Осторожнее надо перемещаться, пожалуй что. Судя по всем этим ухищрениям, лес может быть еще и заминирован. Бл*ха… Колючка вроде не такая уж непреодолимая преграда. Когда у тебя есть кусачки. А если нет, то практически стена неприступная. По-быстрому из леса не выскочишь и обратно не нырнешь. Пулеметчик на вышке скучает и в мою сторону не смотрит. Ладно, пройдемся вдоль дороги по лесу, надо глянуть, насколько далеко фрицы не поленились все колючкой запутать. И шагаем осторожнее, потому что… Опа! А вот и то самое, чего я опасался. Струнка тоненькая, незаметно практически, если не знаешь, куда смотреть. Я переступил растяжку. Шаг. Еще шаг. Осторожно ставим ногу, дядя Саша. Теперь чуть правее. Еще шаг. Н-да, прогулка вдоль дороги — так себе идея. Я углубился поглубже в лес и двинулся от лагеря. Пробирался через густую чащу, переступал через замшелые поваленные стволы, перетекал от одного дерева к другому так, чтобы ветки не шелохнулись. Надо проверить, глубока ли кроличья нора… В смысле, как далеко простираются колючка и мины с растяжками. Понятно, что фрицам дай волю, они бы тут все вот так затянули, но их ресурс не бесконечен, а российские просторы — они, знаете ли, такие просторы… Тсс! Я напрягся, весь обратившись в слух. Так и есть, стрекот двигателя! Кто-то движется по дороге. Причем уже в той ее части, которая не защищена со всех сторон. Идея была молниеносной, диковатой, но времени на долгие рассусоливания у меня не было. Я присел за кочкой у дороги, готовый прыгнуть в любой момент. Сначала мимо проехали два мотоциклета. Следом грузовик, потом лоханка с тремя пассажирами, двое в форме, один в гражданском и белой повязке полицая на рукаве. Потом еще один грузовик. Поворот тут очень удобный, и если мне сейчас повезет, то замыкать колонну будет… Есть! Мотоцикл с люлькой! И на нем — двое гавриков, которые, по идее, должны быть настороже и сохранять бдительность, а на практике — их уже разморило от долгой и тряской дороги, и думают они вовсе не о том, чтобы сканировать взглядами окружающее пространство, а про рюмку шнапса, кружку пива и жирненькие горяченькие колбаски с тушеной капустой. И с чего я решил, что их будут колбасой с капустой кормить? Запах кухни что ли учуял? Или сам проголодался, вот и думаю с тоской про еду. Пора! Я резко распрямил колени, выбрасывая тело в стремительный прыжок. Хрясь! Шейные позвонки того, что в люльке сказали «досвидос» — минус один! Тот, что за рулем, успел только раззявить рот от удивления, но заорать я ему не позволил, ударом в горло отправив его в вальгаллу, или что там за загробную жизнь обещают фашистам после смерти? Придержал руль, чтобы мотоцикл по инерции вкатился в кусты у дороги и заглушил мотор. Замер, прислушиваясь. Машины удалялись. Отлично. Отряд не заметил потери бойца. Это ненадолго, конечно, но сколько-то времени у меня есть. Пока колонна доедет до лагеря, пока там сообразят, что был еще один мотоцикл, пока кто-то вспомнит, что ехали на нем какие-нибудь Ганс и Фриц. Пока отправят кого-то на поиски… В общем, какой-то запас есть. Я откатил моцик еще подальше от дороги и выволок пассажира из люльки. Бл*ха, щупловат он что-то, его форма на мне не сойдется даже. Тот, что рулил, был побольше, но тоже, прямо скажем, не здоровяк. Придется втянуть живот и дышать пореже, что ж… Я начал торопливо стаскивать с мертвых фрицев форму. Зараза, сапоги! Два золушка мне попались на одном мотоцикле. На таких ногах не кирзачи, а хрустальные туфельки надо