Звуки моего голоса метались по репетиционной комнате: чёткие, громкие. Мне не понадобился усилитель, чтобы заполнить ими этот маленький зал. Я не жалел голосовые связки. Только сейчас прочувствовал, сколько эмоций вложила Алина Волкова в свои стихи. Не утаил их и не проигнорировал. Голосом извлёк их из песни, сконцентрировал в своих словах и в музыке. А во время рефрена обрушил эмоции на расслабившихся после «отработанного» концерта слушателей. Музыканты и Белла смотрели мне в глаза, не шевелились. Чага и Веник молчали, не улыбались. Бурый держал в руке бутылку из-под портвейна. Он словно позабыл о ней: не убрал пустую тару под стол. В глазах Сергея Рокотова отражались светившие под потолком лампы. Рокот прижал к своему плечу руку Корж. Он будто задремал с открытыми глазами. Изабелла застыла за спиной своего ухажёра. Широко распахнула глаза. Её нижняя губа чуть вздрагивала. Я в последний раз повторил припев, отыграл аутро. Замолчал. Накрыл рукой струны. — Вот, как-то так, — нарушил я воцарившуюся в комнате тишину. Поставил гитару у стены. Чага и Веник переглянулись и тут же посмотрели на Рокотова. Бурый печально вздохнул, опустил пустую бутылку на пол. Белла провела пальцем под глазами, шмыгнула носом. — Кхм… неплохо, — сказал Сергей. — С аранжировкой для нашего ансамбля пришлось бы повозиться. Я бы слегка изменил тональность: всё же мы играем на танцах. Чуть ускорил бы темп. Рокотов моргнул, пошевелил бровями — будто прогнал наваждение. — Вот только нам эта композиция не подходит, — сказал он. Сергей покачал головой. Добавил: — Жаль, конечно. Но это не наша песня. — Почему, не подходит⁈ — сказала Белла. — Почему не наша⁈ Она встрепенулась, убрала с плеч Сергея свои руки, посмотрела на Рокотова сверху вниз. — А мне песня понравилась! — заявила она. — Она хорошая! В голосе Корж прозвучали капризные нотки. Рокот пожал плечами, не обернулся — взглянул на меня. — Песня здоровская, — сказал он. — Я с этим и не спорю. Сергей развёл руками. — Ёлы-палы, Крылов, но ты же сам понимаешь, что написана она для женского голоса, — сказал Рокот. — Вся эта плаксивая тема нравится девчонкам. Но в исполнении мужика звучит она… Он пощёлкал пальцем. —…Фальшиво, не по-настоящему. Сергей пожал плечами. — Крылов, ты клёво спел, — сказал он. — И слова замечательные: во время припева аж мурашки по коже бегали. Но были места… где я едва не скрипел зубами от диссонанса. Рокотов почесал подбородок. — Как бы объяснить… — продолжил он. — Крылов, вот эта вся плаксивость про сердце… не к лицу она мужику. Понимаешь меня? Девчонке я бы за неё поаплодировал. Но не пацану. Сергей усмехнулся. — Парни… да и некоторые девчонки нас не поймут, — сказал он. — От лица женщины все эти словечки о сердце в руках звучали бы охренительно. Но от лица парня они — не иначе как слюнтяйство. Рокотов покачал головой. Белла вздохнула, но не возразила. — Так может… у Петрова другие стихи есть? — спросила она. Сергей указал на гитару. — Эту песню девчонка сочинила, — заявил он. — Не Руся. Точно тебе говорю. Корж махнула рукой. — Ну, тогда это стихи Русиной подружки, — сказала Изабелла. — Разве? — сказал Рокот. — Серёжа, ты же сам говорил, что у Крылова нет друзей, — заявила Белла. — Так ведь тебе та девка из его класса сказала? Значит, его «один друг» — это либо Петров, либо эта наглая деваха… Надька Малинен. Рокотов посмотрел мне в лицо. — Может и она, — сказал он. — Возможно, ты и права. Спросил: — Крылов, твой друг давно сочиняет стихи? Есть у него что-то… нейтральное? Такое, что мог бы петь ты или я? Ну… или даже Чага. Потому что Белла, к сожалению… не любит петь. Он погладил руку Изабеллы, вновь вернувшуюся на его плечо. Корж дёрнулась, но промолчала, закусила губу. — Поинтересуюсь у него, — пообещал я. * * * В репетиционном зале я надолго не задержался. Около часа слушал рассуждения музыкантов ВИА о перспективах развития советской эстрады, просветился на тему разницы между «нашей» и «не нашей» современной музыкой, обсудил с парнями достоинства и недостатки отечественных спиртных напитков. О женщинах не говорили: эту тему «на корню зарезала» подруга Сергея Рокотова. Когда Бурый отправился за портвейном — я ушёл вместе с ним. Из Дворца культуры мы вышли вместе: через один из многочисленных «служебных» ходов. К нему нас провела знавшая все входы и выходы ДК Изабелла Корж. Очутился я на улице не с той стороны, куда всё ещё спешили любители танцевать; не там где меня могли дожидаться юные поклонницы Котёнка (в том числе и Лидочка Сергеева). Попрощался с Курочкиным, втянул голову в плечи. Зашагал не в направлении своего дома — едва ли не в противоположную сторону. К своей пятиэтажке добрался «партизанскими тропами», обошёл кратчайший маршрут «по дуге». «Засаду» в подъезде не обнаружил. Выполнил данное маме обещание: вернулся домой до полуночи. * * * Утром я ещё во время зарядки изгнал из головы все мысли, что не касались работы над книгой. За завтраком слушал маму вполуха: воскрешал в воображении сцену, на которой вчера завершил