— Сейчас поймете. Вы скажете капитану, что если он выломает двери, то хотя и возьмет нас живыми, но вас и вашу дочь найдут уже мертвыми. Теперь вы понимаете меня? Свирепое лицо бандита говорило яснее всяких слов, и Гертруда в ужасе бросилась в объятия отца. В эту минуту снова зазвучала труба, и угрожающий голос солдата достиг слуха обитателей гасиенды. — Caramba! — воскликнул бандит. — К чему даром терять время! Покажитесь у окна и предайте этому бешеному капитану то, что я вам сказал. Трубач, в третий раз передававший требование дона Рафаэля, перебил бандита. — Разоряйте дом врага Испании! — крикнул тотчас вслед за тем мужской голос, который дрожащая Гертруда тотчас узнала — то был голос дона Рафаэля. — Подождите минуту! — крикнул дон Сильва, появляясь на галерее над крыльцом. — Мне нужно сказать несколько слов капитану. Где он? — Здесь! — отвечал дон Рафаэль. — Разве вы меня не видите? — А, виноват, — сказал владелец гасиенды с горькой усмешкой, — до сих пор я знал дона Рафаэля только как друга и не узнаю его в человеке, который угрожает разрушением моему дому. При этом упреке, от которого дон Сильва не мог удержаться, краска бросилась в лицо капитана. — И я, — возразил он, — вижу в вас только сторонника безбожного восстания, которое я поклялся раздавить, и владельца дома, в котором гости — бандиты. Слышали ли вы, что я требую выдачи негодяев? — Это не в моей власти, — сказал владелец гасиенды, — и мне поручено передать вам от имени тех, кого вы преследуете, что они прикончат меня и Гертруду, прежде чем попадутся в ваши руки. Теперь поступайте, как вам велит долг, капитан. Эти последние слова были произнесены с печальной и спокойной твердостью, которая болезненно отозвалась в сердце офицера. Лицо капитана омрачилось при мысли о Гертруде, которой угрожали бандиты, способные, как он знал, без колебаний осуществить свою угрозу. Он решился поступить так, как требовало человеколюбие. — Передайте бандиту, которого зовут Арройо, — сказал он после непродолжительного молчания, — что я торжественно обещаю не сделать ему никакого вреда, если он выйдет сюда. — О, я не нуждаюсь в вашем обещании! — нахально воскликнул бандит, появляясь рядом с хозяином дома. — Разве у меня нет заложников, которые отвечают за мою жизнь? Что вам угодно от Арройо, господин капитан? Жилы на лбу Рафаэля налились кровью, глаза загорелись страшным огнем, когда он увидел убийцу своего отца, которого он так долго и тщетно преследовал, которого ему легко было бы захватить живьем теперь, и все-таки приходилось отпустить восвояси; он должен был сделать страшное усилие, чтобы подавить бешенство, кипевшее в его груди. Сам не сознавая, что делает, он судорожно дернул узду и вонзил шпоры в бока лошади; животное поднялось на дыбы и в один прыжок очутилось у ворот гасиенды. Свирепый бандит невольно отскочил назад; несмотря на то что крепкая дверь находилась между ним и его смертельным врагом, он не мог подавить невольного испуга. — Знай, трусливое животное! — воскликнул, наконец, капитан и поднял руку. — Знай, что эта рука рано или поздно привяжет тебя к хвосту моего коня, и ты получишь такое же возмездие, как гнусный Вальдес. Капитан повернул лошадь, труба снова прозвучала, и отряд тронулся в обратный путь. Дон Рафаэль вынес из этой встречи бесконечно горькое сознание изменившихся отношений семейства Сильва к нему; кроме того, его мучило беспокойство об участи этого семейства, оставшегося в руках бесчеловечного Арройо. К счастью, его опасения не сбылись, так как через два дня он узнал от одного из своих лазутчиков, что Арройо и Бокардо на этот раз действительно покинули провинцию. После этого дон Рафаэль, согласно полученному предписанию, вернулся к своему корпусу; капитан Кальделос тоже получил назначение, так что они отравились вместе, поручив начальство над гарнизоном Дель-Валле одному каталонскому поручику. С тех пор дон Рафаэль сражался в различных провинциях Мексики. В январе 1812 года он вернулся на корабль, плывший из Сан-Блаза в Оахаку, и, как мы уже знаем, был узнан Косталем, когда корабль находился у острова Ла-Рокета. По прибытии в Оахаку он получил приказание участвовать в осаде Гуахуапана. Среди осаждающих находился и его прежний собрат по оружию