— Дела. — Казначей поёжился от неприятного прострела в руке. — Твои дела подождут. — Эрнан незаметно для окружающих чуть сильнее надавил на локоть. — Мы собираемся отдохнуть с дороги, посиди с нами. Сальдо не подал виду, что ему стало больно. — В отличие от вас я всё ещё на работе. Однако безмолвный взгляд брата снова заставил Сальдо вспомнить себя, когда-то живущего на Вилле де Валента в его полном подчинении. — Хорошо, — выдернул он свой рукав. — Я останусь. Но недолго. Я слишком занят для бесед. — По рукам. — Эрнан опустил свою тяжёлую руку на плечо брату. Сальдо не изнывал от желания общаться, хотя и скрыл своё раздражение. Он погладил ноющий от боли локоть и постарался слиться с белым мрамором стены тронного зала, дожидаясь своей печальной участи. Четта и Суаве горячо обнимались и болтали в стороне — Сальдо посматривал на них, спрятавшись за колонной. Сестры, некогда похожие друг на друга, теперь, по прошествии нескольких лет, были похожи не больше, чем луна и солнце. Жаркая, румяная Четта что-то возбуждённо шептала сестре и смеялась, и её звонкий порхающий смех дребезжащим эхом отражался от каменных стен. Она была далеко не самой красивой женщиной в Кантамбрии, но, глядя на эту сияющую счастливую графиню, на ум не приходило ничего кроме слова «красавица». Рядом с ней бледная и хрупкая Суаве казалась прохладным лунным светом, гонимым с небосвода палящим кантамбрийским солнцем. Рядом с Сальдо тихо стояла Золотая Роса и с любопытством глядела на хмурого казначея. Когда он заметил на себе её взгляд, она не отвернулась. — Что? — Сальдо стал ещё более мрачным. Девочка широко улыбнулась и протянула мужчине две ягоды крыжовника. — Благодарю, не надо, — отказался казначей. Золотая Роса пожала плечами, сунула обе ягоды в рот и убежала за соседнюю колонну, откуда продолжала вести свои наблюдения за Хранителем казны. Пока две совершенно разные женщины, разделённые годами разлуки, обнимались и вытирали слёзы счастья, Эрнан крепко сжимал в объятиях племянниц жены. Ясна отнеслась к подобной фамильярности осторожно, потому что по правилам этикета обнимать королевских особ разрешалось только с их разрешения, и, приняв щедрые объятия и поцелуи, поспешила отойти в сторону, а позже и вовсе улизнула в конюшни, где её уже ждал Влахос, которого она попросила сопровождать её на прогулке по городу. Осе косился на южан, и всё его естество бунтовало против их панибратских обычаев. Особенно ему стало не по нутру, когда Эрнан, по традиции, взял в ладони лицо Суаве и крепко поцеловал в обе щеки. Никакого чувственного подтекста в этих поцелуях не было, но король почувствовал, будто что-то царапнуло его изнутри. Этот поцелуй был обычен для Кантамбрии так же, как поцелуй руки в Ангеноре, и всё же Осе было неприятно, что губы чужого мужчины прикасались к его королеве. Когда они все вместе вышли в сад, Вечере показалось, что Монтонари приставил к её шее кинжал. Она не хотела смотреть, как расплывается в фальшивой елейной улыбке южный граф, и обрадовалась, когда Лаэтан, подгоняемый её намёками, напросился в конюшни. Вечера предложила кузенам покататься по городу, и они, тоже порядком уставшие от шумного отца, согласились. У конюшен Инто вывел им трёх коней: Велиборку для принцессы и двух лошадей для гостей. — Это подарок Осе, — сказала Вечера, подводя кузенов к животным. — Этого, — она указала на бурого скакуна с тонкими, как тростинки, ногами, — зовут Виверо, а эта караковая красавица — Сольсе. Они из конюшен Ревущего холма. Хозяин назвал их «Жизнь» и «Солнце». Теперь они ваши. Слабостью Лаэтана и Аэлис всегда были лошади, и именно по этой причине Вечера уговорила короля купить кузенам этих скакунов, а Нила договорилась с братом, чтобы он выбрал для наследников Кантамбрии лучшую пару. Брат и сестра, обрадованные подарками, уже через минуту скакали верхом по внутреннему двору. Золотой Росе, которую Аэлис уговорила покататься с ними, выдали пегую лошадку. — Теперь в город. — Вечера позвала солдат открыть ворота. — А как же Альвгред? — поинтересовался Лаэтан. — Я думал, мы покатаемся вместе. — Он сейчас на плацу, — ответила Вечера. — Он мой будущий муж, но никто не освобождал его от военной обязанности всюду следовать за своим командиром. — И пришпорила Велиборку. Она показала им площадь Агерат и все пять мостов Паденброга — мост Ворожеи, Сапфировый мост, мост королевы Сегюр, переправу Турдебальдов и Мост Дождей, провела вдоль городской стены и завела на рынок. У дома с голубыми ставнями кобыла Золотой Росы споткнулась и заржала, и всем пришлось сбавить ход. Когда лошадь повредила ногу, маленькая служанка заметила, как в окне одного из домов мелькнуло страшное лицо какого-то мальчика, и едва не отбилась от хозяев, но её окликнул Сеар, приставленный для охраны, и подогнал к остальным. Проезжая вдоль набережной, Вечера заметила разодетую, как на пир, Ясну, неспешно ведущую Ситри вдоль воды. Она о чём-то разговаривала с Влахосом, и только слепой мог не заметить, с каким отчаянием девочка глядела на своего охранника, ожидая его внимания. Он же едва глядел на неё и держал Багряна немного позади принцессы, отчего той приходилось постоянно оборачиваться, чтобы обратиться к нему. Вечере было почти её жаль. Она бы никогда не подумала, что когда-нибудь соперницей её сестры за место в сердце мужчины окажется какая-то служанка. — Как пройдёт венчание? — неожиданно спросила Аэлис. Ей самой не терпелось выйти замуж, поэтому её интересовало всё, что касалось свадеб. — После смены религии всё, должно быть, изменится? — Ещё бы, — ответил за принцессу Лаэтан. — Ангенор поклоняется богам Норинат, а у Единого Бога свои традиции. Церемония пройдёт совсем по-другому. — Да, — ответила Вечера, — я приму иного Бога, и церемония пройдёт по новому обычаю, но её проведут на площади Агерат перед ликами пяти богов — кирха пока не достроена. Вон она. — Вечера указала в сторону, где из-за черепичных крыш выглядывали деревянные леса. — Чтобы отдать честь старой традиции, мою кожу перед церемонией разрисуют древними бокставами, но никаких венчальных браслетов и порошка из бычьего рога не будет, только четыре кольца и вино. — А на Эвдоне, — Аэлис вспомнила старую книгу, — молодых женят на самом старом пне в округе, который служит алтарём. Жених и невеста держат по горящему факелу и обмениваются ими, чтобы потом развести большой костёр, вокруг которого и совершается праздник. Отец жениха режет самого лучшего быка или барана и угощает им гостей, а мать невесты готовит на всех рис и печёные перцы. В один кладут ложку соли. Говорят, кому он достанется, тот станет богатым. Саму церемонию проводит глава деревни, там же нет архонтов. — С чего бы им там быть? — Лаэтан подмигнул симпатичной конопатой прачке. — На Эвдоне вместо богов Даимахи. Но и им далеко до Касарии. Вот уж удивительный народ эти дикие северяне. Исповедуют Святую благодать, а обычаи варварские, какими были ещё на заре человечества. Когда-то женщины там имели право голоса и могли сами выбирать себе мужей, но край тот суровый, и жить там туго. Всё чаще женщин выдавали замуж не за того, кого они любили, а за того, кто мог принести домой еду и защитить от хищников. Невесты часто сбегали накануне свадьбы. Чтобы этого не происходило, девушкам подрезали стопы. Иногда так старались, что они навсегда теряли возможность ходить. Сейчас желающих сбежать от жениха почти не осталось: попробуй выживи среди снежной пустыни, но традиция подрезать женщинам стопы существует до сих пор. — Не хотела бы я родиться в Касарии, — содрогнулась Аэлис. — Хорошо, что вы с Альвгредом любите друг друга, и ты от него не сбежишь, иначе его отец мог бы соблюсти обычаи своего народа. — А у нас на юге молодожёнов венчают, стоя по щиколотку в большом тазу с вином, — перебил сестру Лаэтан, — и когда жених и невеста произносят клятвы верности, гости поливают их вином из своих кубков. Так венчали маму и папу. А ты знаешь, что отец распорядился повторить церемонию снова на двадцатилетнюю годовщину? Он снова попросил маму стать его женой, и архонт снова провёл церемонию. В честь праздника папа приказал пустить вино по фонтанам Альгарды. Представляешь, белоснежные мраморные фонтаны по всему городу, а вместо кристально-чистой воды из них бьёт алое вино. Блестит на солнце, пенится! Когда мама и папа в красивых свадебных шелках стояли по колено в вине и снова давали клятвы, сестра даже пятнами покрылась от зависти. — И вовсе я не завидовала, — возразила девушка. — А вот и завидовала. Я видел, — сморщил нос её брат. Они вовсе не ссорились, но поддевать друг друга безобидными колкостями было их излюбленным увлечением. — Докажи. — Тут и доказывать ничего не надо. Ты сама мне сказала. — Нет. — А вот и да. — Не было такого. Лаэтан обернулся к принцессе. — А всё потому, что сестра тоже хочет поскорее под венец. Она ещё ни в кого не влюблена, а замуж уже не прочь. — Разве это плохо? — обиделась Аэлис. — Многие девушки только и мечтают быстрее выйти замуж, — ответила Вечера. — Ради красивого платья и церемонии, но потом наступают будни, и вместе с ними приходит необходимость молча рожать, пока супруг управляет твоей жизнью. — А у нас в Альгарде не так, — сказала девушка. — Если в семье глава — женщина, никто и не подумает смотреть на неё косо. Вон, Виттория-Лара владеет всем