— Я знаю, что это будет. Я также знаю, что случится, если эти письма станут достоянием общественности: всестороннее расследование, неважно, насколько бездоказательны их обвинения. После этого ни я, ни церковь Девы Марии Гваделупской не будем стоить и гроша ломаного. Маттиас, я был хорошим священником, может быть, не самым лучшим и талантливым, не самым покорным, но в пределах своих способностей, я был полон веры в своих молитвах и пытался быть к услугам своих прихожан и своему долгу. Я не знаю, что делать. Возможно, этот… аноним устанет травить меня и остановится. — Возможно, он или она придаст это огласке тогда, когда вы меньше всего этого ожидаете. — Правда. — Тогда было бы лучше обратиться в полицию. — Пойти к лейтенанту Моллине? Никогда. — «Погибели предшествует гордость», если говорить высокопарно. К тому же, это не случай лейтенанта Моллины, она занимается расследованием убийств. — Она обязательно им займется. — Возможно, но забудьте о вашем имидже в глазах прихожан. Лейтенант Моллина – профессионал, а профессионалы не покупаются на то, что предъявляют всякие анонимные сумасброды. Полиция расследует такие вещи сплошь и рядом и хорошо знакома с анонимными писателями. Они могут оправдать вас за недостатком улик, и совершенно точно будут проводить расследование тихо. Если они придут к такому заключению и признают ложность обвинений, то могут возбудить дело. — Если сделать, как ты говоришь, то церковь, моя церковь, которой я отдал большую часть своей жизни, скорее, подвергнет меня гонениям, чем станет защищать. — Сегодня, когда этому делу придается политический окрас, церковь должна избегать благосклонности и сокрытия кого-либо. — Поэтому они распнут меня, унизят судом, как они сделали с Христом. Мы, священники, притязаем идти по стопам Господа нашего, пытаемся, но столкнуться с чем-то подобным, Маттиас… и сказать потом, что готов принять терновый венец из рук собственного епископа, кнуты и плети от прессы. — Я верю, что вы невиновны, — сказал Мэтт. — Я верю вам, отец Эрнандес. И если я верю, поверят и остальные. Хотя я понимаю вас. Зачем собственноручно накладывать на себя горе? Но давление все равно заставит обращать на вас внимание, в любом случае. — Ты имеешь в виду это? — он приподнял пустую на две трети бутылку. — Я пытаюсь, но мысли возвращаются снова и снова, точно мышь в колесе. Кто? Почему? Когда эти нападки уже невозможно будет скрывать? Как? — Поэтому хорошие новости о наследстве мисс Тайлер едва ли трогают вас. — Деньги, — он покачал своей посеребренной головой. — Это средство для хорошего завершения, или надежд. Они необходимы для жизни и бюрократии. Лучше бы их получили кошки, ведь ты понимаешь это? Кошек никто не станет обвинять в ненадлежащем поведении. — Отец, мы оба лучше других знаем, что ложные обвинения это самый ужасный крест. И вам тоже нужно просить Отца нашего пронести эту чашу мимо вас, — Мэтт указал на бутылку. — Что бы ни случилось, это первое, о чем надо тревожиться. Отец Эрнандес пожал плечами и запустил пальцы в свою элегантную шевелюру, взъерошивая ее: — Я буду пытаться. Лучше. — А я подумаю об этом писателе писем. Это должен быть тот же человек, что звонил сестре Марии Монике и пытался распять кота. Должно быть, мы имеем дело с настоящим душевнобольным. Отец Эрнандес поднял взгляд и вдруг улыбнулся: — Спасибо, что говоришь «мы». Это много больше, чем все, на что я смел надеяться, когда мы встретились впервые. Прости меня. «Отец, прости меня за то, что я не согрешил…» Уходя от священника, Мэтт прокручивал эту ироничную фразу в своей голове. В свете все еще горящей в окне кухни свечи он посмотрел на свои часы: половина шестого утра. На востоке, на горизонте дразнящим проблеском начинался туманный рассвет. Он засунул в брючные карманы руки, холодные от напряжения, которое он все время чувствовал, но не показывал, и пошел обратно в «Серкл-ритц». Совсем скоро в раннем дневном свете он начнет отбрасывать тень, ему было не страшно в этом районе. Он не боялся ничего из того, что он мог встретить на беспокойных улицах Лас-Вегаса. Целых два часа он таращился на лицо, искаженное самым правдивым душевным страхом, так что обычные страшные вещи уже никогда не будут такими страшными, как прежде. Глава 29 Терпеливый грешник