Все призадумались. — Он хотел, чтобы мисс Тайлер осталась дома одна? — спросила Темпл. Несмотря на все ее жалобы, что лейтенант Моллина ее запугала, Мэтт видел, что Темпл была, возможно, единственной, кто действительно хотела знать все и строила предположения. Мэтт подумал, происходило ли это потому, что Темпл меньше всех нужно было что-то скрывать. — Мисс Тайлер и ее кошки, — подтвердила Моллина. — Он не рассчитывал, что после его выходки на выставке неизлечимо любопытную мисс Барр пошлют кормить кошек домой к Бландине, или что сестра Серафина, расстроенная из-за неприличных звонков сестре Марии-Монике и тем, что отец Эрнандес… слегка отошел от приходских дел, позвонит своему бывшему ученику Мэтту Девайну за помощью. Вместо того, чтобы устранить одну-единственную племянницу, Бернс столкнулся с двумя случайно втянутыми в это дело незнакомцами, — лейтенант Моллина посмотрела по очереди на Темпл и Мэтта. — Лично я нахожу случайно втянутых в дело незнакомцев ужасной головной болью, всегда. Полагаю, что мистер Бернс теперь такого же мнения. Бритье бурманской кошки было его первой ошибкой, хотя его и не засекли в тот раз. — Бирманской, — поправила Темпл. Для нее это было важно. — Это бирманская кошка. Пегги Вильгельм, которая пребывала в неком оцепенении, резво закивала своей кудрявой головой: — Они были священными кошками храмов Бирмы сотни лет назад. Очень умные животные… наделенные даром предвидения. Очень чувствительные. — Бирманские, бурманские… — занервничала лейтенант, — дело вовсе не в породе, а в этом уроде. Некоторые из вас заметили, как необычно ее побрили. Все вежливо изобразили чрезвычайную заинтересованность. — Вдоль спины и вокруг пояса, — вдруг сказал Мэтт, сам удивляясь своему голосу. --- Крест. Отец Эрнандес тоже это подтвердил. — Крест, — повторила лейтенант Моллина, сияя и улыбаясь Мэтту, словно он был ее лучшим учеником. Он почувствовал, что вспыхнул (из-за проявленного внимания вообще или, возможно, из-за того, что его похвалили), и немедленно опустил глаза. Это ведь не разбор задания в классе. Преследование перевернуло несметное количество жизней, его собственную, в том числе. Ему не нужна была отличная оценка, он нуждался в ответе на конкретный вопрос. Ему всегда был нужен простой доступный ответ на вопрос, который не был до конца ясен. Меа culpa, mea culpa, mea culpa. — Во время допроса мистер Бернс подтвердил, что действительно немного помешан на религии, — сказала Моллина. — А также на пожилых леди и котах. Без сомнения, он собирался распять еще одно животное. Черный кот Луи должен был быть прибит гвоздями к двери церкви накануне похорон мисс Тайлер. — Ах! — воскликнула Темпл, прижав сжатые кулачки к своей груди. Она пришла в ужас: – Он сатанист? — Возможно. Конечно, подразумевалось, что он убьет животное. Вопрос только в том, был ли ваш кот у Тайлер дома, по непонятным причинам, или Бернс выкрал его из вашей квартиры? Темпл очевидно не ожидала такого вопроса: — Я не знаю. Откуда он вообще мог знать, что у меня есть кот? Он вообще не был со мной знаком, и с Луи тоже… Луи просто бродяга. Постоянно где-то лазает и вот, наверное, случайно попался ему на пути. — Хмм, — Моллина не была впечатлена ее объяснением. — Меня этим не купишь, но раз вы предлагаете в качестве альтернативы такую версию, я предположу, что ваш Луи по каким-то причинам перешел дорогу мистеру Бернсу. Скажем так: Луи навещал своих подружек в доме мисс Тайлер, когда мистер Бернс зашел туда в поисках колоритного, жирного кота, которого все смогли бы заметить на двери церкви. — Мистер Бернс католик, — заявила сестра Серафина. — Внешне – да. А почему вы упомянули об этом? — хотела знать лейтенант. — Прибивание кота к дверям церкви напоминает то, как Мартин Лютер прибивал свои «95 тезисов» на двери Замковой церкви в Виттенберге и затевал Реформацию. — Возможно. Отношение мистера Бернса к католической церкви было, кажется, крайне антагонистичным, учитывая все то, что мы уже знаем. — Но почему? — встрял отец Эрнандес. — Этот молодой человек был нашим прихожанином более десяти лет! Был предан ей и мисс Тайлер! Зачем