работу. Во вчерашнем куске текста рядом с главным героем книги появился новый женский персонаж. Но первые фразы она произнесёт в сегодняшнем диалоге. Я представлял, как именно будет эта женщина вести себя с собеседниками. Дожидался, когда её уже почти оформившийся в моей голове образ обретёт не только визуальные черты. Вот только вымышленная дамочка не говорила — отмалчивалась. Словно чего-то стеснялась. Я слушал мамин рассказ о квартальном отчёте и размышлял над тем, почему в моих мыслях застопорился сегодняшний диалог. Главный герой с готовностью выдавал свои реплики. А вот женский персонаж будто воды в рот набрал. Я вымыл посуду — это единственное, чем я помогал маме «по дому» (помимо выноса мусора). Услышал, что мама включила телевизор — она ещё вчера запланировала посмотреть фильм-концерт «Здесь мой дом родной» (я снова удивился её «всеядности», как телезрителя). Закрылся в своей комнате. Зашторил окно, чтобы не посматривать на верхушки сосен. Уселся за письменный стол. Главный герой сыпал на своего оппонента безответными фразами. Словно в театральной пьесе, где один из актёров позабыл свои реплики. «Ну, и чего тебе нужно?» — мысленно обратился я к упорно молчавшему персонажу. Снова прошёлся мысленным взором по внешности вымышленной женщины. Напомнил себе, с какой целью ввёл её в повествование. Откинулся на спинку стула, посмотрел на настольную лампу. Постучал ручкой по чистой странице тетради. — Ну и фиг с тобой, золотая рыбка, — пробормотал я. — Не хочешь разговаривать? Будешь немой. Сама напросилась. И тут же вскинул брови. — Так вот почему ты молчала⁈ — сказал я. — Ты не умеешь говорить. Замечательно. Неплохой вариант… Мысленно подкорректировал поведение главного героя. Отметил, что мозаика книжных событий сложилась в чёткую и логичную картину. Улыбнулся. Снова прочёл предложение, которым завершил вчерашний отрывок. Начало следующего абзаца уже родилось в голове — торопливо перенёс его на бумагу. Мелькнуло сожаление о том, что я (будто тот самый Достоевский) писал от руки, а не печатал на клавиатуре компьютера. Я отмахнулся от этой досадной помехи. Строчку за строчкой изливал на бумагу рождавшиеся в голове предложения. Позаботился о том, чтобы главный герой разобрался в причине молчания женщины быстрее меня (напомнил себе, что «тормозов» читатели недолюбливали). Следил, чтобы запущенные фоном события исчерпывающе пересказывали «реальные факты», но не затмевали собой основное («приключенческое») направление сюжета. До обеда я работал почти без перерывов. Не без сожаления отложил ручку, когда завершилась «Утренняя почта», и мама позвала меня обедать. Удерживал в воображении образы книжных персонажей и слушал мамины рассуждения на тему того, что «знакомая» её двоюродной сестры пообещала «устроить» её в бухгалтерию первомайского «Центрального универмага» (которым заведовала свекровь этой самой «знакомой»). Я выслушал мамины фантазии на тему того, как мы «хорошо заживём» в Первомайске (при доступе к «дефицитам»). Отметил, что пока не соскучился по импортным вещам и продуктам. Даже о кофе не вспоминал, хотя на закате прошлой жизни охотно потреблял этот напиток. Вспомнил, что место в универмаге маме не достанется — её возьмут в этом декабре бухгалтером на завод «Красный маяк». А доступ к «дефицитам» мы получим «как все»: лишь на городском рынке, за «большие» деньги. Я во второй раз за сегодняшний день погрузился в воображаемый мир: теперь без «сбоев». Без запинок расписал диалоги персонажей (превратившиеся в монологи главного героя и описание жестов его немой собеседницы). Воскрешал в памяти и переносил на бумагу почерпнутую в интернетовских статьях историческую информацию. Чувствовал, что дело двигалось к завершению главы. Понимал, что потратил на её сочинение непростительно много времени. «Раньше бы я за это время четыре главы напечатал, — мысленно посетовал я. — А то и все пять». Заметил, что ручка раздражающе медленно переносила на бумагу выстроенные в голове фразы. «Это тебе, Ваня, не метод слепой печати». Я поправил очки, размял уже слегка онемевшие пальцы. Не убрал незавершённую главу в ящик стола — подавил это желание. Справился с раздражительностью. Напомнил себе, что запланировал написать книгу до своего дня рождения. В воображении уже маячили финальные строки главы — закономерный финал описанного в главе действа. Вот только добраться до них помешала мама: она без стука ворвалась в мою комнату и сообщила, что меня «срочно требуют к телефону» (вместе с ней в мой «рабочий кабинет» проник дурманящий аромат жареных семян подсолнечника). Я не без труда разогнул поясницу и прошёл в гостиную. Где узнал: к телефону меня «требовал» Руслан Петров. Я удивился, услышав в трубке голос Руси; кашлянул — прочистил горло. — Алло? — Слушай, Крыло, может, ты мне объяснишь, что происходит? — спросил Руслан. — Какого фига твоему дружку понадобилось от моей Надюхи? Что за ерунду этот дурик ей наговорил? Что вы пили вчера после концерта? Я выловил из его монолога слова «концерт» и «пили».