с ней здесь не случится, — фыркнула Эмилия. — Ноги раскинет перед очередным фрицем и будет жить припеваючи, как привыкла. — Нехорошо так говорить, милая… — Бежич покачал головой. — А что я сказала не так? — глаза Эмилии зло сверкнули. — Ты вспомни, вспомни, кто это распустил язык насчет способностей Милены! Да если бы эта сучка течная промолчала, нам бы может и не пришлось сейчас никуда бежать… Это же она разболтала своему Анхелю, что Милена с собаками общается! И фрицы насели с этими опытами. И теперь… Эмилия уронила голову на руки и тихо расплакалась. — Милая, все будет хорошо, — отец опять ее обнял и принялся гладить по растрепанным волосам. Снова в комнате сгустилось тоскливо-безысходное настоение, которое, кажется, можно было ножом резать. Даже я прикусил язык, хотя хотел поторопить Бежичей с принятием решения. А Зося… Да хрен знает, что для нее опаснее — пускаться в бега через оккупированную Псковщину или остаться здесь и хлопать глазами, мол, не знаю я ничего. Правда, есть ненулевой шанс, что фрицы возьмутся ее пытать и вообще расстреляют потом, когда поймут, что она бесполезна. Ф-ух, вот ведь заноза-то в заднице… И тут я заметил, что Яшка изо всех сил корчит мне страшные рожи. По всей видимости, это означало, что он хочет мне что-то важное сказать, но без свидетелей. — А пойдем-ка мы, Яшка, покурим, а? — я кивнул на дверь. — Вы тут обсудите пока все. Как скажете, так и будет. Мы с Яшкой вышли из избы и засели за поленницей, чтобы не маячить во дворе. Соседей тут рядом нет, но издалека могут заметить, что рядом с домом Марьи толкутся какие-то два мужика. — Выкладывай, что там у тебя, — сказал я. — Не просто же так ты мне страшные рожи корчил. — Я это… — лицо Яшки помрачнело. — Нельзя тебе обратно к партизанам, вот что. — О как… — прищурился я. — А что такое? Случилось что? — В общем… — Яшка растерянно запустил пальцы в отросшую шевелюру. — В общем, там приказ на тебя пришел вроде как… Или не приказ, а какая другая бумага. Я тогда сразу же скипнул, чтобы тебя найти и предупредить. — Ничего не понял, — я помотал головой. — Какой еще приказ? Что ты мне голову морочишь? Говори давай по порядку! — Есть, говорить по порядку, дядя Саша, — Яшка шумно выдохнул. — Значит так. Явился позавчера в отряд этот НКВД-шник очкастый… — Лаврик? — спросил я. — Ну да, Юрий Иванович который, — кивнул Яшка. — И в штаб уволок Слободского и Хайдарова. И еще пару старых партизан. Я подумал, что дело важное, должно быть, и разговор подслушал. Там же, знаешь, у штабной нашей землянке в том месте, где вентиляция сделана, если прилечь вот эдак вот, то все-все слышно, что внутри происходит. — Ты не отвлекайся давай! — прикрикнул я. — Да-да, я продолжаю, — Яшка быстро-быстро закивал. — И как в воду ведь смотрел. Пристроился я к вентиляции и сразу же твое имя услышал. Лаврик этот приказал, чтобы тебя, когда ты в отряд явишься, немедленно взяли под стражу и ни в коем случае не общались, и не разговаривали с тобой. Связать, в рот кляп и запереть. А ежели будешь брыкаться, пристрелить, как собаку. — Ого, — присвистнул я. — И что Слободский? — Слободский держался, как лев, — вздохнул Яшка. — Пытался этому очкастому доказать, что он не прав, что ты никак не можешь быть предателем, что он тебя давно уже знает. Что ты странный, это правда, но не предатель. И Лаврик такой начинает ему вежливо так затирать, что, мол, предателями-то не рождаются, а становятся. И что сам Слободский ведет сейчас, ох, какие опасные речи. И даже Хайдаров этот дурацкий, и тот сначала с Лавриком спорить начал. Мол, не может этого быть, что за чушь. В общем, они долго рядились там, пока Лаврик из себя не вышел и не начал на них орать. Что они либо выполнят приказ, либо, по законам военного времени — фьюить! — Веселые новости… — я поджал губы. Эмоций в голове у меня пока что не было. Слова до мозга дошли, но я как будто еще их не до конца понял. — Какие есть… — развел руками Яшка. — В общем, Лаврик их заборол. И твой портрет пришпилили к доске объявлений. Мол, видишь его — бери в плен. Не можешь — стреляй. — Постой, а откуда у них моя фотокарточка? — нахмурился я. — Да не фотокарточка там, — махнул рукой Яшка. — Портрет, говорю же. Степан, жених Наташкин, рисовал. — Надо же, какой на все