Глава 42 — Поздравляю, — сказал адвокат, когда Мэтью последовал за ним в подвал. Кипперинг стоял в круге тусклого света, глаза его скрывала тень. — Как я понял, вы побеседовали с преподобным Уэйдом. Он не рассказал мне, о чем был разговор, но вы явно сумели на него повлиять. — Всегда рад помочь. — Не жалеете, что закрыли? Перед тем как спуститься по ступеням вслед за Кипперингом, Мэтью закрыл за собой дверь, ведущую в подвал, — чтобы им не помешал вернувшийся Поллард или Фицджеральд, которого в последний момент отослали по «срочному» поручению. — В прошлый раз, помнится, — с натянутой улыбкой заметил Кипперинг, — вы просили все двери оставить открытыми. Я даже подумал, что вы меня боитесь. Добавим немного света? — Всегда за, — ответил Мэтью, сняв треуголку и положив ее на какие-то ящики. Кипперинг отошел на несколько шагов, наклонился и порылся в древнем конторском шкафу. Оттуда он извлек жестяной фонарь на две свечи и зажег их от той, что была у него в руках. Затем потянулся наверх и подвесил фонарь на крюк между ним и Мэтью. — Вот, пожалуйста, — сказал Кипперинг, когда свет озарил подвал. — Итак, на что вы хотели взглянуть? — Ах да. Вообще-то — на сами ступени, — ответил Мэтью. — Неужели? Вы заметили в них что-то необычное? — Они шаткие и прогнившие, верно? Помню, в прошлый раз вы меня предостерегали и говорили, что они старше вашей бабушки. Мистер Кипперинг, а как звали вашу бабушку? — Мою… бабушку?.. — Да. Меня интересует имя, — решительно произнес Мэтью. Кипперинг хотел ответить, но они с Мэтью оба понимали, что любое названное имя будет ложью. Вероятно, будь Кипперинг сейчас потрезвее да покрепче духом и здоровьем, он сумел бы соврать и глазом не моргнул. Однако в своем нынешнем состоянии он не видел в этом смысла. Его полуоткрытый рот закрылся. — Вы не помните бабушку, верно? Как не помню и я. У сирот это обычное дело. Кипперинг молча смотрел на пламя свечи. — Можно рассказать вам одну историю? — спросил Мэтью. — Весьма трагичную, если честно. Однако в ней есть проблеск надежды, вы сами в этом убедитесь. — Хорошо, — хрипло ответил Кипперинг, не сводя завороженного взгляда с пламени. — Рассказывайте. — Жили-были муж и жена, которые души друг в друге не чаяли. Его звали Николас, а ее звали — и зовут до сих пор — Эмили. Чета Суонскотт из Лондона. Когда они только поженились, никто из них не грезил деньгами. Он любил музыку и мечтал дирижировать оркестром, а она лишь хотела быть хорошей женой и матерью. Однако время шло, планы менялись. Николаса Суонскотта уговорили выкупить долю его отца в небольшой маклерской конторе, обслуживавшей несколько трактиров, и мечты юности остались в прошлом. Зато у семьи появились деньги. Поскольку мистер Суонскотт в силу характера не мечтал о наживе, своим клиентам он предлагал условия куда более заманчивые, чем остальные маклеры, — опять-таки не из коварства, просто так уж он вел дела, — и вскоре Суонскотты разбогатели. Это не ушло от внимания конкурентов, разумеется, но что они могли поделать? — В самом деле — что? — согласился Кипперинг. — Вы это прямо на ходу выдумываете? — Нет, сэр. Я побеседовал с кучером и конюхом семьи Суонскотт по имени Гордон Шалтон, который живет в двух милях к северу от Филадельфии. — Мэтью приподнял брови. — Позволите продолжать? — Пожалуйста. — Голос Кипперинга дрожал. — Мистер Суонскотт добился огромного успеха и демонстрировал чудеса планирования и управления. Сами посудите: человеку, способному обратить хаос скрипок, валторн и литавр в симфонию, ничего не стоит организовать поставки копченой колбасы, солонины, вина и эля в трактиры всего Лондона. У хорошего торгового маклера, как вы знаете, есть склад, где