Теперь индейкой занялась сиамочка. Коко всегда оставлял ей половину – или добрую треть. Квиллер провел рукой по шерсти Коко, мягкой, как у горностая, и в который раз восхитился ее окраской: от горчичного цвета до шоколадного. Природа и впрямь постаралась. Потом он зажег трубку и лениво развалился в кресле, закинув ноги на кровать. Что ж, ему пригодилась бы одна из этих денежных премий. Он смог бы отослать пару сотен в Коннектикут, а потом начать покупать мебель. Со своей мебелью одинокому мужчине с двумя котами легче найти жилье. До тридцать первого еще достаточно времени, чтобы написать и опубликовать что-нибудь стоящее, тем более редактору отдела не хватило рождественского материала. Арчи Райкер созвал всех сотрудников и сказал: «Ребята, у нас что, нет никаких идей?» Без особой надежды он всматривался в лица собравшихся: упитанных фельетонистов, изможденных критиков, репортера, который писал о путешествиях, хобби, авиации, недвижимости и садоводстве, и в лицо Квиллера – журналиста «широкого профиля». Райкеру отвечали грустные взгляды ветеранов, переживших не один рождественский номер… – Чтобы получить премию, – сообщил Квиллер коту, – нужно что-то убойное. – Йау, – согласился Коко, вспрыгнул на кровать и взглянул на хозяина, сочувственно моргая. Сапфировые при дневном свете, кошачьи глаза в искусственном освещении гостиничного номера казались большими кругами черного оникса с вкраплениями алмаза или рубина. – Была бы тема – пикантная, но без особого душка, остальное приложится. Квиллер раздраженно хмурился и разглаживал усы мундштуком. Вот Джек Джонти, молодой нахал из воскресного отдела, так он устроился камердинером к Персивалю Даксбери и накатал статью о самом богатом человеке города – «Взгляд изнутри». Почетные горожане отнеслись к этой проделке без особого энтузиазма, но две недели подряд газета расходилась лучше обычного; все говорили, что первая премия Джонти обеспечена. Но Квиллер презирал юнцов, которые недостаток способностей восполняют нахальством. – Джек даже писать грамотно не умеет, – сообщил он своему единственному внимательному слушателю. Коко продолжал моргать. Он выглядел сонным. А кошечка вышла на охоту. Она встала на задние лапки, исследовала содержимое мусорной корзины, вытащила оттуда скомканную бумагу размером с мышь и притащила добычу Квиллеру. Записка, написанная коричневыми чернилами, оказалась на коленях у журналиста. – Спасибо, но я ее уже читал, – сообщил он. – Не трави душу! Квиллер пошарил в тумбочке, нашел резиновую мышку и пустил ее по полу. Кошка бросилась за ней, но, обнюхав, выгнула спину и вернулась к мусорной корзине. На этот раз Юм-Юм выудила бумажный носовой платок и принесла его хозяину. – Охота тебе носиться с этим хламом! – возмутился он. – У тебя столько хороших игрушек! Хлам! У Квиллера зазудело под усами, кровь прилила к лицу. – Хламтаун! – обратился он к Коко. – Рождество в Хламтауне! Может выйти потрясающая штуковина! – Он оживился и хлопнул по подлокотникам. – И я наконец выберусь из проклятого болота! Работа в отделе «подвалов» считалась теплым местечком для мужчины после сорока пяти, но интервью с художниками, декораторами и мастерами икебаны не вязались с представлениями Квиллера о журналистике. Он привык писать о мошенниках, грабителях и наркодельцах. Рождество в Хламтауне! Когда-то ему приходилось работать в районе притонов, и он знал, что нужно делать: перестать бриться, найти какую-нибудь рвань, перезнакомиться с местными забулдыгами в забегаловках и темных переулках, а потом – слушать. Но главная хитрость – сделать статью трогательной, упомянуть о личных трагедиях отбросов общества, затронуть самые тонкие душевные струны читателей. – Коко, – объявил Квиллер, – к сочельнику у всех в городе глаза будут на мокром месте. Коко, моргая, смотрел Квиллеру в лицо. Потом требовательно мяукнул. – Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался Квиллер. – Вода в миске чистая, песок в коробке сухой… Коко встал и прошелся по постели. Он потерся мордочкой о спинку кровати, оглянулся на Квиллера, вновь