руки мастер, — язвительно фыркнул я. И вот тут меня накрыло черной волной. Бл*дский Лаврик… Что за муха его укусила⁈ Он же меня на задание отправил, откуда взялся расстрельный приказ? У него в Заовражино соглядатай, который ему обо всех моих действиях докладывал? Ну… Может быть, конечно. Я же не знаю, что у этих особо секретных НКВД-шников за агентурная сеть. Но какой тогда был смысл вообще меня отправлять на задание? Чуть не взвыл от неожиданной боли. Не то от этого вот «жених Наташки», не то от того, что нет у меня дома. Опять. Вроде бы, только я привыкать начал к партизанскому житью-бытью, лица запомнил, пообвыкся. К стряпне полевой притерпелся, и спать в полевых условиях. Как вдруг… Гром среди ясного неба. Вот уж пришла беда, откуда не ждали… — Ты уж прости, что с хреновыми вестями, — Яшка положил руку мне на плечо. — А тебя самого не приказали схватить и расстрелять? — быстро спросил я. — Да не, косились только, — сказал Яшка. — Только это… Слободского Лаврик, конечно, заборол и рот ему заткнул, но он точно не верит, что ты предатель. Только возвращаться тебе все равно не след. — Да понял я уже, — я уткнулся лбом в оба своих кулака. — А Кузьма как же? Михалыч? — Он сразу убег, как только Хайдаров объявление о тебе в отряде сделал, — сказал Яшка. — Не стал дожидаться, когда до него дело дойдет. А то это же, знаешь, как бывает? Сначала все бухтят на приказ и тихонько по углам обсуждают, что тьфу на этот приказ. Плюнуть и растереть. А приказ никуда не девается. Глядишь, а вот и перестали уже плевать. А вот уже и засомневались. Кто-то обиду какую решил вспомнить. А у кого просто характер сволочной. Знаешь ведь, как это бывает… — Да уж, знаю, — не поднимая головы, пробурчал я. — В общем, Кузьма в ту же ночь ушел. Попрощался, мол, даст бог, свидимся, — тараторил Яшка. — Ну и я тоже вот… Полежал-полежал, поворочался. Уснуть не смог. Так что собрал манетки, до каких дотянулся. Сел за руль и помчал в Заовражино. Такие дела. — Спасибо тебе, Яшка, — я поднял голову. Тоска продолжала жрать душу, хотелось заорать, двинуть кулаком по ближайшей стене, чтобы щепки полетели и костяшки в кровь. Но Яшка тут точно был не виноват. Он, в общем-то, жизнью рисковал, чтобы меня предупредить. — Так ты, получается, дезертировал? Тоже под расстрельную статью захотел? — Эх, дядя Саша, мне-то уж теперь чего? — Яшка развел руками. — Я же с самого начала этот… как его… коллаборант, получается. Так что тут еще неизвестно, сколько бы я там продержался. — Но про Свободное ты же сам предложил, — нахмурился я. — А если поймают тебя там? — Так я же… — Яшка замялся. — Я бы довез, а сам не показывался. Да и про меня же никакого приказа не было, про тебя только. И пока до Свободного кто доедет, чтобы приказ передать. Не может же этот жуткий Лаврик вообще везде командовать. А Свободное — довольно большая деревня. Я слушал его сбивчивую речь, а в голове наконец-то зашевелились нормальные человеческие мысли. Кроме чернющей тоски, накатившей сразу после того, как Яшка мне новости сообщил. Значит, опять сам по себе. Один, бл*. Сам, бл*. Без ансамбля. Хотя с чего это, один? Яшка вот со мной, верный и толковый помощник. Умница-красавица Злата в Пскове. Скрывшийся в лесах Кузьма. Отважный и горячий Рубин. Так-то я и один в поле воин, конечно. Но на самом-то деле, я же не один! Я и до партизанского отряда как-то держался, янтарную комнату у фрицев отмутил. Так что, подбери нюни, дядя Саша, повоюем еще. — Яшка, ты герой, — я сглотнул ком в горле и выпрямил спину. — Не шучу, правда. И план насчет Свободного отличный. Давай в дом возвращаться, пока нас кто-нибудь тут не засек. Мы выбрались из-за поленницы и, пригнувшись, проскользнули в дверь. От входа было слышно, что слово взял «сиделец», который раньше все больше молчал. —…дык я же говорю! — рассказывал он. — Как в тот раз дело было, когда на краю кладбища курган старый разрыли. А там могила совсем-совсем старая, с допотопных каких-то времен. Вождь какой похоронен или кто. Получилось-то случайно почти, никто вроде как не собирался сначала в ту сторону копать. Думали, сейчас землей закидаем, и дело с концом. Кому есть дело до старых костей, у которых и родни-то не осталось. И эту могилу один из фрицев увидел. И такой шум