носить… Ладно, придется обойтись своими берцами, авось не будут мне в ноги активно смотреть. Свернув добычу в более или менее аккуратный тючок, я по-быстрому углубился подальше в лес. В ту сторону, где должен быть заброшенный укрепрайон. Бункеры оказались в не таком уж плохом состоянии, во всяком случае, два из них. Неплохое убежище, в принципе, не заметишь, если не знать, куда смотреть. Хм, кстати, интересно, когда их построили? Такое впечатление, что это что-то гораздо более старое, чем укрепления времен первой мировой. Ну, то есть, их явно чинили и что-то достраивали, но эта вот краснокирпичная кладка, арочки изящные. Я фыркнул, представив напомаженного генерала в парике и шелковом мундире с рюшечками. «А вот то, что некоторые ходят на войну в двубортном, мы решительно осуждаем! И допустить этого никак не можем!» Я торопливо натянул серые форменные штаны. Выдохнул, чтобы застегнуть пуговицу. Едва втиснул плечи в китель. Ох, не треснул бы он по швам в самый неподходящий момент… Так, теперь каска. Хорошо хоть с ней проблем нет, зашибись было бы, окажись у водилы голова, как у воробья. Зеркала, чтобы оценить степень маскировки, поблизости, ясен пень, не было. Но я и так знал, что с отросшей щетиной я на истинного арийца совсем не похож. Это им не лень даже в окопах бриться. И ботинки еще… В общем, маскировка так себе, значит в коммуникации нужно вступать по минимуму. Ну и придется дождаться сумерек. Я сложил свои вещи и двинул обратно к деревне. Огляделся из-за кустов. Вроде никого, все тихо. Крайний дом явно заброшен, стекла выбиты, дверь болтается на одной петле. Ну, с богом. Поди сойду на праздношатающегося фрица в увольнении. Я выбрался на середину улицы и неспешно направился в сторону сельсовета. Пока что никто не обращал на меня внимания. Впрочем, и обращать его было некому — немецкая речь раздавалась со стороны палаточного лагеря, а в зданиях никакого движения не наблюдалось. Дотопал до дерева, остановился, покрутил головой. Сунул руку в карман. У фрица там лежали сигареты и спички. Сунул одну в зубы, привалился боком к дереву, чиркнул спичкой. Выпустил изо рта струю вонючего дыма. Скосил глаза на Кузьму. Тот не шевелился, притянутый к стволу веревками. Голову повесил. Одет только в драную рубаху и полотняные штаны. Насквозь промокшие. Сквозь прорехи маячат ссадины и синяки. — Михалыч, — шепотом окликнул я и коснулся его плеча. — Михалыч, ты живой? Несколько секунд он не отзывался. Даже на миг показалось, что… А, нет! Живой! Бороденка зашевелилась, головой дернул. Приподнял подбородок, скосил на меня глаза. Ох, и досталось же тебе, Кузьма… Как же тебя угораздило так попасть? — Саня? — просвистел он едва слышно. — Молчи, Михалыч, — почти не шевеля губами, произнес я и снова выдохнул дым, придав себе вид обычного бездельника, который никакого интереса к привязанному к дереву телу не испытывает. — Сейчас я тебя вытащу. — Ты с ума что ли спрыгнул так рисковать? — изможденное лицо Михалыча перекосило гримасой боли, но в потускневших глаза вспыхнула такая надежда, что у меня прямо сердце кровью облилось. — Не жилец я, уходи отсюда! — Заткнись, Михалыч! — шикнул я. Наклонился, типа ботинок от грязи протереть, незаметно извлек из-за голенища узкое лезвие заточки. — Стой, как стоял, не привлекай внимания раньше времени. Я приобнял дерево, как девушку на свидании, и начал аккуратно перепиливать веревки. Да уж, притянули его так, будто он годзилла какой. Особо опасен, и может одним пальцем тут дел наворотить. Три