он так долго изображал преданного прихожанина? Ради чего? — Из-за четырехсот пятидесяти семи тысяч долларов! — громко заявила лейтенант Моллина. — Завещание было сфальсифицировано. Имущество, которое он представил как сбережения мисс Тайлер, было преуменьшено. Церкви отошла бы его небольшая часть, коты остались бы без дома, а Питер Бернс стал бы несметно богат. Наш отдел по борьбе с мошенничеством все еще продолжает обнаруживать новые счета. Он прикарманивал ее деньги в течение последних десяти лет, понимаете ли. А она была типичной, скромной, молчаливой старушкой. Никто и не подозревал, как щедро оплачивались его «инвестирования», даже сама мисс Тайлер. — За исключением… — неожиданно прервала ее сестра Серафина. Все глаза были обращены в сторону Пегги Вильгельм, которая трясла своей головой, похожей на швабру. — Нет, не меня. Тетя Бландина была из того поколения, которое верило, что ее возраст, ее финансовое положение и состояние ее души одинаково священны. Она никогда не говорила со мной ни об одной из этих вещей. Для нее я все еще была ребенком. Ее вечной малышкой-племянницей. Полезной, но которой не стоило доверяться. Разве что – доверить котов. И я идеально для этого подходила, я чудесно за ними присматривала, но не за ее финансовым состоянием или чем-то еще. Темпл содрогнулась от горьких слов Пегги Вильгельм, потому что почувствовала, что за ними кроется ее отвращение к самой себе. А Мэтт снова задумался, кто же избрал Темпл на роль своего поверенного. Как и у Моллины, у него были свои подозреваемые. — Мистер Девайн! — голос лейтенанта заставил Мэтта подпрыгнуть на месте, словно перст закона указывал на него. Ему самому хотелось быть наблюдателем, судьей, поверенным, исповедником. А предметом этого всего он быть не хотел. — Вы оказались «джокером» в рукаве сестры Серафины, — сказала она. — Ведь вы были ее учеником в Чикаго, — Мэтт кивнул. — И оказались замешанным в гущу событий из-за какого-то чудовищного случая. Что заставило ее обратиться к вам? Телефонные звонки? — он снова кивнул. — Но почему не к отцу Эрнандесу? Из-за того, что он пил? — Мэтт еще раз кивнул, ни на кого не глядя. Моллина коротко и удовлетворенно улыбнулась. — Итак, мы имеем сестру Серафину и мистера Девайна, которые пытались защитить сестру Марию-Монику и, по умолчанию, отца Эрнандеса. Отец Эрнандес поджал губы, готовый броситься на свою защиту, объяснить свое внезапный запой. «Нет, — призывал его Мэтт. — Пусть все прочее останется во мраке неизвестности. Пусть она предполагает, а мы располагаем… Мы – священники. Мы служим наивысшему благу, но не раскрываем всех своих секретов». Их взгляды столкнулись, а потом разошлись прочь. — Еще у нас есть мисс Темпл Барр, — продолжала Моллина, — которая пыталась защитить кошек, — Темпл тоже промолчала, держа себя под контролем. — Мистер Питер Бернс не планировал встречи с этими случайными прохожими, он планировал только отсутствие мисс Вильгельм. Распятый кот должен был повергнуть мисс Тайлер в смертельный шок. Так оно и случилось. И у этой зловещей картины не должно было быть других свидетелей, кроме нее. В принципе, мы верим, и Бернс показал, что он хотел лишить ее сил, извести ее до смерти. Ему были нужны ее деньги. Он хотел избавиться от котов, тем или иным способом: чтобы они погибли от его руки или оттого, что оказались выброшенными на произвол судьбы. Они слушали Моллину и качали головами. Питер Бернс, которого они едва знали, теперь представлялся им умалишенным. — Но почему? — в умных глазах сестры Серафины не читалось ни капли удовлетворения от всего сказанного. — Деньги не достаточный мотив для жестокости и террора, которые он учинил. — У него был мотив куда более важный, чем нажива, — подтвердила Моллина. — Так, мистер Девайн? Мэтт снова поднял глаза. Его уже бесило, что его называют «мистером Девайном». Моллина насмехалась над отсутствием его былого звания «отец» и всячески пыталась это подчеркнуть? Отец Девайн. Отец Мэтт. — Вы хотите, чтобы я освятила прошлое каждого, кто замешан в этом деле? — не унималась лейтенант Моллина. — Вы же из своего собственного