Дверь магазина резко открывается, и на порог выходит Розалия Альба, прищурив глаза, словно не видела солнца с прошлого лета. – Здравствуй, Пенни. Как мама? – По-прежнему, – сознаюсь я. Они с мамой когда-то дружили. Встречались по субботам, чтобы вместе выпить чаю. Иногда мама Роуз приезжала на остров, и они пекли печенье или ежевичный пирог – колючие кусты ежевики разрослись по всему острову, и отец все грозил их выкорчевать. Миссис Альба – одна из немногих, кому все еще есть дело до мамы. Прошло три года со дня исчезновения отца, и в городе о нем совсем позабыли – словно его никогда и не было. Хотя пустые взгляды терпеть гораздо легче, чем всеобщее любопытство. Чего мы только не наслушались в первые дни: Джон Талбот всегда был здесь чужим; он бросил жену и дочь; терпеть не мог Спарроу; сбежал из города с другой женщиной; сошел с ума на острове и вздумал перейти море вброд. Отец был из приезжих, и в городе его так до конца и не приняли. Казалось, даже испытали облегчение, когда он исчез. Непонятно, чем он это заслужил. Но мама-то выросла в Спарроу и здесь же окончила школу. А потом поступила в колледж в Портленде и познакомилась с отцом. Они любили друг друга, и я знаю, что он бы никогда нас не бросил. Он был счастлив. Однако три года назад что-то случилось. Отец был с нами, а на следующий день просто исчез. – Передай маме от меня. – Миссис Альба протягивает маленькую розовую коробочку, перевязанную ленточкой в белый горошек. – С каким вкусом? – Я разглаживаю ленточку пальцами. – Лимон и лаванда. По новому рецепту. Миссис Альба печет не просто печенье. Ее «добрые печенюшки» предназначены для того, чтобы стирать из памяти все самое плохое. Я сама не особо верю, что это работает, но местные и туристы поглощают ее выпечку как сильнодействующее лекарство от непрошенных мыслей. Миссис Поттс, которая живет в маленьком домике на Алебастр-стрит, утверждает, что после особенного шоколадного печенья с добавлением инжира и базилика она больше не вспоминает тот день, когда собака ее соседа Уэйна Бейли до крови прокусила ей ногу, да так, что остался зигзагообразный шрам. А почтальон мистер Ривера почти забыл, как его жена ушла к какому-то водопроводчику из Чеснат-Бэй. Подозреваю, что секрет все же в немереном количестве сахара и необычных вкусовых добавках – так что некоторое время вы только и думаете о сочетании терпкого вкуса лаванды и лимонной кислинки. В этот момент просто не до дурных мыслей. После исчезновения отца миссис Альба передавала через меня печенья всех мыслимых и немыслимых вкусов – малина и лайм, фундук и эспрессо, морские водоросли и кокос, – в надежде, что они помогут маме забыть о случившемся. Увы, ее горе оказалось сильнее. – Спасибо, – говорю я, и миссис Альба широко улыбается. Ее добрые глаза всегда излучают тепло. Мама Роуз – испанка, а отец – чистокровный ирландец родом из Дублина. Сама она, к собственной досаде, умудрилась унаследовать внешность отца. – Увидимся в девять, – киваю я подруге, и мать с дочерью исчезают за дверью. Сегодня они должны напечь как можно больше добрых печенюшек, ведь уже завтра в городе будет полно туристов. * * * Вечер накануне сезона всегда для меня особо тягостный. Словно темная вязкая туча давит на плечи. Я знаю, что происходит: смерть ползет по городу, скребется в каждую дверь. Я чувствую ее. Она разлита в воздухе, в каждой капле дождя, в морской пене. Сестры возвращаются. Номера в трех местных гостиницах забронированы на три недели вперед – до закрытия сезона, которое приурочено ко дню летнего солнцестояния. Комнаты с видом на море стоят в два раза дороже. Гостям нравится открыть