Бесполезно проведя время в кошачьем питомнике, что рядом с монастырем, я направил свои усталые лапы по направлению к дому. После опроса примерно шестидесяти очевидцев происшествия (интересно, а этим очевидцам была очевидна их собственная безмозглость?) я собираюсь растянуться во всю длину на прохладной черно-белой плитке в кухне и созерцать полную миску «Кошачьего счастья», размышляя, какие из припасенных в укромном месте лакомств мисс Темпл мне употребить вместо этой дряни. Если честно, постоянные поиски подходящей замены этому одиозному корму (всякий раз для меня это очередное испытание) добавили некую пикантную составляющую моим каждодневным приемам пищи в «Серкл-ритц». Они напоминали о моей безграничной свободе и нестабильности в дни, проведенные на улице. Способности к выживанию необходимо периодически тренировать, чисто на случай, если выгодная ситуация вдруг обернется чересчур уж ограничивающей. Привычным маршрутом я пробежал вдоль здания, от патио к патио, затем запрыгнул на декоративный карниз и прошмыгнул в окно ванной комнаты. Приземлился на все четыре лапы на кафельный пол. Ах, дом, милый прохладный дом… Как же приятно в тебя попасть после жаркого усердного рабочего дня… Дальше я помчался на кухню, отчасти потому что пол там ничуть не хуже (я бы даже сказал, еще прохладнее), и отчасти чтобы в очередной раз попробовать изгнать «Кошачье счастье» своим пристальным взглядом. Хотя корм пока не поддается, я уверен, однажды у меня получится. Я припал к миске на элегантных стеклянных ножках: моя внимательная компаньонка сочла нужным наполнить ее кормом «Кошачье счастье». Эта армия зеленых подушечек, скорее, подошла бы кролику – вошли, вышли, что называется, без проблем. Даже витамины в аптеке выглядят аппетитнее. Я, разумеется, и лапой не трону эту противную гадость. Я предпочел бы совершить набег на один из нижних ящиков мисс Темпл, где она прячет «Финни флэйкс» – соблазнительные, заботливо покрытые сахаром хлопья в виде наших маленьких рыбных друзей, такие миниатюрные хрустящие рыбки. Вкусняшка! С каким удовольствием я умял бы целую упаковку этих мини-канапешек. Вдруг я заметил какие-то новые вариации в ведении нашей молчаливой войны в выборе блюд, которая разгорелась, когда моя чувствительная соседушка впервые решила включить в мое меню «Кошачье счастье». Рядом с моей миской как-то не слишком аппетитно стоит еще одна, которая, вообще-то, на самом деле не миска, а розовый соусник от «Мельмак» из верхнего ящика. В горке корма мне даже показался какой-то намек на выемку… Его ели? Какой-то вторженец копался в еде, которую сам я отверг? Я аж весь надулся от гнева, отчего, должно быть, внешне мои пропорции немного пострадали, особенно когда я зарычал сам себе: — Кто ел мое «Кошачье счастье?» В голове сразу всплыли какие-то тривиальные подозрения: агрессивная мышь (хотя одно мое грозное присутствие способно повергнуть в бегство любого паразита); ненасытное насекомое (хотя даже самый здоровый таракан не смог бы слопать столько «Счастья»); нежданный гость (но ни мистер Мэтт Девайн, ни мисс Электра Ларк ранее никогда не проявляли желания присоединиться к моей трапезе, неважно, нравится мне это или нет). Есть еще, конечно, еще один развращенный, злобный… вид пожирателей, готовых как пылесос сожрать все, что б на полу ни валялось. Я сейчас говорю о домашних псинах. Видать, я стал слаб на нюх, раз сразу не почуял гостей, пока не подошел к своему шведскому столу. Я поднимаю голову, в ожидании, что сейчас почувствую собаку. Хотя собаки так воняют, что я уже сто раз заметил бы, несмотря на свой гневный порыв и крайнее изумление. Собаки я не почуял. Вместо того, я заприметил тонкий запах неизвестного существа, не неприятный, но явно непривычный для этих стен. Прижимаю нос к полу, прямо возле второй миски «Кошачьего счастья» и натыкаюсь на аромат чужой кошки! Теперь, когда я предупрежден о случившемся вторжении, я бросаюсь в гостиную и… вижу, как на моем белоснежном диване расположилась какая-то дама. Она спала. Мои собственные инстинкты готовились совершенно не к этому. Мои уши и нос достигли цели: особь, бессовестно укравшая мое «Кошачье счастье», — это элегантная, молодая кошка, что, естественно, не ускользнуло от других моих инстинктов… короче – свободная, черная