Шёл я в собачий приют. Я в воскресенье Прочёл объявление, Что пёсиков там раздают. Там я увидел щенка! Шёрстка — белей молока! Скулит он и тявкает, Воет и гавкает, Чёрным виляя хвостом, Тычется носиком, Будто бы просит он: «Пустите меня к себе в дом!» И приютил я щенка! Шёрстка белей молока! И полюбил я щенка! Шёрстка белей молока! Зрители завыли от восторга. — Бис! Браво!! Ещё!!! Певец снова ударил по струнам. — Поём все вместе! — объявил он. Путая слова и сбиваясь, зато усердно и громко зрители запели: В дурном настроении — Мне нету везения — Шёл я в собачий приют. Та-та-та, та-та-та. … щенка… … молока… Полли застонала. — А народу нравится, — заметил Квиллер. — Теперь эта дурацкая песенка будет преследовать меня. Придётся мурлыкать под нос что-нибудь вроде «Аллилуйя», чтобы выбросить эту пошлятину из головы. Дерек расхлябанным шагом покинул сцену, лениво перебирая длинными ногами, — характерная походка поп-звёзды, которую обожают его фанаты и фанатки. — Знаешь, Квилл, Мэгги попросила его написать песню специально для этого празднества, и он наотрез отказался от гонорара. — И правильно сделал, — заключил репортёр, глядя на часы. — Прости, мне надо сходить проверить, как идут торги. Ни один человек, кроме него самого и вымышленного Рональда Фробница, не заявил о своём желании приобрести датский коврик. Квиллер поднял цену до тысячи, но уже под своим именем, уговаривая себя, что он делает это на благо общества. Затем он проверил, как обстоят дела с фарфоровыми попугайчиками. Покупатели активно боролись за право обладания изысканными статуэтками. За минуту до окончания торгов Квиллер перебил ставку, вписав сумму повыше под своим именем. Прозвенел колокольчик, и покупатели со всего зала слетелись к выставочным столам. Раздались разочарованные вздохи и ликующие возгласы. Квиллер выписал чеки на коврик и попугайчиков. Фарфоровых птичек он преподнёс Полли. — Это тебе мой подарок на Рождество, — произнёс он. — Ты уже вручил мне один рождественский подарок, — запротестовала она, демонстрируя кольцо с камеей изумительной красоты. — А ведь ещё только октябрь. — Пусть это будет подарком на следующее Рождество, через год. Арчи расплатился за свою жестянку-спичечницу, и Милдред попросила его выписать чек за её покупку — китайскую фарфоровую вазу. Квиллер обратился к Мэгги Спренкл. — Я надеялся, что вы отдадите на аукцион тот французский хрустальный кувшин, который я видел у вас. Он мне очень понравился. Я бы дорого отдал, чтобы приобрести такую вещь. — У вас хороший вкус, Квилл. Эта вещь изготовлена в Сент-Луисе — настоящий кувшин для мартини из горного хрусталя, с корабля «Liberte»[2]. У меня даже документы есть. Мы с мистером Спренклом часто пересекали Атлантику на французских лайнерах. Четверо друзей отправились назад в Индейскую Деревню, где и обсудили аукцион. — Неплохо отоварились!.. И оттянулись по полной программе!.. А Дерека вы видели? Просто умора!.. Мэгги говорит, что удалось пристроить кучу щенков и котят. Они расстелили на полу ковёр — новое приобретение Квиллера, — приговаривая: — Великолепная штуковина, правда, не в моём вкусе… — Полный атас!.. — А вы заметили — коврик-то такой же расцветки, как и сиамцы! Когда гости наконец отправились по домам, как будто из ниоткуда на середину комнаты осторожно выползли кошки — полюбопытствовать, что же такое новое и непонятное появилось в их мире. Юм-Юм никогда не ходила по коврам, каких бы размеров они ни были: она тщательно избегала их, обходя стороной, а теперь перед ней расстилалось огромное полотно с пышным ворсом, размерами шесть на восемь. Даже Коко с подозрением отнёсся к этой нелепой горе шерстяной пряжи. Оттопырив ушки и шевеля усиками, кот обнюхал краешек пушистой подстилки и вытянул вперёд дрожащую лапку: живая она или мертвая? Обе кошки подскочили как ужаленные, когда внезапно зазвонил телефон. Это был юрист, Ален Бартер. — Что случилось, Барт? — встревожился Квиллер. Звонок такого человека в выходной день предполагал чрезвычайную ситуацию. — Мне только что позвонили из больницы. Сегодня днём скончался Эддингтон Смит. От сердечного приступа. Сердце у него давно барахлило, ты знал об этом. Он успел нажать на кнопку срочного вызова, но спасти его не смогли. Он был одним из наших клиентов pro bопо,[3] поэтому сразу позвонили мне. У него не было родни. — Этого не может быть! — воскликнул Квиллер. — Только вчера я разговаривал с ним в его лавке, и он был в прекрасном расположении духа… Здоровым он, правда, никогда не выглядел. Ну, что я могу сказать?.. Многим будет его не хватать… Подождите минуточку, Барт! А что теперь будет с Уинстоном? — Мы найдём, куда его пристроить. Отдадим в хорошие руки. — А пока ведь кто-то должен его кормить! — Мы пришлём одну из наших служащих. — Он питается только сардинами. — Синтия в курсе. Она ходила кормить Уинстона в прошлом году, когда Эдд лежал в больнице. Квиллер задумался. — Завтра я дам некролог в газете. Наверно, я знал его лучше других. — Да, и он считал вас больше другом, чем клиентом. Возможно, вы знаете, что по завещанию он оставил вам свой букинистический магазин — и здание, и всё остальное. — Что?! Он иногда в шутку говорил об этом, но…