сигареты пришлось выкурить, пока справился. Замутило даже, несмотря на то, что я не затягивался, а просто дымил, чтобы видимость создать. — Почти готово, — прошептал я. — Последний виток остался. Дверь распахнулась, на пороге показался давешний эсэсман с ведром. Принесла ж его нелегкая! — А ты чего тут трешься? — неприветливо поинтересовался он, целеустремленно направившись к Кузьме. — Вам же сказано, сюда не соваться лишний раз. — Извини, приятель, — подражая его звонкому баварскому акценту, ответил я. — Мне на дежурство заступать через час, а на меня вдохновение нашло… — я заговорщически понизил голос. — Только не говори никому, что я стихи пишу. А то засмеют. — Шел бы ты со своим вдохновением отсюда, — фриц сплюнул и остановился напротив Кузьмы. Размахнулся ведром. Но потом в глазах его появилось сомнение. Он подозрительно прищурился и наклонился, чтобы присмотреться. Куда это ты уставился, хрен фашистский? Заметил, видно, что с веревками что-то не то. — Это еще, что за… — начал он, но договорить я ему не дал. Рванул на себя и несколькими короткими ударами всадил в него заточку. Тело его обмякло и потяжелело. Со стороны это могло смотреться как будто фриц споткнулся, упал, уронил ведро, а его добрый друг придержал его от падения. Я быстро резанул окровавленным ножом по последней удерживающей Кузьму веревке, усадил мертвого фрица спиной к дереву и подхватил Кузьму. Тот непроизвольно охнул, не удержавшись на ногах. Не особенно раздумывая, я закинул лесника себе на плечо и быстрым шагом двинул прочь. Можно ломануться бегом, но бегущий человек, да еще и с телом на плече, гораздо быстрее привлечет к себе внимание. Так что шагай, Саша, шагай. В такие моменты кажется, что путь стал в разы длиннее, чем раньше. Сердце грохотало так, что кажется, хотело проломить грудную клетку. Колени подрагивали от сдерживаемого напряжения. Не бежать! Ты просто тащишь мертвого старика к канаве братской могилы. Ничего необычного. Близ заброшенного дома я с облегчением скользнул под укрытие леса и вот тут уже ломанулся со всей возможной скоростью. Вот теперь нужно умчать как можно дальше, потому что счет идет на минуты. Тревога поднимется в тот же момент, когда вместо Кузьмы рядом с деревом обнаружат труп фашиста. Три минуты. Пять минут. Семь минут. Тело исхудавшего Кузьмы только сначала казалось мне невесомым. Но с каждым следующим шагом он становился все тяжелее и тяжелее. Дышал я уже с присвистом, но скорости не сбавлял. Потом, отдышусь потом. Пока плевать на все эти досадные мелочи жизни, вроде колющей боли в боку, впивающиеся во все места швы тесной одежды не по размеру, сбившуюся дыхалку. В голове билась мысль о том, что неплохо бы сбить со следа возможных собак. Сигареты хотя бы раскрошить… Но это было время, а у меня его было мало, совсем мало. Собак я вроде не видел и не слышал, да и не концлагерь это. Но кто их знает, лучше перебдеть. О, ручей, подойдет! Я помчался дальше по дну неглубокого ручейка с коричневой торфяной водой. Ботинки и штаны до колен тут же промокли, ну и хрен с ними. Метров через триста я выбрался на нужный мне берег и запетлял по лесу дальше. Позади завыла сирена. Ожидаемо завыла. Показалось, что не где-то далеко, а прямо у меня над ухом. Бл*ха, как же медленно я бегу… Я нырнул в низкую дверь заброшенного бункера и замер, переводя дыхание. Легкие полыхали синим пламенем, перед глазами во мраке плясали цветные пятна. — Михалыч, ты живой? — спросил я. — Ох… — едва слышно простонал он.