— Не хочу, — сказала она. — Тогда не попадайся этой тётке на глаза, если она вдруг вернётся в гостиницу. Я привстал, прикрыл форточку: музейный запах из комнаты выветрился, стало прохладно. — Ну а если столкнёшься с ней, то отправь её в долгую пешую прогулку. Алина опустила глаза. — Она узнает, где я теперь живу. Опять… начнётся. — Ничего не начнётся, — сказал я. Поправил очки. Добавил: — Если бы захотели, то давно бы тебя нашли. * * * Обедали мы не в гостинице. Но Снежка пообещала, что в «Космосе» мы позавтракаем: завтрак входил в стоимость нашего номера (за который каждый из нас отвалил большие по нынешним временам деньги). На московских улочках наша классная руководительница отыскала общепитовскую столовую (не иначе как с чужой подсказки). Там мы плотно поели, затарившись по стандартной программе: первое, второе и компот. Сытыми и повеселевшими зашагали в направлении ВДНХ. По традиции разбились на группы. Лёня Свечин присоединился ко мне и Волковой. Я отметил, что Вася Громов с приятелями наворачивали круги вокруг Сергеевой; парни развлекали Лидочку рассказами и шутками (Наташа Кравцова в Москву не поехала). Я шагал по неровному, потрескавшемуся тротуару; обходил лужи. Оглядывался по сторонам, рассматривал улицы современной столицы. То и дело извлекал из памяти облик московских улиц из будущего. Сравнивал эти воспоминания с тем, что видел сейчас. Почти не замечал вокруг себя ярких огней. Зато повсюду алели флаги: город украсили в канун праздника. По будто бы усохшей проезжей части не пролетали блестящие иномарки (если не считать за таковые давно примелькавшиеся на советских дорогах венгерские «Икарусы»). Мимо нашего растянувшегося вдоль тротуара отряда проносились новенькие «Жигули», «Волги» и «Москвичи». Пару раз я замечал горбатые «Запорожцы». Под ногами плюхала вода, шуршали жёлтые кленовые листья. На территорию Выставки достижений народного хозяйства мы прошли транзитом через продовольственный магазин (прикупили еду на ужин). Я отметил, что Выставка сегодня пестрела от красных флагов и баннеров. Мои одноклассники рассматривали причудливую архитектуру Выставки. А я всё больше скользил взглядом по праздничным плакатам. «Да здравствует 64 годовщина Великой Октябрьской социалистической революции! — читал я. — Решения XXVI съезда КПСС в жизнь! Мира оплот СССР. Слава Великому Октябрю! Слава КПСС!…» По территории ВДНХ мы бродили до вечера. Я слушал восторженные возгласы одноклассников, посматривал на грустное лицо Волковой. В гостиницу вернулись затемно — голодные и уставшие. А утром школьники из Рудогорска узнали, что такое «шведский стол». Я плёлся на завтрак в хвосте сонной процессии. Следил за тем, как мои одноклассники вошли в большой зал с множеством расставленных рядами столов. Видел, как они протиснулись к линии раздачи и замерли в нерешительности. Заметил удивление даже на лице бывшей москвички Волковой. Наблюдал, как жители Рудогорска ошалело смотрели на заполненные парящей едой ёмкости, на подносы с нарезкой сыров и колбас, на металлические соусницы, на батареи бутылок с «Пепси», на стопки чистых блестящих тарелок. Видел, как старшеклассники восторженно разглядывали желтые пиджаки и чёрные бабочки работников ресторана. Слышал их перешёптывания. Промедлил поначалу и я. Но не потому что испугался от обилия представленных блюд. А потому что разлядывал случившиеся со времён моего визита в будущем в ресторане изменения… которых оказалось не так уж много. Отметил шикарные наряды персонала (костюмы и галстуки-бабочки, а не банальные белые шапки и фартуки), блестящие электросамовары (сменившие кофемашины), не увидел в ассортименте блюд понравившиеся мне в прошлый раз обжаренные на гриле сосиски. Прочие изменения признал незначительными. Вдохнул витавшие в воздухе ароматы, услышал радостное урчание своего живота. Быстро обзавёлся тарелкой, в которую большой металлической ложкой плюхнул большую порцию