— Но и на деревне оставаться опасно. — Ты правь лошадью, а то налетим на валун, отлетит колесо. Что делать-то будем? — Я правлю. — И помолчи. Сначала дело сделать надо, потом посмотрим. — Лады. В деревне Шмаров передал повозку пацаненку, крутившемуся у управы. Это было здание бывшего сельсовета, где ранее размещались управляющий отделением колхоза и парторг, имелся кабинет участкового милиционера. Теперь тут сидели староста с помощником, писарь и полицаи. Из помещения участкового они сделали небольшую тюрьму на две камеры. — Ступай за Фомой. Я буду в кабинете, — сказал Буганов Шмарову. Тот усмехнулся и заявил: — Нашел тоже кабинет. Так, каморка. — Какой ни есть, а кабинет. Зубы мне не заговаривай, ступай за Фомой, но до того пройди к соседу Кузьмича, проведай, все ли у Тимофеева в прядке. Я имею в виду евреев. Не приведи бог они уехали. Тогда с нас Калач головы вмиг поснимает. — Нет, не уехали. Не дали бы Фома и Иваныч, который глядит за подворьем Кузьмича. Да и куда им ехать? — В лес. Но ладно брехать, пошел! — Ты бы повежливей, Евдоким Нилыч. Я же тебе не батрак. Тоже на должности. — Ладно, извини. Шмаров ушел. Буганов отправился в контору. Дверь, ведущая в кабинет старосты, была открыта. Василий Акимович Косарев сидел за столом, морщил лоб, что-то писал и постоянно протирал перо ручки. Старший полицай зашел к нему. — Приветствую, Василь! — Это ты, Евдоким. Как съездил в район? — Как обычно. Ничего хорошего, когда вызывает начальство, ожидать не приходится. — Это да, особенно если начальник такой, как Мирон Калач, редкой жестокости человек. А ведь раньше порядочным был, другим. — Все мы раньше другими были. Вот ты кем числился? Агентом по снабжению, мотался по району по указу Кузьмича, а сейчас? Староста. Самый большой начальник в деревне. У тебя и помощник, и писарь. Кстати, где он? — Отправился в город к родне. — То-то гляжу, сам чего-то пишешь. Докладную, что ли? — Отчет, черт бы его побрал. Немцы строгий порядок ввели, вот и отчитывайся, куда ведро с пожарного щита делось. Спер его кто-то. Обычное дело, а целую бумагу писать надо. Что ухмыляешься? Тебе тоже придется отчитываться. Ведро само собой исчезнуть не могло, значит, стащили его, а это уже по твоей должности дело. Кража, понимаешь? — Да ну ее к черту, эту кражу. Я свое ведро лучше повешу на этот никому не нужный пожарный щит. Косарев отложил ручку. — Свое, говоришь? Тогда другое дело. Ведро на месте, чего писать-то? Только ты повесь уж его, Евдоким. — Сказал, сделаю. — Чего в Гороше делается? — Живет новой жизнью районный центр. Ресторан «Парус» переименовали в «Мюнхен». Есть такой город в Германии. При нем бордель организован и игровой зал. Косарев вздохнул и заявил: — Немцы для себя и не то сделают! — Не только для себя. Ресторан могут посещать работники администрации, управы, полицейского управления. Так что можешь съездить, развлечься, если захочешь. — Ага! И половину зарплаты там за вечер оставить. Буганов рассмеялся и заявил: — Ты на деньгу всегда жадный был. Конечно, проще самогону выпить, жене в морду дать да на сеновал с толстозадой Дунькой завалиться. При этом никаких трат. — Дунька мне племянница. Приютил сироту, потому как бросить не мог. — Ага, особенно когда увидел ее задницу. Ты мне-то не бреши. Я все же начальник полиции здесь, знаю, как ты опекаешь бедную сиротку, которая спит и видит себя на месте Галины, жены твоей. — Слушай, Евдоким, я в твою личную жизнь не лезу, вот и ты в мою не лезь. — Ладно, Василь, проехали. Мы же теперь как близнецы. Друг без друга никуда. И править на деревне вместе будем, и отвечать за дела свои. — Это перед кем же? — Да перед всеми. И перед немцами, и перед партизанами. — Тьфу на тебя, Евдоким. Какие партизаны? В районной газете новой пишут, что скоро немцы уничтожат всех лесных бандитов. А перед ними ответим, если в чем провинимся. Перед немцами не страшно. — Ну а как насчет Калача? — А что Калач? Над ним бургомистр. А с ним у меня отношения хорошие, приятельские. — Да Роденко боится Калача больше чем гестапо. — Хватит! Тебе заняться нечем? Неси ведро и вешай на щит. — Ты не волнуйся, все, что надо, сделаю. Пришли Шмаров с Болотовым. — Что тебе надо, Евдоким? — спросил бывший зэк. — Узнаешь. Посиди пока в кабинете. А ты, Николай, иди за мной на улицу. Полицаи вышли. Там Буганов убедился в том, что никто их не слышит, и спросил: — Что по Тимофееву и евреям? — Нормально все. На месте. Во двор выходят только по нужде. Иваныч сказал, долго так евреи не просидят. Они наверняка задумали куда-то дальше свалить. — Главное, чтобы до утра не свалили. — А чего утром будет? — О том я и хотел поговорить с тобой, но после Фомы. Идем. Буганов со Шмаровым вернулись в контору. Из коридора старший полицейский позвал бывшего зэка: — Фома, поди сюда. — Чего еще? — Поди, надо. Болотов вразвалку вышел в коридор. — И что? — Иди за мной! Они прошли в торец коридора. Двери камер тюрьмы держались открытыми, когда в них не было сидельцев за мелкие нарушения. Одну из них и открыл старший полицейский.