поднялся. Всех отогнали, вокруг могилы все лентами с флажками обмотали и не подпускали никого. Пока не приехал этот… как его… усики такие щегольские, ходит вечно как артист одетый. Зингер! А, нет… Это швейная машинка такая. — Зиверс? — подсказал я. — Да, точно, Зиверс, — «сиделец» покивал. — Приехал он и его подручные. С ящиком. Они все находки из той могилы аккуратнейше в ящик сложили. Сначала от земли все отмыли, потом каждую косточку в отдельную бумажку завернули. — Забрал скелет? — уточнил я. — И увез, ага, — ответил «сиделец». — Говорят, у него разных скелетов целая коллекция, вот уж не знаю, для чего. Хотя может и враки… — Не враки, — я покачал головой и прикусил губу. Хрен с ним, с Лавриком. В конце концов, меня могут убить вообще в любой момент, как и кого угодно на этой войне. Так что приказом больше, приказом меньше… Одно я знаю точно, что бы там ни было, я все равно не переметнусь на сорону врага. Бил фрицев и буду бить. Неважно, будет со мной отряд Слободского, или я опять буду действовать исключительно на свой страх и риск. И сейчас, когда я слушал рассказ «сидельца», в голове начал созревать новый план… Глава 25 Бл*ха, как же медленно наступают сумерки, когда они нужны! К вечеру еще и распогодилось, свинцовые облака разошлись, и багровое закатное солнце залило гудящее, как растревоженный улей, Заовражино, какими-то неприлично яркими лучами. Я поймал себя на том, что от нетерпения уже постукиваю носком сапога о половицу. Замер. Приказал себе сидеть неподвижно и снова уставился в окно. Наш соглядатай, туповатый внучок «сидельца» топтался на дороге и никаких знаков не подавал. Минуты тянулись медленно-медленно. Пулеметы уже давно замолчали, фрицы пока что были заняты подсчетом потерь и учетом разрушений. До этой части деревни дошел пока что только один патруль. На наше счастье, контингент здесь был расквартирован такой себе, и по большей части совершенно не боевой. Иначе бы давно уже выпотрошили все дома в деревне в поисках возможных диверсантов. Но битва за Москву им сейчас была куда важнее, чем порядок в одном отдельно взятом населенном пункте, да еще и таком не особо значимом, как тупиковая железнодорожная ветка. Больше всего я опасался за то, что местные фрицы могут запросить подкрепления из Пскова, и до вечера сюда успеют явиться свеженькие фашики в хорошо выстиранной и выглаженной форме цвета «фельдграу». А солнце, как назло, застыло на закате, как пришитое, и не торопилось нырять за горизонт. Что для моих целей совершенно не годилось. Нужна была темнота. И в идеале — кромешная. Соглядатай на дороге посмотрел в сторону дома и помахал руками. Твою мать, еще кто-то прется… Предсказуемо, конечно. Было бы странно, если бы фрицы не устраивали после случившегося обход своих «владений». — В подпол, живо, — тихо скомандовал я молча сидящему за столом старшему Бежичу. Эмилия и Милена давно уже прятались в дальней комнате. Я сразу же отправил их туда, наказав не высовывать носа, пока я за ними не приду. — Неспокойно у меня на душе, — сказал Бежич, тяжело поднимаясь. — Как в мышеловке ведь мы там, а ну как найдут… — Найдут, скажешь от пшеков прятались, — нетерпеливо подталкивая его в спину, сказал я. — Давай-давай, ты человек ценный, не будут они тебя за яйца вешать. Бежич спустился в черный провал люка, а я занял его место за столом и взялся за ручку эмалированной кружки. Типа, гощу у Марьи по своим приютским делам. Чаек вот попиваю, что не так, камрады? За окном послышалась немецкая речь, потом ноющий голосок недоросля. Эх, зря он с ними пререкается, получит сейчас в чан. Хорошо еще, если не пулю… Словно в ответ на мои мысли, недоросль взвыл и захныкал. А фрицы заржали. И голоса начали приближаться. Сюда идут, проверяльщики хреновы. — Сейчас я их спроважу, — невозмутимая Марья поднялась из своего угла и надолго задержала на мне свой мутноватый взгляд. Ох, и странная же дама, меня от нее просто в дрожь бросает. Такое впечатление, что она все время находится под воздействием каких-то веществ. Лицо будто чуть стекшее вниз, выражение не меняется, а в прозрачных глазах ни тени страха, мыслей или чего другого. Как будто кукла восковая по какой-то прихоти ожила и по ней же продолжает приходить на помощь уже не в первый раз.