картофельного пюре. Макнул в картошку котлету и повернулся к одноклассникам. — Не скромничайте, дорогие северяне, — сказал я. — Накладывайте в тарелки всё, что приглянулось. Не забывайте, что этот завтрак обошёлся вашим родителям в четыре рубля и пятьдесят копеек. * * * — Четыре пятьдесят? — переспросил у меня Свечин. — За один завтрак? Откуда ты это знаешь? Я пожал плечами. — Спросил. Нынешнюю стоимость завтрака я выудил из воспоминаний: её в будущем озвучил моей супруге работник гостиницы, трудившийся в «Космосе» с тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Лёня пробормотал: «Спрошу». Посмотрел на стоявшие перед ним на столе заполненные едой тарелки, будто прикидывал: на всю ли озвученную мной сумму набрал еды. Поначалу Свечин, как и другие ученики десятого «А» класса ограничился лишь одним блюдом. Но вскоре убедился, что прочие гости ресторана не скромничали. И ринулся за добавкой — точнее, за добавками. Я понял, наблюдая за рудогорскими школьниками, что скоро мы из ресторана не уйдём. Поэтому неторопливо ковырял политую клубничным вареньем творожную запеканку, пил чай. Вспоминал, как моя супруга вот так же подсчитывала: съела ли продуктов на всю уплаченную за завтрак сумму. Из ресторана школьники вышли неторопливо, вразвалочку: походкой пингвинов. Снежка и родительницы тоже передвинулись, переваливаясь с боку на бок, подобно своим подопечным. Переел и я: поддался соблазнам. Но мой живот не выпирал, как у Лёни Свечина и у большинства учеников десятого «А». Мои одноклассники устало брели к лифтам, сыто отрыгивали. Жаловались друг другу на «тяжесть в желудке». Без особого энтузиазма рассуждали о том, как поедут сейчас на Красную площадь. Мы с Алиной пристроились в хвосте процессии. Волкова склонила голову: прятала лицо. Я посматривал по сторонам, выискивал взглядом худощавую фигуру журналистки. Но Дарью Григалаву я в фойе не увидел. До лифтов мы добрались спокойно. Поднялись на одиннадцатый этаж. Едва вошли в номер, как Лёна завалился на кровать, прижал руки к животу. — Четыре пятьдесят, — сказал он, — это многовато. Каждый день я не смогу столько есть. * * * Волкова получила от Снежной разрешение на поездку к московской тётке. Алина заявила классной руководительнице, что была на Красной площади и в Мавзолее «много раз». Сказала, что тётку видела «аж четыре года назад». Она оставила Снежке адрес своей родственницы («на всякий случай»). Заверила, что не заблудится в столице: она ориентировалась в метро лучше, чем на улицах Рудогорска. Галина Николаевна неохотно, но вняла просьбам Волковой. Алина по-солдатски быстро оделась — сразу после завтрака (пока Свечин вертелся на кровати, маялся животом). Попрощалась с классухой; пообещала, что вернётся до темноты. Я проводил Волкову до центрального входа. Уже в вестибюле шепнул её на ухо: «Жди». Вернулся в номер и заперся в уборной. Примерно через час я услышал за дверью голоса. — Как Волкова свалила, так Котёнок там и засел, — сказал Свечин. — Не выходит. Я к парням в номер в тубзик бегал. Потому что Крылов всё «щас, да щас». И это его «щас» длится уже второй час! В дверь уборной нерешительно постучали. — Ваня, — сказала Снежная, — как ты там? — Сижу, — ответил я. — Мы через две минуты выходим, — сказал Снежка. — Может, тебя к доктору отвести? — К доктору не дойду, — сообщил я, — потому что из меня всё ещё выходит… завтрак. Галина Николаевна, мне бы таблеточку от… этого жуткого дела. Я с собой в поездку такие не взял. — Таблетку-то я принесу, — сказала классная руководительница. — Но… как же ты поедешь на Красную площадь? — Галина Николаевна, — сказал я, — а в Мавзолее есть туалет? * * * — Котёнок, ты… это… держись там! — прокричал на прощанье Лёня Свечин. — Двумя руками, — пообещал я. В очередной раз демонстративно пшикнул аэрозолем — вновь заполнил уборную сладковатым яблочным ароматом. * * * Отряд из учеников рудогорской школы уехал на экскурсию без меня. * * * Из