опыта знаете, какой я могу быть щепетильной и тщательной, — он кивнул. — Я сделала, как вы сказали, и обнаружила кое-что… — Моллина вздохнула, словно безумно устала, — мисс Вильгельм, не расскажете ли вы нам об этом? — О чем? — голос Пегги был обреченным. — О том, что случилось в церкви Святой Марии Гваделупской тридцать шесть лет тому назад. Пегги Вильгельм уставилась на Темпл: — Нет, — произнесла Темпл. — Я никогда не стала бы. Честно. Безжизненные руки Пегги упали на колени, ее старческие в пятнах колени, покрытые хлопковой юбкой-брюки. Наконец-то, она произнесла: — Тридцать шесть лет назад. Думаете, я забыла? Думаете, все забыли? Да, как тут забыть! Я жила тут недолго, в доме моей тети, ходила в эту церковь. Тогда никого из вас здесь не было. Никто из вас не мог этого знать. Лейтенант… — В этом вся загвоздка! — тон Моллины не был сочувствующим. — Вы знаете, и им тоже следует знать. — Зачем? Все хранилось под строжайшим секретом все эти годы. — Потому что он знает! — Он? — Пегги Вильгельм еще никогда не была такой потерянной. — Он… он никогда не знал, отец. В этом была вся суть. Мы все хранили молчание, только чтоб… он не узнал. Это было наше дело. Дело семьи. И только моя вина. Мой грех. Не его. Он никакого отношения к делу не имел. Мое сердце восхваляло Бога, как и мое тело. Они постоянно твердят нам, какой была Дева Мария – такая молодая, такая чистая. Мне было пятнадцать, и я мало что понимала во всем этом. В то время нам совершенно ничего не рассказывали. На дворе были пятидесятые! Вы представляете себе, как давно это было? Я все время читала Новый Завет. Ангел сказал Марии, что у нее будет ребенок – Иисус, она потом пошла к кузине Елизавете, которая тогда уже все знала и воскликнула: «Радуйся, Мария, Благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего». Я повторяла эту молитву снова и снова, эти слова: «Радуйся, Мария!» Но только плод чрева моего был грехом. Но я постоянно слышала эти слова в церкви по воскресеньям. Им даже дали имя – восхваление Богородицы. Дева Мария радуется своему непорочному зачатию, ведь это чудо. «Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем». Мне говорилось: «Милость Его в роды родов», но я читала слова и ощущала только стыд. Никакой милости для меня и моего ребенка не было – ни от церкви, ни от семьи, и даже ни от кого из вас сейчас, вы готовы очень быстро всех осудить. Пегги Вильгельм огляделась в поисках поддержки, а потом опустила лицо. Пальчиками она прикоснулась к уголкам своих глаз, которые были сухими. А голос ее, когда она вновь начала говорить, оказался еще суше и казался практически мертвым, неэмоциональным: — Меня послали к тете Бланд и не до самого конца. Но даже не в ее дом (слишком уж было это публично). Повивальная бабка была более рассудительной, чем доктора: что бы там у меня ни родилось, тут же забрали. Я едва помню все это. Но и не предполагалось, чтобы я помнила. Ко мне никто не был недобр, просто все так стыдились. После внутри семьи мы никогда это не обсуждали. Никогда. Меня отослали из штата, чтобы я смогла закончить школу, а потом и колледж. Я выросла, пыталась забыть, как было велено. Когда мои родители умерли, из-за разбитых сердец, как я полагаю, я переехала в Лас-Вегас, не знаю, почему. Наверное, чтобы быть рядом с моей единственной живой родственницей. Моей тетей. К тому времени она уже начала жить с кошками. Ну, и я тоже. Прекрасные, любящие, преданные котики, которые ни о чем не догадывались. Вот, что я хотела: кошек. Я не хотела… мужчин. Я не хотела… детей. И я не хотела бездомных подкидышей. Я хотела запланированных, чистокровных, благородных кошек, и чтобы они были моими. Созданий тети Бландины я кормила. Ни комнаты, ни времени, ни воспоминаний для меня там не было. Только сплошные кошки. Я люблю их, но иногда и ненавижу. — А как насчет денег? — кольнула Моллина. — Деньги? Мне не нужны их деньги. Они дали ему денег, чтобы он ушел. Дали деньги повивальной бабке. Дали деньги людям, которые взяли моего ребенка. Но мне они денег никогда не давали, — Пегги посмотрела на отца Эрнандеса и сестру Серафину с