Кальделас, уже получивший чин генерал-майора, тогда как не столь удачливый дон Рафаэль дослужился только до полковника. Вернемся теперь к Юлиану, который по приказанию полковника был введен в палатку. — Ну, мой друг, что вы хотите мне сообщить? — спросил дон Рафаэль. — Не овладели ли мятежники крепостью Дель-Валле? — О нет, ваша милость, — отвечал Юлиан, — наш гарнизон скорее может жаловаться на бездействие. Не это привело меня к вам. Я привел вам коня Ронкадора… — Ронкадора? — Да, коня, которого ваша милость потеряли возле Лас-Пальмаса. Кажется, его держали в гасиенде и ухаживали за ним очень заботливо, прежде чем отослали в Дель-Валле. — Кто его отослал? — воскликнул дон Рафаэль. — Кто же мог сделать это, кроме дона Сильвы! Один из его слуг привел коня три дня назад и сказал, что вашей милости может быть будет приятно снова увидеть Ронкадора. У слуги было с собой также письмо от дона Сильвы. Вот оно. — Отлично! — сказал дон Рафаэль взволнованным голосом, откладывая письмо в сторону, чтобы потом прочесть его наедине. — Хотите еще что-нибудь сообщить? — Арройо и Бокардо со своей разбойничьей шайкой опять появились в провинции, — отвечал Юлиан, — и наш поручик посылает меня… — Арройо, Бокардо! — перебил капитан, возвращаясь к мыслям о мести. — Скажите поручику, что через несколько дней я приеду к нему и возглавлю поход против бандитов. Мы намерены еще раз штурмовать Гуахуапан и либо возьмем его на этот раз, либо снимем осаду. Я попрошу у генерала отпуск, и мы наконец изловим мерзавцев, хотя бы для этого пришлось запалить всю провинцию с четырех концов. Теперь ступайте, Юлиан. Когда посланец удалился, дон Рафаэль взял письмо и разломал печать. Содержание письма несколько разочаровало его, так как оно было так же кратко, как и неопределенно, и сообщало, что обитатели Лас-Пальмас не забыли, что они в долгу у дона Рафаэля, и думают, что, быть может, господин полковник будет рад получить коня, которого бывший капитан так любил. «В долгу! — с горечью подумал дон Рафаэль. — Какая неблагодарность! Выходит, будто я оказал им всего лишь простую любезность, когда нарушил ради них клятву, произнесенную над телом убитого! Ну да ладно, не станем думать о тех, кто забыл обо мне!» Вскоре полковник вышел из палатки и отправился на военный совет, на котором было решено сделать завтра последнюю попытку овладеть Гуахуапаном. Генерал еще не кончил речи, завершающей военный совет, как из осажденного города послышался неопределенный и отдаленный шум. Вскоре шум перешел в многоголосное пение хвалебного гимна. Это громкое изъявление радости было сочтено за дурное предзнаменование в испанском лагере. Глава X. СРАЖЕНИЕ ПРИ ГУАХУАПАНЕ Бывший погонщик мулов, а ныне полковник Валерио был только гверильеро10, которых тогда появлялось много. Тем не менее слава о его безграничной храбрости, военной опытности и истинном благочестии — качества, которые приобрели ему слепую преданность солдат, — не давала покоя испанским властям города Оахаки. Против него сосредоточили все военные силы провинции, и казалось, наступил наконец момент уничтожить этого грозного врага, тем более что в то время он не мог надеяться на поддержку со стороны своих единомышленников. Валерио начал свои распоряжения тем, что велел снести в одно место все съестные припасы, и каждое утро сам заведовал распределением их между солдатами и семействами городских жителей. Затем он ввел строгую дисциплину, разделив время между общественными молитвами и военными упражнениями. Таким образом, он выдерживал осаду уже в течение ста дней, не давая унынию овладевать солдатами. Только теперь, когда запасы с поразительной быстротою близились к концу, его положение сделалось отчаянным. Если мы вспомним, что все пути сообщения были отрезаны испанцами, что восстание было изолировано и стеснено со всех сторон, то не станем удивляться тому, что Морелос, уже в течение целого месяца находившийся около Исукара, в двух или трех днях пути от Гуахуапана, ничего не знал о затруднительном положении осажденных. К счастью, Валерио узнал, где находится Морелос, и решился послать к нему гонца с просьбой о помощи. Ввиду бдительности неприятеля, это предприятие казалось почти неисполнимым; однако оно удалось, и Морелос