вся продукция хранится до тех пор, пока не понадобится трактирам. — Спасибо за урок трактирной экономики, — сказал Кипперинг, мельком глянув на Мэтью. — Увы, — продолжал тот, — если мистеру Суонскотту успех достался играючи, жена его столкнулась с рядом трудностей, мягко говоря. По словам Горди — так он просил его называть, — Эмили Суонскотт была тихой скромной женщиной, которая предпочла бы проводить время в саду с бабочками, нежели посещать званые ужины и приемы. Видимо, свалившиеся им на голову деньги оказались для нее непосильным бременем. В глубине души, возможно, она считала, что не заслуживает богатства. Кипперинг поставил подсвечник на древний письменный стол. — Болезнь многих представителей высшего света. Сочувствую ей. — Она в самом деле заслуживает искреннего сочувствия. Видите ли, больше всего на свете она хотела детей. Первый ребенок Суонскоттов, мальчик, умер сразу после рождения. Второй сын утонул в реке, когда ему было одиннадцать. А третий скончался от лихорадки в возрасте пяти лет. Неудивительно, что она подумала — если верить Горди, — будто все ее дети обречены на преждевременную смерть. Под гнетом этих событий миссис Суонскотт уже тогда начала понемногу сдавать. Мэтью поднял палец: — Но! Однажды ее муж вернулся домой и с восторгом сообщил об удивительной находке. По работе ему пришлось посетить скотобойню, где он обычно закупал говядину. И кто же занимался там убоем скота? Обаятельнейший мальчик! Тихо и прилежно исполнял он свою работу, несмотря на кровь и вонь кругом. Ему там явно не место, сказал мистер Суонскотт, однако ж он не жалуется на свою тяжелую участь. Здоровый парень, сильный духом и сообразительный. Да к тому же с добрым сердцем: малый придумал собственную систему убоя — сперва ударить животное молотом по голове и оглушить, а уж потом зарезать. Не согласится ли Эмили познакомиться с этим мальчиком, ведь его бедные родители умерли от той же хвори, что погубила юного Майкла? Не навестить ли им мальчика в воскресенье, когда его хорошенько отмоют и приоденут? Пусть Эмили хоть разок на него взглянет — и он непременно покорит ее сердце, ведь в душе он совсем не злоблив. Отнюдь. Просто бедняга вынужден сам зарабатывать себе на хлеб, чтобы выживать в этом жестоком и беспощадном мире. Всего один визит, а дальше будь что будет! Кипперинг отвернулся, пряча лицо от света. Мэтью показалось, что наверху единожды скрипнула половица. Он прислушался, но больше шагов не было. Возможно, и здесь водились привидения — как в новой конторе бюро «Герральд», подумалось ему. Одноногий призрак. Впрочем, за призраками далеко ходить не надо — один сейчас стоял прямо перед ним. Мэтью заговорил тише: — У этого мальчика-сироты было имя. Тревор Кирби. Спустя некоторое время и множество визитов Суонскотты полюбили его всей душой. Да и разве можно было его не полюбить? Слышали бы вы, как отзывается о нем Горди! Умный, смышленый, с добрым сердцем и благородными помыслами! Когда сотрешь с него кровь, конечно. Суонскотты его отмыли, забрали со скотобойни, пристроили в хорошую школу. Тут уж он показал себя во всей красе. Настоящий самородок! Учился он лучше всех, стремительно наверстывая упущенное и превращаясь в истинного джентльмена. Поверьте, он был очень благодарен приемным родителям. По воскресеньям читал вслух своей… нет, не матушке, миссис Суонскотт не разрешала так себя называть, ибо ей не удалось изгнать из сердца страх, что всех ее детей ждет неминуемая и внезапная гибель. Поэтому Суонскотты так и не усыновили его официально — боялись присвоить ему свою фамилию. Но он стал лучиком надежды для бедной женщины и практически вернул ее с того света. А они стали ему родителями, полюбили