— И что с того? Следившие за нами вороны склонили головы и громко каркнули — будто продублировали Алинин вопрос. — Вполне возможно, что и ничего, — ответил я. — А быть может, что в этом и есть причина той встречи с «солдатами». Пока я учился в «Г» классе, мы ни разу не ездили ни на погранзаставу, ни в расположение погранотряда. А вот «А» класс бывал в гостях у пограничников неоднократно. Я узнал об этом у Свечина. Заметил, что Алинина бровь со шрамом снова дёрнулась. Продолжил: — Вот я и подумал: не будет ли у нашего класса этой зимой подобной экскурсии? В целях патриотического воспитания. Или вдобавок к урокам по начальной военной подготовке. А может, как с тем походом: чтобы на старости лет нам было что вспомнить. Тогда встреча всего класса с солдатами выглядит вполне логичной. Алина повернула в мою сторону лицо. — Ты считаешь, что на заставе с нами что-то случится? — спросила она. Всё же опёрлась о мою руку. — Очень может быть, — сказал я. — Экскурсия к пограничникам, где будет только наш невезучий десятый «А» класс. Такой вариант выглядит логичным. Не находишь? И более вероятным, чем нападение солдат финской армии на нашу школу. Где оружие — там и несчастные случаи. А иногда даже и не случайные. — Несчастный случай? — повторила Волкова. — И выживут только пятеро из всего класса? Я поправил очки. Предположил: — Или же эти пятеро попросту не поедут на экскурсию. Что тоже кажется логичным. Именно это я и предположил, когда вспомнил слова Лёни об Оле Ерохиной. Вот уж кто точно бы не поехал ни на какую заставу! Почти не сомневаюсь: ты, Волкова, стала бы шестой выжившей. По своей воле ты к пограничникам вместе с классом не поедешь. Алина неуверенно повела плечом. Я посмотрел на показавшееся впереди, на горке, облицованное красным кирпичом здание почты. Его внешний вид отличался от прочих городских построек. Лишь большие окна намекали: его тоже построили и спроектировали финские строители. Будто бы в подтверждение этому факту на стене трёхэтажного строения я увидел баннер с изображением соединившихся в рукопожатии рук, разукрашенных в цвета флагов двух стран: Финляндской Республики и СССР. — Ты должен рассказать об этом… кому-нибудь, — сказала Волкова. — Я рассказал: тебе. Алина помотала головой — её собранные на затылке в хвост волосы словно заискрились. — Ты должен рассказать о своём сне милиционерам, — сказала она. — Или… ещё кому-нибудь. Чтобы они помешали той экскурсии. И предотвратили несчастный случай. Я усмехнулся. — Вот этого я как раз и не сделаю. Волкова сжала мою руку. — Почему? — спросила она. — Ведь… нужно же что-то предпринять! Я кивнул. — Нужно. Обязательно. Ухмыльнулся и добавил: — Но рассказывать о своём сне я никому не буду. Солнце скрылось за облаком — глаза Алины тут же потемнели. Мы остановились, не дойдя до входа в почтовое отделение около двух десятков шагов. Я смотрел на тот лесок, куда в субботу ПТУшники загнали «школяров» — Алина рассматривала моё лицо. — Почему? — спросила Волкова. — Ты думаешь, тебе не поверят? Она дёрнула меня за руку. — Но ведь я же тебе верю! — сказала Алина. Десятиклассница смотрела мне в глаза. Я закусил губу — сдержал улыбку. — Тогда почему ты не расскажешь об этой экскурсии милиционерам? — спросила Волкова. — Потому что прекрасно представляю, чем для меня обернётся тот рассказ, — ответил я. Опустил взгляд, стряхнул на асфальт прилипший к моему ботинку оранжевый лист рябины. Рядом с нами приземлились два голубя. Птицы склоняли набок головы, посматривали на нас в ожидании подачки. — Допускаю, что мне поверят, — сказал я. — Допустим, что власти нашей страны не упрячут меня в психушку. Погремел дипломатом — голуби не испугались, а подошли ближе. — Вот только сомневаюсь, — сказал я, — что мои рассказы о случившемся во сне помогут нашим одноклассникам. Очень в этом сомневаюсь. Ведь мне, по сути, особенно и нечего рассказать об их судьбе — кроме слов Свечина. Мне слабо верится, что о судьбе десятого «А» класса вообще кто-либо задумается. — Почему это? — спросила Волкова. Она взяла пример с голубей: тоже склонила голову. Я указал пальцем в небо. — Потому что существуют государственные интересы. Им наши власти и уделят внимание в первую очередь — если допрашивать меня будут честные и ответственные люди. А других, нечестных и безответственных, заинтересует личная выгода: причём, не наша с тобой. Боюсь, Волкова, что интересы учеников десятого «А» класса будут учтены даже не в третью очередь — если их вообще учтут. — Почему это? Алина чуть сощурила глаза. — Потому что у меня нет чёткой информации о возможной гибели учеников нашего класса, — сказал я. — Экскурсия на погранзаставу — это мои собственные домыслы. А Свечин в Ленинграде мог и нафантазировать, чтобы произвести на меня впечатление. Да и вариант с десантом солдат армии НАТО на крышу нашей школы тоже имеет право на существование. — Но ведь… нужно же что-то делать! — сказала Алина. — Нужно, — снова согласился я. К зданию почты мы не подошли — свернули, зашагали в направлении наших пятиэтажек. Голуби разочаровано заворковали. — Я обязательно рассказал бы о своём сне и в милиции, и в КГБ, и в горкоме партии. Если бы знал, что сведения из моего сна используют во благо нашей страны и советского народа. Вот только я, Волкова, в благородные порывы власть имущих не верю. Почти не сомневаюсь: мои рассказы они используют для политической борьбы и для набивания собственных карманов. Алина дёрнула головой. — Но не все же люди такие! — сказала она. — Есть и порядочные! Я хмыкнул. — Возможно, что и не все. Пожал плечами. — Вот только не представляю, где искать этих честных и благородных, — сказал я. — К тому же, у меня есть собственные представления о том, что в нашем будущем нужно менять, а что лучше не трогать. Да и… Как говорил один покойник в фильме «Бриллиантовая рука»: «Я слишком много знал». У меня на эту жизнь планов громадьё — рано мне становиться покойником. Повёл Алину в обход припаркованного на тротуаре грузовика. — Но мне ты о своём сне рассказал, — напомнила Волкова. Кивнул. — Рассказал. — А не боишься, что я поделюсь твоими рассказами с милиционерами? Я улыбнулся. — Не боюсь. — Это ещё почему? — спросила Алина. Она будто бы отстранилась от меня. Но не выпустила мою руку. — Потому что я буду всё отрицать. — Надеешься, что мне не поверят? Я спросил: