Жорж на несколько секунд задумался. – В чай лучше не надо. Я не знаю при какой температуре наноботы деактивируются. И в коньяк, наверное, не надо, – он показал на свою рюмку. – В сок можно, или в молоко. – Да не пьет она коньяк. О! Придумал. А как они на вкус? – Дисперсная суспензия белого цвета. Не имеет ни вкуса, ни запаха. – Отлично! Мне было немного неловко. Сидим тут два пожилых мужика и строим козни против маленькой девочки. Хотим надругаться над чистым и светлым чувством юного создания. Хотя, какая она юная? Бабка уже поди… если вообще дожила. Я представил Женьку в виде бабы Фроси, мне стало смешно и захотелось коньяку. Тем более, было за что выпить. Сегодня я додумался использовать ИКР для игры на спортивном тотализаторе. Откуда мне это пришло в голову непонятно, может от самого ИКР, но умная система странным образом повысила шансы на выигрыш процентов на пятьдесят. Теперь я собирался расширить игру. В случае успеха проблема с деньгами решится сама собой. Налил себя коньяк, мы выпили за успех нашего безнадежного предприятия и тут в мою голову постучалась одна мысль. – Постой-ка, – сказал я. – Так, выходит с помощью твоих наноботов можно влиять на мысли заряженных ими людей? – Во-первых, они такие же твои, как и мои, – не согласился Жорж, – вернее, они и не мои, и не твои… а их, – он показал пальцем в небо. – Да, что ты казуистику тут развел? Твои-мои. По существу, можешь сказать? – На мысли вряд ли. Скорее на эмоции в отношении тебя, как носителя ИКР. – То есть, если я накормлю кого-нибудь наноботами, а потом стану ему что-то затирать, он мне гарантированно поверит? Это же меняет дело! – Я правильно понял, коллега, что ты собираешься зарядить наноботами какого-нибудь вождя, чтоб он поверил в твой бред про будущее? Забавно. Ты, кстати, с ним общайся. – С кем? – не понял я. – С ИКР. Он же обучается взаимодействовать с носителем, в процессе общения. 10 июня 1972 года Сухо щелкнул безыгольный инъектор и шею под челюстью слегка засаднило в месте впрыска. Глотать капсулы Жорж меня больше не заставлял, выдав взамен это блестящее, неприятное на вид устройство и набор баллончиков, для ежедневных инъекций. Сказал, что через неделю стану другим человеком, никакие очки больше не понадобятся. С Генкой мы договорились встретиться в районе шестнадцати часов. Раньше он не мог – опять калымил в гаражах. Шел второй час по полудню и мне нечем было заняться. Мучаясь бездельем, несколько раз совался в соседнюю квартиру, но там никого не было. Очевидно, бабка, как обычно торговала на базаре, а внучка где-то шлялась с подружками. Наконец, услышал шевеление за стенкой и, совершив очередной визит, познакомился-таки с Женькиной бабкой. Вручил ей подарки – новую коробку «Птичьего молока» (не дарить же полусъеденную Женькой) и банку растворимого кофе. Для внучки оставил бутылочку «Кока-колы» ноль тридцать три, со сворачивающейся крышечкой. Растлевать молодежь, так до конца. «Не ходите дети в школу, пейте дети кока-колу». Надо ли говорить, что предварительно, крышечку аккуратно отвернул, зарядив бутылку содержимым капсулы, а потом привинтил на место. Ёмкость нарочно взял саму маленькую, чтоб не возникло желания делиться с подружками. – Кофе-то, молотое штоли? – поинтересовалась баба Фрося, вертя в руках яркую банку и пытаясь разобрать надписи на этикетках. – Растворимое, – поправил я. – Сыплешь в горячую воду, размешиваешь и готово, варить не надо. – Ишь ты… растворимое… – подивилась она, – чего только не удумают люди! Хорошее, наверное? – Люди растворяют, не жалуются, – подтвердил я. Мы пили чай с вареньем и медом. Я между делом выяснил, что бабульку зовут Ефросинья Матвеевна (неудобно ж бабфроськать, как Женька). Что время сейчас хорошее не то, что в войну и после войны. Что Нинке, на дочку наплевать, живет у своего кобеля и нос не кажет. Некогда ей, личную жизнь устраивает. Женька совсем от рук отбилась – красится, ходит в американской юбке, задница наружу, как у прости-господи, весь дом духами провоняла, которые ейный папашка подарил. Раньше, когда Андрюшка дома был, она хоть его слушалась, а сейчас совсем страх потеряла – дерзит, шляется где-то целыми днями. Не допросишься сходить в магазин за хлебом и молочком. Избаловала молодежь, Советская власть! Она чихвостила Женьку в хвост и в гриву, но при этом на её лице застыло глуповатое-счастливое выражение свойственное добродушным бабушкам, любящим своих непутевых внуков. Вот это новость! Выходит, Женька зачем-то наврала мне об истинном положении своей семьи, сказав, что маманя на курорте. Я честно лупал глазами и поддакивал, ища благовидный предлог, чтобы смыться. Но тут, кстати, Ефросинья Матвеевна засобиралась обратно на базар и в третьем часу дня, мы распрощались, как