тупым, осуждающим выражением в глазах. — Церковь говорит, что деньги должны идти только на благо, а я была злом. Церковь должна была получить все деньги: от моих родителей, от моей тети. — Пегги нахмурилась и потерла руками лоб. — Не считая того завещания, что нашла Темпл. Один-единственный раз в жизни моя тетя вспомнила обо мне, и это было написано на бумаге… Я не понимаю. Все смотрели, не отрываясь, в смятении и безмолвии, все, кроме Моллины: — Мы все еще пытаемся разыскать последнее завещание. Из тех, которые мы пока нашли, ясно, что ваша тетя разделила свое имущество, оставив часть церкви, часть – котам и часть – вам. Пегги принялась всхлипывать, закрывая лицо ладонями. Темпл поднялась и подошла к ней со спины, положив ей на плечи руки. Сестра Серафина перебросила взгляд с лейтенанта Моллины на отца Эрнандеса, затем на рыдающую женщину и потом взяла ее за руки. Мэтт уставился на Моллину, он явно нуждался в молчаливом оправдании этого публичного разоблачения. — Вы когда-нибудь пытались разыскать свое потерянное дитя? — спросила лейтенант Моллина. — Нет! — выкрикнула она между рыданиями. — Он должен был быть забыт. Все этого хотели. Я должна была забыть его. Я не могла, но должна была. — И никто не пытался с вами связаться? — Моллина была просто хладнокровной вопрошающей машиной. Даже обезумев от горя, Пегги Вильгельм отвечала уполномоченному лицу точно так же, как отвечала последние пятьдесят один год. — Нет, — ответила она. — Кто стал бы искать меня? Это была бесплодная католическая семья, они были так счастливы забрать у меня мой… грех. — А как насчет вашего сына? — Сына? — Пегги выглянула из-за своих ладоней. Она ведь даже никогда не знала пол ребенка. — Он искал вас, когда вырос, — сказала ей Моллина. — Он поступил в колледж, получил степень. Всегда старался быть лучшим. Потом принялся искать настоящих родителей. Конечно, никто не станет связываться с вами без вашего согласия. Никто и не связывался, потому что он отменил свой запрос, хотя и успел раздобыть нужную информацию: ваше местоположение. К тому времени он был уже адвокатом и знал, кто вы, знал, что вы жили с Бландиной Тайлер, когда были беременной. Потом он выяснил, какой богатой была мисс Тайлер и приехал в город, чтобы продемонстрировать свою ненависть к ее церкви, к ее кошкам и деньгам, которые ему не достались. Хотя и заслуживал их. Он поступил в приход много лет назад, чтобы со временем получить причитающееся ему. — Он… никогда не хотел увидеть меня? — спросила сквозь слезы Пегги. Моллина покачала головой: — Он сходил с ума из-за своих собственных потерь, не из-за ваших. — Вот почему он звонил сестре Марии-Монике! — сказала Темпл. — Она напоминала ему о его двоюродной бабушке, о ее возрасте и ее трости. Это еще сильнее омрачало его жестокие намерения по отношению к своей бабушке. А на кошек он напал, потому что они незаконно завладели его наследством и превратили все в хаос и какое-то безумие, совершенно при этом не стараясь. По совести говоря, он и собственную мать легко обдурил бы, лишь бы только завладеть деньгами его бабушки. — Из чего я смело могу предположить, что воспитывали его в суровости. Приемные родители постоянно ему напоминали о том, что он – плод греха. Новая семья привила ему чувство долга, но не дала никакой любви. Он считал их и церковь злыми и безжалостными. В итоге, он сам стал таким же. Я где-то даже… — она посмотрела на отца Эрнандеса: – согласна с ним. Мы провели собственное расследование и нашли его прошение об установлении личностей его родителей. Хотя он и не искал родителей, он искал мести и возмещения потерь. Все печальные или неприятные события, связанные с этим приходом, — его рук дело. И чтобы сотворить все это, он целых десять лет втирался к вам в доверие, — в конце она повернулась к Пегги Вильгельм и сказала: – Мне очень жаль. Все это должно быть повторено в суде. Надеюсь, друзья вашей тети из церкви Святой Марии Гваделупской помогут вам справиться со всем этим. Правда очищает, по крайней мере, я так думаю. Если у вас есть какие-нибудь вопросы или вы хотите знать что-то еще, позвоните мне.