окно или выйти на балкон и услышать манящий зов сестер Свон, поющих в морской глубине. Первые туристы уже гуляют по городу, волокут чемоданы по мостовым, фотографируют бухту. Узнают, где у нас лучший кофе или горячий суп, – в первый день приезжие обычно мерзнут, и от этого холода невозможно избавиться, он пробирает до костей. Как и большинство местных жителей, я ненавижу это время. Но мне досаждает не наплыв туристов, а устроенный изо всего этого спектакль. Вот настоящее проклятие для города! Добравшись до причала, я запрыгиваю в лодку и бросаю сумку на заднюю скамейку. По всему правому борту на белой краске видны царапины и вмятины, похожие на азбуку Морзе. Отец перекрашивал лодку каждую весну, но в последние три года этим некому было заниматься. Иногда я сравниваю себя с этим корытом: такая же битая и поцарапанная. Отец исчез где-то в море, а я осталась ржаветь. Я устраиваю коробочку с печеньем рядом с сумкой, пробираюсь к носу лодки и начинаю отвязывать линь. И в это время слышу глухой звук шагов: ко мне подходит парень с каким-то скомканным листком бумаги в руке. Его лицо в тени от капюшона толстовки, за плечами тяжелый рюкзак. – Я ищу Пенни Талбот, – говорит он. Его голос как ледяная вода. – Мне сказали, она может быть на причале. Я встаю во весь рост и пытаюсь посмотреть ему в глаза. – А что вам от нее нужно? – Не хочется сразу сознаваться, что я и есть Пенни Талбот. – Я нашел вот это в закусочной… в «Горячем супчике», – говорит он с запинкой, будто не уверен, что правильно запомнил название. «Горячий супчик» – небольшое кафе, расположенное на пирсе. И по версии местной газеты «Хороший улов» – листка, над которым работает всего два человека, причем один из них мой одноклассник Тор Грэнтсон, сын владельца, – уже десятый год подряд это «Лучшая закусочная» Спарроу. В течение учебного года «Супчик» – любимое место местной молодежи, но летом мы вынуждены делить места у барной стойки и столики на открытой террасе с полчищами туристов. – Я ищу работу, – добавляет незнакомец и показывает мне смятый листок. Так вот в чем дело! Почти год назад я приколола к доске объявлений в «Горячем супчике» записку: «Требуется помощник по обслуживанию маяка на острове Люмьер». С некоторых пор мама ничего не могла делать, а мне одной оказалось не по силам управляться со всем. Но на предложение никто не откликнулся. Я уже и забыла про него, потому что в итоге разобралась во всем сама. А бумажка с объявлением скрылась под ворохом рекламок и визиток. Но он каким-то образом откопал ее. – Мне больше не нужен помощник, – резко отвечаю я, бросая линь в лодку. Ну вот, нечаянно выдала себя. Я не хочу, чтобы на острове работал чужак, о котором я ничего не знаю, которому не могу доверять. Надеялась, что отзовется какой-нибудь уставший рыбак или кто-нибудь из школы. – Уже нашли кого-то? – Нет. Просто сейчас мне вообще никто не требуется. Парень проводит рукой по лбу, откидывая капюшон. И я вижу его глаза – темно-зеленые, как лес после дождя. Он примерно моего возраста или на пару лет старше. На бездомного не похож – иначе был бы чумазый и неряшливый. Но поведение выдает в нем приезжего: насторожен, все время озирается по сторонам. Вот он стискивает зубы, прикусывает губу, и оглядывается через плечо на город, мерцающий на послеполуденном солнце, будто посыпанный блестками. – Вы приехали на фестиваль сестер Свон? – спрашиваю я. – Фестиваль кого? – Незнакомец снова поворачивается ко мне, и в каждом его движении чувствуется твердость: в подергивании ресниц, в шевелении губ. – Тогда зачем вы здесь? Очевидно, он ничего не знает о сестрах Свон. – Просто