потерся о металлическое украшение спинки, лязгнув клыками. – Ты чего-то хочешь? Чего же? Кот сонно мяукнул и вспрыгнул на спинку кровати, балансируя, словно канатоходец, прошел по ней из конца в конец, а потом, опершись передними лапами о стену, потерся мордочкой о выключатель. Тот щелкнул, и свет погас. С довольным урчанием Коко свернулся калачиком на кровати, собираясь заснуть. Два – Рождество в Хламтауне! – вывалил Квиллер редактору отдела. – Впечатляет? Арчи Райкер сидел за столом и лениво просматривал утреннюю почту, кидая бо́льшую часть корреспонденции через плечо в сторону вместительной мусорной корзины. Квиллер примостился на уголке редакторского стола и стал ждать, как старый друг отреагирует на его слова. Он знал, что внешне это никак не проявится. На лице Райкера отражалось только начальственное спокойствие. Ни удивления, ни восторга, ни возмущения. – Хламтаун? – пробормотал Райкер. – Возможно, из этого что-то выйдет. Как бы ты взялся за это дело? – Похожу по Цвингер-стрит, пообщаюсь с людьми. Редактор откинулся на спинку стула и скрестил руки за головой. – Продолжай. – Это острая тема, и я готов вложить в нее душу. «Душа» была неизменным паролем в «Дневном прибое». Главный редактор постоянно напоминал сотрудникам о том, что надо вкладывать душу во все, даже в прогноз погоды. Райкер кивнул: – Босс будет счастлив. Это должно иметь успех. Моей жене тоже понравится. Она ведь целыми днями пропадает в Хламтауне. Он сказал это совершенно спокойно. Квиллер был поражен. – Рози?! Ты хочешь сказать… Райкер по-прежнему невозмутимо крутился на вращающемся стуле. – Она пристрастилась к этому пару лет назад и с тех пор просто нас разоряет. Квиллер огорченно пригладил усы. Знакомство с Рози длилось уже много лет – с той поры, когда Арчи и он были еще совсем зелеными репортерами в Чикаго. – Когда… Как это случилось, Арчи? – Однажды она пошла в Хламтаун с какими-то подругами и увлеклась. Да я и сам этим заинтересовался. Только что заплатил двадцать восемь долларов за старую банку от чая – раскрашенная жесть. Жесть – моя слабость: консервные банки, фонарики… – О ч-ч-чем это ты? – заикаясь, выговорил Квиллер. – О всяком старом хламе. Об антиквариате. А ты о чем? – Черт побери, я говорил о наркотиках! – Так ты решил, что мы наркоманы?! – возмутился Арчи. – К твоему сведению, Хламтаун – район антикварных магазинов. – Но таксист сказал, что там наркоманские притоны! – Ты что, не знаешь таксистов? Конечно, район приходит в упадок и по ночам там невесть кто шляется, но днем в Хламтауне полно приличных покупателей вроде Рози и ее подруг. А твоя бывшая разве не водила тебя по антикварным лавкам? – Однажды в Нью-Йорке затащила меня на распродажу, но я это старье терпеть не могу. – Очень жаль, – сказал Арчи. – Рождество в Хламтауне – неплохая идея, но тебе придется держаться антикварной темы. Босс ни за что не позволит писать о наркотиках. – А почему бы и нет? Вышел бы необычный рождественский очерк. Райкер покачал головой: – Рекламодатели будут против. Читатели становятся прижимистыми, когда нарушают их спокойствие. Квиллер презрительно фыркнул. Арчи вздохнул: – Почему бы тебе, Квилл, в самом деле не написать про антиквариат? – Я же сказал, что ненавижу эти древности! – Ты передумаешь, когда придешь в Хламтаун. Пристрастишься, как все мы. – Спорим, что нет? Арчи вынул бумажник и достал оттуда маленькую исписанную желтую карточку: – Вот адреса хламтаунских продавцов. Только потом верни. Квиллер прочитал некоторые названия: «Всякая всячина», «Только кресла», «Три сестрички», «Бабушкин сундук»… Ему стало муторно. – Слушай, Арчи, я хотел дать что-нибудь для конкурса. Что-нибудь эдакое. Ну что выжмешь из древностей? Разве только получу двадцать пятую мороженую индейку. – Возможно, ты будешь приятно удивлен. В Хламтауне полно всяких чудаков. А сегодня там аукцион. – Терпеть не могу аукционы! – Этот будет презанятным. Пару месяцев назад умер один продавец, и все его имущество пускают с молотка. – Если хочешь знать мое мнение, на свете нет ничего скучнее аукционов.