и женского пола. Не теряя ни секунды, я приблизился к ней, изображая крайне приятное удивление. И в тот же момент она проснулась. Изогнув спину и распушив хвост, она зашипела. Глаза блестели ядовито желтым, а острые белые клыки готовы были разорвать меня на части. — Эй, эй минуточку, мисс, — рычу я почти утешительно, только чтоб не напугать ее. Ее спина впечатывается в диванные подушки (так она выгибалась), а великолепные длинные когти вцепились в обивку, что, разумеется, не понравится мисс Темпл. — Это мое место, хотя я и не против такой очаровательной гостьи. — Да, я оправдана по всем статьям, — отвечает она, не меняя своей оборонительной позы. Я сдерживаюсь и отхожу от дивана. Для меня становится очевидным, что несмотря на остроумные выпады, которые говорят о ее опытности (в ее-то нежном возрасте), моя обворожительная незваная гостья все ж таки еще слишком молода и никаких дурацких операций по «исправлению» не переносила. Явно кто-то должен ввести ее в курс дела. — Полагаю, и по статье в краже собственности, — заметил я. Она дернулась – черная вздыбленная шерсть на ее голове медленно опустилась: — Лучше кража собственности, чем ужасная смерть. — Насколько я понимаю, моя великодушная соседка спасла тебя от котобойни. — Она мужественно вмешалась, да. Я понимающе кивнул: — Мисс Темпл Барр милая, но готовить не умеет. Ты действительно ела «Кошачье несчастье»? — Этот корм очень питателен, хорошо сбалансирован и богат витаминами и минералами. — Я гляжу, вы с мисс Темпл Барр поладили, — сказал я кисло. — Что ж, я по натуре гостеприимен и очень великодушен. Однако должен настоять на том, чтобы ты прекратила есть «Кошачье счастье». Я отучаю ее от этого корма. — Я буду питаться тем, что для меня полезно, — она окинула меня взглядом от макушки до лап, едва подрагивая длинными черными ресницами. — Тебе это тоже не помешало бы. — Послушай, я тут главный. И ты будешь делать, что я скажу. И тогда, возможно, я позволю тебе здесь задержаться. — Это что значит? — резко зарычала она. Мне еще не доводилось слышать столь неприятные звуки из уст такой красивой маленькой куколки. Интересно, откуда у нее такой темперамент? Жизнь на улице доводит некоторых до такого состояния, но как-то грустно видеть такую милашку озлобленной и испорченной. — Это значит, что в моем доме играют по моим правилам и с моей колодой, а у меня сейчас на руках сплошные тузы. — То есть выполнять любую твою прихоть и отвечать твоим личным предпочтениям только потому, что мне сейчас негде жить! Это сексизм и патриархальное заявление, если не сказать – принуждение. Тем не менее, я уверена, — добавила она, приятно мурлыча, — ты ничего такого не имел ввиду. — Ох… нет, — нахмурил я свой широкий лоб, что выглядит, как мне сказали, очень убедительно и притягательно. Последнее ее высказывание странным образом звучало, как угроза, которые я при своей комплекции и возрасте слышать ну никак не привык. Тем более от маленькой красотки нежного возраста. Несомненно, за тяжкие месяцы, проведенные на улице, она многое повидала и стала… обидчивой. — Как тебя зовут, дитя? — спросил я по-отечески добро, что изобразить было совсем непросто. — Меня зовут Икра. Я кивнул, одобряя ее кличку: — Вкусное имя. Однажды мне довелось отведать лучшей белужьей икры из России. Я тогда был штатным детективом в «Кристал феникс». Ты слышала про «Кристал феникс»? Это отель и казино. В Вегасе иметь два таких заведения под одной крышей – классика. — Нет, — коротко ответила она, садясь и принимаясь облизывать свою роскошную шерсть, чтобы привести ее в порядок. Смотреть, как она работает зубками и язычком, было очень вдохновляющим занятием. — Белужья икра похожа на маленькие черные жемчужины, очень дорогие и довольно сочные, пропитанные морской солью. Мой старик жил на яхте, он знаток морепродуктов, где бы он сейчас ни был. — Как мило. А мой старик шлялся по подворотням и бросил мою мать в положении. Мне все равно, где он сейчас, и я никогда никого не сужу «по отцовской линии». Папаш не выбирают. — Вижу, тебе пришлось нелегко, дитя, — заурчал я. — Рядом с тобой должен быть кто-то старше, мудрее и больше. Чтобы присматривал за тобой. Меня тотчас пронзил ядовитый взгляд ее желтых глаз. Какие же у нее роскошные и испепеляющие зрачки!