добрые соседи. Я снова был предоставлен сам себе. Понимаю, что следовало думать о своей Высокой Миссии. Но думать не хотелось. Хотелось быть с Альбиной, или хотя бы с Раисой, ну или на худой конец (как ни пошло, это звучит), заняться перевоспитанием Женьки. А Миссия… что Миссия? Подождет миссия. Я решительно направился к телефонной будке. В киоске Союзпечати напротив, наменял двушек. Позвоню Альбине. Надо выяснить, наконец, что за черная кошка пробежала, между нами. После третьего гудка трубку взяли. – Але-о? – раздался знакомый тягуче-сладкий голос. – Аль, привет! Это я – Феликс Хотел спросить… Ответом мне были короткие гудки. Вот, сучка! Ты от меня так просто не отделаешься! Я снова набрал её номер. – Да? – настороженно спросили с того конца провода. – Альбина не бросай трубку! Объясни, наконец, в чем… – Слушай, Феликс, не морочь мне голову, и прекрати названивать! – Да в чем дело-то? Опять короткие гудки. Стерва! Грохнул трубкой об рычаг и пошел на проспект, ловить такси. Я готов был мчаться к ней и самолично разобраться на месте, но к тому времени, как поймал тачку, остыл, подумал: видать и впрямь невозможно два раза войти в одну и ту же женщину, как справедливо заметил, кто-то там из классиков зарубежной литературы! И велел таксисту ехать на вокзал. *** В это время в своем кабинете, на цокольном этаже треста комиссионных магазинов, вместо того чтобы принимать комитентов, горько и безутешно рыдала красавица Альбина. Слезы лились из глаз, но она их не вытирала. Если тереть глаза, то они потом будут красные, да и тушь размажется, а так только потечет немножко, что в последствии легко устранимо. Тушь у Альбины хорошая, настоящий французский «Ланком». Рыдала она ровно пять минут, а потом решила – хватит, так можно в лужу растаять, как Снегурочка. Всхлипнула в последний раз, подождала, когда высохнут слезы. Потом достала зеркальце и косметичку и принялась наводить марафет. «Я расчетливая стерва, – сказала она себе, – я пропитана цинизмом, как селедка солью. Я его недостойна, а он не тот, кто мне не нужен». Она похоронила имя Феликс в своей душе, обвела могилку черной траурной рамочкой, сверху покрыла алыми гвозди́ками и поклялась себе больше никогда в эту рамочку не заглядывать. * Когда я приехал на вокзал, круглые часы на фасаде показывали три часа пятнадцать минут. Оставшиеся сорок пять минут следовало чем-то занять. Я послонялся по площади мимо торговых палаток: «Табак», «Пиво - воды». Заглянул в стеклянный павильон «Обнорский сувенир», потаращился на витрины с сувенирной фигней. Купил пломбир в киоске «Мороженое». Потоптался возле стенда «Их разыскивает милиция». Ну и рожи… Даже не рожи, а хари протокольные! Мрачно-зловещие, с отчетливо выраженными преступными наклонностями, всё как завещал Ломброзо. Вообще, складывалось впечатление, что все они близнецы-братья: что Вдовин Петр Фёдорович, 1929 года рождения, что Хорошаев Олег Митрофанович, родившийся в 1941 году, что Корявин Сергей Васильевич – вовсе мой ровесник, с 52-го. Вдобавок все трое были домушниками. Точно также, словно родные сестры-погодки были похожи сорокалетняя Хвостова Элеонора Казимировна и Шелудюкова Тамара Михайловна, прожившая на свете двадцать пять лет. Вся эта гоп-компания пока-что разгуливала на свободе в отличие от своих портретов, надежно заключенных под стеклянной витриной, запертой на висячий замочек. Чуть поодаль, видимо, чтоб не скомпрометировать себя близостью к преступному сообществу, располагались точно такие же витрины с разворотами советских газет: «Правда», «Известия», «Красная звезда». К ним я подходить не стал, отправился на вокзальный перрон, где вечно толчется множество людей, так же как я не знающих, чем себя занять. Нашел лавочку в тени и усевшись на неё стал равнодушно наблюдать за вокзальной суетой. Затем вспомнив про ИКР, достал из сумки футляр с очками. Жорик посоветовал общаться с ним. Извлек очки нацепил на нос. Ну давай, пообщаемся. – Ты кто? Только, чур, не говорить, что ИКР! – Я сервер, связывающий носителя с информационной средой. – Что за среда такая? – Ответ на данный вопрос не имеет смысла для носителя, так как он содержит физико-математические термины и понятия, в которых носитель не разбирается. – Звучит немножко оскорбительно, – усмехнулся я. – Это факт, – был мне ответ, – а факт не может никого оскорбить. – Ещё как может! Хорошо… давай общаться менее формально. Обращайся ко мне на «ты» и по имени. – Хорошо, Феликс. – А к тебе, как обращаться? Придумай себе имя. – Кир, – в туже секунду последовал ответ. – Кир, в смысле Кирилл? – Нет, это просто более благозвучная версия моей аббревиатуры. – Ладно, с этим разобрались. Что ты можешь, Киря? – Вопрос слишком абстрактный. Требуется уточнение.