– Отлично, – заметил Доггер, и я искупалась в лучах его одобрения. – Не то чтобы это нам чем-то помогло, – добавила я. – В этом мире очень много леди-испанок. – Это так, – согласился Доггер. – Но в Англии их не так много, а среди них еще меньше тех, кто играет на гитаре, а за последние месяц или два в Бруквуде была похоронена, скорее всего, одна. – В Бруквуде? – воскликнула я. – На Бруквудском кладбище в Суррее, – уточнил Доггер. – Откуда ты знаешь? Хотя на Доггера это не похоже, в этот раз он явно водит меня за нос, я уверена. – Ты шутишь, – добавила я. – Вовсе нет, – возразил Доггер, рассматривая отрубленный палец. – В последнем выпуске журнала «Граммофон» был опубликован некролог мадам Адрианы Кастельнуово, знаменитой импресарио. Она училась у известного гитариста Андреса Сеговия и сделала много замечательных переложений на гитару пьес позднего Алессандро Скарлатти. В моей небольшой коллекции есть несколько ее записей. В августе состоялась ингумация мадам Кастельнуово в Бруквуде. – Доггер, ты меня поражаешь, – сказала я, умолчав о том, что обожаю людей, имеющих в своем словарном запасе слово «ингумация». Оно происходит от двух латинских слов (in – «в» и humus – «земля») и означает действие помещения в землю, сиречь погребение. Подходящее слово, поскольку оно точно обозначает то, что происходит, и при этом не ассоциируется с червями, личинками, жижей и тому подобным. Лично меня очень занимает свойство вещества растворяться, притягивая влагу из воздуха, но я понимаю, что не все разделяют мои увлечения. Не всех вдохновляет перспектива превращения человеческих сердец и мозгов в кашу. – Итак, – подытожила я, – первым официальным действием агентства «Артур У. Доггер и партнеры» будет поездка в Бруквуд? – Видимо, да, – подтвердил Доггер, заворачивая палец в салфетку. – Вы знаете, что у лондонской компании «Некрополис» есть собственная железная дорога? Во всяком случае до бомбежки была. От Ватерлоо до сих пор время от времени ходит их поезд. Почему я никогда об этом не слышала, удивилась я. Кто мешал мне узнать об этом? – Железная дорога для мертвых? – уточнила я, не в состоянии сдерживаться. – Именно, – подтвердил Доггер. Оказалось, что мы можем уехать в Бруквуд только завтра. Обстоятельства удерживали нас дома, и самым обременительным стала необходимость отскрести Фели от кровати и привести ее в порядок, чтобы она наконец уехала в свадебное путешествие. План заключался в том, чтобы ранним вечером отправить ее в Лондон, откуда она должна была сесть на корабль на континент. Дитер собирался свозить ее во все музыкальные храмы Германии и потом провести две недели в Вене, посещая Венскую оперу и место рождения Моцарта. Фели продолжала рыдать в три ручья в спальне и теперь отказывалась впускать даже милейшего доктора Дарби, поэтому казалось маловероятным, что моя сестрица выйдет хотя бы в туалет, не говоря уже о памятных местах Вольфганга Амадеуса Моцарта. Дитер был вне себя от расстройства. Он умолял, уговаривал, обнимал, утешал и кудахтал над Фели, но ничто не помогало. Она отказывалась общаться, только издавала время от времени пронзительные вопли. – Она перенесла тяжелый шок, – сказал доктор Дарби. – Я часто такое видел. Я ужасно хотела расспросить его, где и когда, но изо всех сил сдерживалась. В углу толпились викарий с женой, Дитер и его родители. Дитер имел вид человека, у которого на глазах только что освежевали его кошку. – В подобных случаях время – лучший лекарь, – разглагольствовал викарий. Эти слова могли утешить кого-то, но не Дитера. – У меня билеты, – сказал он. – Мы купили их несколько месяцев назад. Сомневаюсь, что я могу их поменять. Бедолага Дитер! Мне хотелось расплакаться в знак сочувствия к нему. Что я могу сделать для облегчения его страданий? – Я с ней поговорю, – внезапно решила я. Сделала несколько шагов к двери, и тут меня схватил за руку доктор Дарби. – Постойте-ка, – тихо сказал он и добавил: – Что вы на самом деле видели в торте? Нет смысла отрицать, я видел вас за столом. – Ничего, – ответила я. – В торте не было ничего особенного. Отчасти это правда. В торте и правда не было ничего особенного, во всяком случае после того, как я завернула отрубленный палец в салфетку и спрятала в карман. Я отвела доктора Дарби в сторону со словами: – Она пережила такой стресс. Сначала отец, потом помолвка, а теперь свадьба. Я обратила внимание, что в последнее время она сильно нервничает. Я думала, мы отправим ее в медовый месяц раньше, чем она сорвется. – Я ободряюще похлопала доктора по руке. – Поэтому я и хочу подняться и поговорить с ней. – Что ж… – начал он, но я не дала ему