Из другого кармана он извлек ложку. Открывая бутылочку странной формы и наливая в ложку темную жидкость, он пробормотал, словно обращаясь ко мне: «Бальзамический электуарий Брокена. Здесь много опиума». А потом добавил громче: – Откройте рот, доктор Брокен. Если бы я не ждала этого, могла бы не увидеть. Рот доктора Брокена плотно закрылся: едва заметное движение, буквально на волосок, но тем не менее внимательный глаз смог его уловить. – Примите ваше лекарство, доктор Брокен, – спокойно сказал Доггер, – или мне придется послать за миссис Прилл. Древние глаза едва заметно двинулись, перемещая взгляд на один-два градуса, как будто с непривычки, пока наконец он не посмотрел мне в глаза. Древний язык высунулся и облизал древние губы. Доггер не шевелился, держа ложку. – Ваша дочь рассказала нам о письмах, – сказал он доктору. – Необходимости в секретах больше нет. Кто их написал? Дрожь зародилась в старческих пальцах и постепенно поднялась по локтям и плечам. Через несколько секунд в уголке глаза выступила слеза. Доктор Брокен плакал. – Только имя, доктор. Скажите имя, и мы уйдем. С этими словами Доггер наклонился так, что его ухо оказалось напротив губ старика. Ответом была только струйка слюны. Доггер бережно протер рот доктора белым носовым платком. – Только имя, – повторил он таким нежным голосом, что я не поверила своим ушам, таким голосом можно убаюкивать ребенка после ночного кошмара. – Только имя. Будьте хорошим мальчиком. Рот доктора Брокена задергался, губы втянулись и задрожали. – Протей, – прошептал он. – Протей, – повторил Доггер, поворачиваясь ко мне. – Мисс Черчилль, запишите, будьте добры. Мисс Черчилль? Как умно, я подыграю. Я сделала вид, что ищу блокнот, и сделала запись на ладони воображаемым карандашом. – Оригинальный подход, доктор, – сказал Доггер старому джентльмену. – Поздравляю. И он снова обратился ко мне: «Протей – древнегреческий бог, который, как считалось, знает все – прошлое, настоящее и будущее, но не хочет ничем делиться. Мог принимать любую форму, какую пожелает. Единственный способ получить от него информацию – испугать его во время сна. Как умно с вашей стороны подумать об этом, доктор Брокен. Очень умно. А теперь…» Ложка снова шевельнулась, неумолимо двигаясь по направлению ко рту доктора. В воздухе остро запахло бальзамом и чем-то еще. Отворачивая голову и вяло трепыхаясь, старик выдавил из себя имя вместе с пузырями слюны: – Гавриил! – Благодарю, – сказал Доггер. – Всего хорошего. Вылив содержимое ложки на растущий поблизости азиатский ландыш, он завернул ее вместе с бутылочкой в тот же испачканный носовой платок, которым он утирал рот старика, а потом прошествовал к выходу. Я, естественно, последовала за ним. – Как ты его заставил, Доггер? – спросила я, пытаясь собраться с мыслями. Мы медленно шли на вокзал в Бруквуде. – Его выдали глаза, – сказал Доггер. – С учетом его предполагаемого состояния можно было бы ожидать расширенные значки, но нет, ничего подобного. – Симуляция? – полюбопытствовала я. Припоминаю, что Шерлок Холмс собирался написать монографию на эту тему. – Именно, – подтвердил Доггер. – Имитация несуществующей болезни. И должен признать, он играет в эту игру весьма успешно. Вопрос был в том, чтобы вывести его на чистую воду. – Ты выкурил его! – Я захлопала в ладошки. – Интересно, почему никому другому это не пришло в голову? – Может, потому, что это не в их интересах. Большие деньги могут купить очень плохое зрение. – Но не в нашем случае! Доггер улыбнулся. – Ноготь большого пальца, если сильно надавить им под указательный ноготь якобы бессознательного человека, может оказаться весьма полезным орудием расследования. – Мы открываем новые просторы в криминалистике! – гордо сказала я, прикасаясь к его рукаву. – Не совсем, – возразил Доггер. – Тем не менее, как говорил Фрэнсис Бэкон, превзойти Аристотеля светом самого Аристотеля – значит, думать, что чужой свет может усилить собственный. Он имел в виду, что мы должны сами зажечь спичку и погрузиться в собственную тьму. – Мы должны быть готовы к импровизации! – сказала я. Эта мысль неоднократно посещала меня в химической лаборатории. – Если мы хотим быть наравне с доктором Брокеном, да, должны, – согласился Доггер. – Его слова о том, что письма написал Гавриил, чрезвычайно важны. – Боюсь, я не понимаю, – призналась я. – Сначала он сказал, что их написал Протей, морской бог. Потом Гавриил, ангел, известный тем, что он провозвестил рождение Христа. Две вещи абсолютно ясны: он говорит неправду и за его фасадом беспомощности таится активный и изощренный ум. Наш доктор Брокен – необыкновенно хитрый тип. Некоторое время мы шли в молчании. Слова Доггера врезались мне в память. – Доггер, – заговорила я, – могу я кое о чем тебя спросить? Надеюсь, что это не дерзость. Этот вопрос я хотела задать ему уже много лет, но до сих пор не подворачивался подходящий момент. – Разумеется, мисс Флавия. Я собралась с духом. Это будет нелегко. – Ты веришь в ангелов? – выпалила я и сразу же пожалела об этом. Слишком личный вопрос. Не мое это дело. Время жутко замедлилось. Я прикусила язык, и тут Доггер ответил: – Да, верю, абсолютно серьезно. Конечно, они невидимы, но мы, люди, знаем их как мысли. Где-то кусочек вселенной встал на место, и день прояснился. Жизнь никогда не будет прежней. – Благодарю тебя, Доггер, – сказала я. – Я всегда это подозревала. И мы рассмеялись. 6 Как обещала своим пассажирам, во всяком случае живым, сто лет назад лондонская железная дорога «Некрополь», мы вернулись домой к чаю. Кларенс Мунди встретил нас на вокзале и отвез в Букшоу. Миссис Мюллет ждала нас в дверях. – Вы разминулись буквально на секунду, – сказала она. – Эта женщина снова явилась. Я сказала, что вас нет, но она ворвалась в дом. Сказала, мол, прошлый раз забыла кошелек. – Она нашла его? – поинтересовался Доггер. – Нет. Но я все время за ней присматривала. – Она оставила записку? – спросила я. – Нет. Твердила, что ей нужно повидать вас и мистера Доггера. Не верила, что вас нет. Должно быть, думала, я прячу вас за плитой или что-то вроде. Хочет, чтобы вы явились к ней немедля. Немедля, только подумайте! Я не сводила глаз с ее пальцев, но она ничего не касалась. Жизнью клянусь.