немедленно отправился к Гуахуапану. Регулярного войска у него было немного, около тысячи, да сверх того отряд индейцев, вооруженных пращами и стрелами. Позади генерала, в некотором отдалении, ехали рядом полковник Галеана и капитан Корнелио. Последний имел очень мрачный вид. — Генерал прав, отказывая вам в отпуске, — говорил Галеана, — такой храбрый и образованный офицер, как вы, в настоящее время дорог для нас; что же касается до неудовольствия, которое в нем возбудила ваша настойчивость и которое он вам выразил немного резко, то не огорчайтесь этим, мой милый, а положитесь на меня; я буду очень несчастлив в предстоящем сражении, если не доставлю вам случай так или иначе отличиться, что наверняка возвратит вам его благосклонность. Если вы лично убьете трех или четырех испанцев или хоть одного высшего офицера — этого будет вполне достаточно. — Я предпочитаю офицера; во всяком случае, я подумаю об этом, — сказал Корнелио, оставаясь по-прежнему мрачным. Во время привала в армии восставших начали прикидывать, как нанести осаждающим решительный удар, и решили поставить их меж двух огней — атаковать в то же самое время, когда осажденные сделают вылазку. Затруднение заключалось в том, чтобы уведомить последних. Отряд индейцев находился под командой Корнелио, и, когда прикидывали, как бы послать к Валерио вестника, один из индейцев сказал, что знает за городом овраг, по которому можно пробраться к осажденным. Корнелио сообщил об этом генералу, приказавшему немедленно отправиться в город в сопровождении индейца и нескольких человек по своему выбору. Корнелио охотно бы отказался от этого столь же опасного, сколь почетного поручения, но не посмел. В опасное предприятие он взял с собой еще одного индейца и верного Косталя и с наступлением ночи отправился в путь. По прошествии двух часов перед ними показались огни испанского бивака, а вскоре и безмолвные дома Гуахуапана, обитатели которого считали часы и минуты в ожидании обещанной помощи. На том месте, где индейский проводник дал знак остановиться — это было за оградой какого-то поля, — начинался овраг, в начале которого ходил взад и вперед испанский часовой. Направо и налево от него на расстоянии человеческого голоса виднелись другие часовые, так что вся сторожевая цепь находилась в постоянной связи. Кроме ограды, за которой прятались Корнелио и его товарищи, им в случае необходимости могли служить прикрытием густые кусты полыни и алоэ, которыми густо заросло поле. В ночной тишине монотонно раздавались сторожевые крики испанских часовых: — Alerta, centinela!11 С ближайшего поста отвечали так же монотонно: — Alerta, centinela! — Жаль мне этого парня, — прошептал Косталь, — а придется заткнуть ему глотку. Когда я это сделаю, вы, капитан, притаитесь за вон за теми кустами и предоставьте мне остальное. Затем он взял у одного из индейцев пращу и вложил в нее заботливо выбранный камень. — Вы слегка ударите два раза камнем о камень через минуту, — сказал он капитану, — это послужит мне сигналом. Минуту спустя Корнелио стукнул камнями. Этот звук достиг слуха часового. Он остановился и прислушался. Капитан стукнул вторично. Послышался свист летящего камня, и часовой беззвучно упал на землю. — Поторопитесь, — сказал Косталь капитану, — я позабочусь об остальном. Капитан и оба индейца скользнули между кустами алоэ. Вдруг Корнелио вздрогнул. Часовой, который только что упал, по-прежнему расхаживал взад и вперед; та же походка, тот же голос, восклицавший уверенным тоном: «Alerta, centinela!» — Куда же, черт побери, девался Косталь? — пробормотал Корнелио, тщетно озираясь по сторонам. Но поскольку спутники капитана, несколько опередившие его, приближались к городу, по-видимому, не обращая внимания на часового, он пробормотал: — Клянусь Богом, как часовой Косталь великолепен! В самом деле, так как часовой оказался на прежнем же месте и повторял тот же крик, то остальная стража ничего не заподозрила. Теперь Корнелио как можно скорее поспешил к осажденному городу. Оба другие индейца уже скрылись из вида, и когда Косталь увидел, что капитан сделал то же, он отбросил кивер и ружье часового. — Скорее! Скорее! Испанцы поднимут тревогу, когда увидят, что их товарища нет на месте! — воскликнул Косталь.