это конечная автобуса. Это правда. Автобус петляет вдоль побережья, останавливаясь в прибрежных деревушках, пока шоссе не упирается в Спарроу. Дальше дороги нет. Горные хребты не позволяют двигаться вперед вдоль воды, можно лишь свернуть вглубь материка. – Неподходящее время выбрали, – сообщаю я, снимая с кнехта последний канат и продолжая держаться за него, чтобы лодку не относило от причала. – Почему? – Он засовывает руки в карманы джинсов. – Завтра первое июня. Выражение его лица не меняется. Да он понятия не имеет, куда попал! – Простите, ничем не могу помочь, – говорю я, вместо того чтобы объяснить ему, что самый разумный поступок сейчас – убраться из города первым же автобусом. – Можете поискать работу на консервном заводе или наняться к рыбакам. Хотя они обычно не берут чужаков. Парень снова прикусывает губу и смотрит вдаль мимо меня, в направлении острова. – А где здесь можно остановиться? – У нас есть гостиницы, но в июне они всегда забиты до отказа. Завтра начинается туристический сезон. – А, первое июня? – эхом откликается он, словно прояснив таинственную дату, которая явно что-то значит для меня, но ничего не значит для него. – Да. – Я дергаю за трос и завожу мотор. – Удачи вам. По пути к острову несколько раз оглядываюсь. Он так и стоит на пирсе, смотрит на воду, как будто не зная, что делать дальше. И лишь обернувшись в последний раз, вижу, что он наконец ушел. Глава 3 Искры большого костра улетают в серебристое вечернее небо. Мы с Роуз осторожно пробираемся вниз по ухабистому спуску на Копперс-Бич – единственный пологий участок побережья не загроможденный камнями. Узкая полоска пляжа с белым и черным песком вперемешку, которая заканчивается подводной пещерой, куда отваживаются заплывать лишь немногие: самые храбрые и самые глупые. – Ты передала маме печенюшки? – спрашивает Роуз, совсем как врач, который прописал лекарство и хочет узнать, помогает ли оно и есть ли побочные эффекты. * * * Вернувшись на остров, я приняла душ в продуваемой сквозняком ванной комнате и некоторое время посидела перед маленьким прямоугольным зеркалом, раздумывая, что надеть на вечеринку. Выбрала белые джинсы и плотный черный свитер, в котором наверняка не замерзну ночью. Мама все это время сидела за столом на кухне, уставившись в чашку чая. Я вручила ей печенюшки миссис Альбы. – Еще одни? – грустно спросила она, когда я поставила перед ней коробочку. В Спарроу суеверия воспринимают всерьез, наравне с законом всемирного тяготения или расписанием приливов и отливов, и большинство местных жителей не сомневается, что выпечка миссис Альбы помогает с тем же успехом, что и таблетки. Так что мама послушно отправила в рот лавандово-лимонное печенье, стараясь не проронить ни крошки на растянутый коричневый свитер с наполовину закатанными рукавами, открывающими бледные тонкие руки. По-моему, она даже не осознает, что сегодня последний день учебы, а значит, еще год и я окончу школу, и что завтра – первое июня. Не то чтобы мама совсем утратила связь с реальностью, но границы ее мира весьма условны. Как в неисправном телевизоре: картинка движется, цвета есть, а звука нет. – Мне показалось, что я видела его сегодня, – бормочет она. – Он стоял на берегу под скалой и смотрел на меня. – Ее губы дрогнули, кусочек печенья выпал из ладони на тарелку. – Но потом пригляделась, а это всего лишь тень. Игра света. – Мне очень жаль. – Я погладила ее руку. Я сама все еще слышу звук двери, захлопнувшейся за отцом. Вспоминаю, как он шел усталой походкой по тропинке к морю. В ту ненастную ночь, три года назад, когда он ушел и не вернулся, я смотрела ему вслед.