сказать больше ни слова и с уверенностью, которую на самом деле не чувствовала, удалилась. Надеюсь, я выглядела убедительно. Я не стала утруждать себя стуком и просто ввалилась в спальню Фели, как будто я – добровольная пожарная бригада Бишоп-Лейси. Фели распростерлась на викторианской кушетке под окном, прикрывая глаза запястьем и горько всхлипывая в шелковый носовой платок. – Вставай, Фели, – скомандовала я. – Постыдилась бы. Вставай и иди к гостям. Тебя все ждут. Ты не можешь так обращаться с людьми. Что бы сказал отец? Я сделала паузу, чтобы она прониклась моими словами. – Там был… э-э-э… человеческий палец… в… о! Это… – Это была сосиска, – отрезала я. – Мы с Даффи пошутили. Извини, если мы тебя расстроили. Попозже я попрошу у господа прощения за откровенную ложь. Он мне простит, а Даффи нет. – Сосиска, – повторила я. – Старая обветрившаяся сосиска. Я вознесла безмолвную молитву призраку покойной мадам Кастельнуово, где бы она нынче ни была. Сосиска, да уж! Рыдания стали чуточку тише. Фели поверила? Трудно понять. – Я сказала, что у тебя расстройство желудка из-за вина, – продолжила я. – Все отнеслись с пониманием. – Как ты посмела! – зашипела Фели. – Как ты посмела! Теперь все сплетницы в деревне будут перемывать мне кости! Наконец она стала похожа на саму себя. – Иди уже, – сказала я, уперев руки в бока и пытаясь выглядеть внушительнее. – Тебя жених ждет. Фели промокнула глаза влажным платком. – Из-за тебя я испортила макияж. – Ой боже мой, – сказала я. – Он был испорчен до того, как ты ушла наверх. Фотографии все равно уже сделаны, так что какая разница. Улыбайся, несмотря ни на что. Езжай в Вену. И не возвращайся, пока у тебя характер не улучшится. Фели попыталась взглянуть мне в глаза, но я не дала ей такой возможности. – Не надо изображать из себя василиска, – сказала я. – У меня иммунитет. Иди уже. К моему крайнему изумлению, она послушалась. – Желаю хорошо провести медовый месяц! – прокричала я вслед, но она либо не услышала, либо решила, что я недостойна ответа. Нелегка участь посредника. Вскоре Фели и Дитер под дождь из конфетти, слез и старых сапог погрузились в автомобиль Банни. Среди тех, кто столпился у дверей, воцарилось долгое неловкое молчание. Похоже, никто не хотел заговорить первым. Первой моей мыслью было облегчение: Фели больше не живет в Букшоу. Нет, неправда. Это то, о чем я хочу думать. По правде говоря, мне было очень тяжело от того, что теперь я осталась одна. Разумеется, со мной будут Даффи, Доггер и миссис Мюллет, но Фели уехала. Фели, с которой я вела вечную войну со дня моего рождения; Фели, которую я всегда любила; Фели, которую я иногда ненавидела. Нелегко питать неприязнь к человеку, который пишет музыку в твою честь, пусть даже это короткая пьеса для пианино, каскад бурных аккордов, призванный увековечить незабываемое, полное драматизма событие, когда я по неосторожности объелась пирожками миссис Мюллет. Фели назвала эту пьесу «Досадная неловкость» и исполняла ее для посетителей при любой возможности. «Дрянь!» – шипела я, когда она мучила меня этой пьесой, но она просто транспонировала мелодию несколькими нотами выше и начинала заново. Но, хотя мы все трое презирали друг друга, бывали случаи, когда мы самым неожиданным и удивительным образом выступали заодно. Например, как-то во время рождественской службы в Святом Танкреде, когда мы с Даффи стояли плечом к плечу с остальными прихожанами и во весь голос пели псалмы, заменяя слова. «Велик господь, туши мой мозг», – орали мы. Это и еще «Стирали пастухи носки». И в конце каждого псалма мы пели: «Обман!» При наличии практики и изрядной доли хладнокровия можно делать это, широко улыбаясь соседям через проход, и они будут улыбаться тебе в ответ, ни на секунду не заподозрив, что происходит. Однажды на рождественском концерте мы все трое подхватили свинку. Запертые дома, мы дали друг другу прозвища: я была Свинтус, Даффи – Свинелла и Фели – Свиниссимус. Никогда мы не были так близки друг другу. Опухшие шеи и сухость во рту не мешали нам смеяться. Фели всегда была скалой. Но, как однажды сказал мне Доггер, у каждой скалы есть подошва. Я буду скучать по ней. Наконец Даффи нарушила молчание. – А теперь, Хельмут, Инг… (она обращалась к мистеру и миссис Шранц; Даффи никогда не придерживалась церемоний). Пойдемте взглянем на первое издание «Записок Пиквикского клуба», которое я обещала вам показать. Автограф Диккенса завораживает. Вы увидите зеленые чернила на титульной странице каждого тома. – Девятнадцать автографов божественного Диккинса. – Хельмут пришел в восхищение. – Поразительно. Ведите нас, дражайшая Дафна.