Шеноем, и едва ли её муж хочет занять её место. Как она сказала, так и будет. По её приказу в Шеное начали открывать школы для бедняков, как в Кантамбрии. Сейчас в пределах гор Ла Верн мало кто не обучен грамоте и знает меньше двух языков. Даже Золотая Роса знает язык немых Кантамбрии и Ангенора. Все трое обернулись на служанку и увидели, что она уже оставила свою лошадь и теперь сидела позади Сеара, обхватив сурового охранника тонкой ручкой. Её кобыла хромала позади. — Отец настоял, чтобы и мы говорили на этих языках, а ещё на касарийском и эвдонском. При этих словах Аэлис сморщилась, как изюм, что не оставляло возможности усомниться, что эти уроки не нашли отклика в её душе. — В наших школах, — продолжал Лаэтан, — тоже есть возможность изучать эти языки. А ещё математику, астрономию, науку о камнях… — Неужели? — Отец говорит, что образование даёт человеку возможность мыслить шире. Конечно, в Кантамбрии полно тех, кто ограничивает себя примитивным трудом, но много и таких, кто ищет что-то большее. Например, наш придворный ювелир — сын обычного гончара и прачки, который жил в крошечной деревне у подножья Вороньего пика. Если бы дед не утвердил закон о школах, этот человек сейчас бы копал руду и днём, и ночью в кромешной темноте и умер бы там, зарабатывая гроши, а теперь ему служат и кланяются. — В Паденброге тоже есть школы, — без гордости ответила Вечера, — но их мало. Осе тратит больше денег на строительство кирхи и содержание армии. — И почему людям не живётся в мире друг с другом? — вздохнула Аэлис. — Неужели всем есть дело до того, во что верят окружающие? Вот мне лично всё равно, в каких богов верит вот та девушка, — она указала на торговку цветами, которая в тот момент продавала гортензии статному господину. — Или даже те, которые ездят верхом на волках… — Ты о баладжерах, что грабят Вильхейм? — нахмурился Лаэтан, и в его голосе прозвучала нотка отвращения. — Они дикари и живут они в пещерах. Они вообще ни во что не верят, кроме наживы. Отец рассказывал о них — они бесчестная свора бандитов. Волки ночей, что с них взять? Они дерутся топорами и убивают солдат короля, чтобы украденную соль растащить по пещерам. Эти дикари живут в горах за Долиной королей в Псарне, наполовину состоящей из вонючих загонов, где они держат полуголодных и злющих волков. У них нет ни полей, ни скота. Не удивлюсь, если они жрут друг друга, когда не остаётся еды, или жрут своих лютов. — В последний раз они напали на наш обоз ещё до моего возвращения в Паденброг, — подтвердила Вечера. — Солдатам удалось схватить одного, но он откусил себе язык до того, как они успели выяснить, где находится их логово, а без этого можно годами бродить по Диким горам и ничего не найти. — А разве Согейр не устраивал засаду? — спросила Аэлис. — Пытался когда-то, — ответила принцесса. — Но эти дикари всегда оказывались хитрее, и если и попадались, то заложник всегда откусывал себе язык и истекал кровью прежде, чем начинал говорить. Никто из королей не мог с ними совладать. Хотя при моём отце всё же наступил непродолжительный мир. При очередном нападении на Вильхейм кирасирам удалось взять в плен младшего сына Б'аджа и затолкать ему в рот кляп до того, как он откусил себе язык. Отец и Б'адж встретились в Ущелье теней и заключили мир. Отец дал ему на откуп три тележки, полные доверху солью, в обмен на обещание больше не нападать, и обещал давать такие телеги каждые два года. В противном же случае отец оставлял за собой право казнить сына Б'аджа. Жаль, он тогда ещё не знал, насколько этот мир окажется шаток. — Почему? — спросила Аэлис. — Потому что ровно через месяц Корвен, наш камергер, увидел, как этот мальчишка направил в горы почтового сокола с запиской. Отец устроил допрос, что содержалось в письме, но тот откусил себе язык, а в ту же полночь на Вильхейм напали. На одном из трупов кирасиров была найдена записка, где было написано, что сын освобождает отца от необходимости следовать обещанию. С тех пор Волки ночей продолжают нападать на крепость. — Говорю же — дикари, — хмыкнул Лаэтан. — Они живут, чтобы убивать. Единственный способ прекратить вражду между ними и кирасирами — истребить всех до единого. — Какой ты жестокий! — оскорблённо воскликнула Аэлис. — Разве так можно? — Это единственный способ защиты. — И нашу служанку ты бы тоже убил? — Золотую Росу? — удивился Лаэтан. — Её мать была баладжеркой. Послушать тебя, так тебе всех их перебить не жалко. Ты убил бы и её? Лаэтан растерялся. — Нет. — Тогда почему ты говоришь, что всех баладжеров нужно убить? Это жестоко. Разве этому нас учил отец? — Нет. — Тебе должно быть стыдно. Лаэтану уже было стыдно.