комнаты я вышел через четверть часа после того, как ушёл Свечин. Предварительно выглянул в коридор, прислушался. Голоса своих одноклассников не услышал. Звякнул ссыпанными в карман пятикопеечными монетами, прикрыл дверь. Крадучись дошёл до лифта. В кабине лифта осмотрел себя в зеркале. Пригладил волосы, поправил воротник, застегнул куртку. Воскресил в памяти карту Москвы. Но не современную — из будущего. Ближайшей станцией метро к мысленно помеченной мною точке на карте была «Нагорная». Вот только она была ближайшей совсем в другом времени — на нынешней схеме метро серая ветка ещё не появилась. Я обнаружил это обстоятельство ещё вчера. Потому вечером перестроил свой сегодняшний маршрут: выбрал в качестве отправной точки станцию на оранжевой ветке: «Академическую». Вышел из лифта, тут же осмотрелся. Своих одноклассников в вестибюле не увидел. Выдохнул. Поправил очки, сунул руки в карманы. Отметил, что у входа в гостиницу сегодня многолюдно. Прикинул: иностранцев здесь скопилось даже больше, чем вчера при нашем заселении. «Неужто на завтрашнюю демонстрацию приехали? — подумал я. — Тоже пойдут по улицам Москвы? Отдельной колонной?» Я представил, как шагали бы по Красной площади колонны белозубых темнокожих гостей столицы. Улыбнулся. Вразвалочку дошёл до стойки администраторов и тут же склонил голову, как это делала после завтрака Волкова. Потому что заметил около ресепшена знакомую причёску московской журналистки. Женщина не взглянула в мою сторону. Она разговаривала с серьёзным мужчиной-администратором. Рядом с Гроголавой стоял невысокий усатый мужчина. Придерживал рукой висевший у него на груди фотоаппарат, рассматривал сновавших по вестибюлю иностранцев. Выглядел скучающим и сонным. В разговоре Дарьи Матвеевны и работника гостиницы светловолосый фотограф не участвовал. Он будто невзначай задел меня взглядом, но не заинтересовался моей физиономией. Зевнул, прикрыл рот ладонью. Перевёл взгляд на симпатичную загорелую иностранку, что кривила губы и обменивалась со своим спутником фразами на английском языке (жаловалась мужчине на «жуткий советский холод»). Я признал, что наряженная в обтягивающие штаны женщина достойна мужского внимания. Потому не обиделся на то, что усатый меня словно и не заметил. Поправил очки, скорректировал свой маршрут: свернул к фотографу. Я подошёл к журналистке со спины. Хриплым голосом попросил у усатого «закурить». Фотограф нехотя отвлёкся на мой вопрос. Не нагрубил в ответ. И не пожадничал: вынул из едва початой пачки «Космос» сигарету, вручил её мне. Я поблагодарил мужчину. Сказал ему: «Спасибо, братушка». Сунул сигарету за ухо — удостоился удивлённого взгляда мёрзнувшей в Советском Союзе иностранки. Разобрал несколько фраз из разговора Григалавы и администратора. Выделил для себя слова: «Котёнок», «Смоленск», «пастушки». Отсалютовал усатому фотографу и побрёл к выходу. Бросил сигарету в урну, когда очутился на улице. Поёжился от порыва холодного ветра; пожалел, что оставил в номере шапку. Посмотрел на наручные часы, запомнил время. «На всё про всё» я выделил себе семь часов: усомнился, что одноклассники вернутся с Красной площади раньше. * * * Волкова ждала меня около выхода из метро «Академическая». Серьёзная, румяная, взволнованная. Она стояла позади автобусной остановки, невидящим взглядом скользила по прохожим. Я пропустил мимо себя торопившуюся к автобусу сгорбленную пожилую женщину, обошёл по дуге лужу. Помахал рукой. Волкова увидела меня — рванула мне навстречу. Я остановился, поправил очки. Заметил, что Алина едва не столкнулась с хмурым мужчиной — тот проявил завидную реакцию: отпрянул в сторону и проводил Алину недовольным взглядом. Волкова замерла в метре от меня, вытянулась по струнке. Я улыбнулся, посмотрел Алине в глаза. Сейчас они мне показались похожими на голубые бриллианты. Спросил: — Замёрзла? Волкова пожала плечами. Шмыгнула носом. — Немножко, — ответила она.