его как родного сына. Представьте себе, мистер Суонскотт даже воспользовался связями и помог ему поступить на юридический! Мэтью хмыкнул: мол, везет же некоторым! — А в довершение всего, когда Тревор с отличием окончил университет, Суонскотты повезли его в Италию. Вот так путешествие! Море радости и приятных впечатлений! После этого мистер Суонскотт подарил юноше крупную сумму денег, на которые тот открыл собственную юридическую контору в городе Сент-Эндрю-он-зе-Хилл — родном городке мистера Суонскотта на севере Англии, где молодой Николас, должно быть, валялся на травке под ясным небом и мечтал сочинять симфонии. И знаете что, Эндрю? Горди мне рассказал, что юноша со временем вернул приемному отцу все до последнего цента. Видите ли, Тревор тоже добился большого успеха на своем поприще. Конечно, до столичного адвоката ему было далеко, но, может, оно и к лучшему. Сдается мне, адвокаты из больших городов порой забывают, что такое правосудие. Верно, Эндрю? Они озлобляются и начинают думать, что вся система правосудия глубоко порочна. Это может не лучшим образом повлиять на разум человека, согласны? Адвокат поднес руку к лицу, но не издал ни звука. — Простите, сэр. — В горле Мэтью застрял ком. — Я должен закончить начатое. Это у меня в крови. — Да, — послышался едва узнаваемый голос. — Понимаю. — Увы, — хрипло произнес Мэтью, — когда Тревор зажил своей жизнью, миссис Суонскотт вновь начала терять связь с этим миром. О, разумеется, сын ее навещал, но… вы знаете, как оно бывает. Дел невпроворот. По словам Горди, она иногда не спала целыми сутками, ее посещали видения о смерти и неотвратимых катастрофах. Мистер Суонскотт заботился о жене, как мог, но душа ее не знала покоя. А потом настал день, когда он предложил ей уехать из Англии — начать все заново в какой-нибудь колонии. Непростая задача? Безусловно. Связанная со множеством трудностей? Разумеется! Но контора мистера Суонскотта процветала, росла и отнимала у него все силы. Он решил доверить дела одному управляющему, который тогда проходил у него обучение. Но где в колониях он сможет применить свои маклерские таланты и при этом не погрязнуть в делах с головой? Бостон? Нет, у пуритан трактиры не в чести. Нью-Йорк? Хорошо бы, но, говорят, там обосновался его давний соперник Пеннфорд Деверик, а он конкурентов не любит. О, Филадельфия! Город квакеров! Город братской любви и согласия! Трактиров там поменьше, чем в Нью-Йорке, но оно даже к лучшему, верно? — К лучшему, да, — вырвалось у Кипперинга, прятавшего лицо в тени. — Вот именно, — кивнул внимательно наблюдавший за ним Мэтью. — Однако, несмотря на все волнения и переживания, связанные с переездом в новую страну и началом новой жизни, миссис Суонскотт по-прежнему чувствовала пустоту внутри. А знаете, что она сделала, Эндрю? Умершего младенца она похоронила у себя за домом, в саду с бабочками, а останки двоих сыновей взяла с собой, чтобы похоронить на погосте церкви Христа. Все, с кем я беседовал в Филадельфии, ничего не знали о третьем сыне. Они думали, что миссис Суонскотт носит в душе бремя двух смертей, а не трех. — Представляю, — невнятно пробормотал адвокат. — Если честно, мне и представлять не хочется. Ужасное горе. — Мэтью умолк, раздумывая, как подойти к следующей теме. Хотя что тут раздумывать — надо говорить как есть. — До лета девяносто седьмого все шло хорошо. В том году в филадельфийском трактире «Белый олень» умерло пять человек, и множество посетителей получили тяжелое отравление. Известна ли вам процедура закупки вина и доставки его клиентам, сэр? Горди мне рассказал. Насколько я понял, вино доставлялось из Англии в пятидесятичетырехгаллоновых бочках. Здесь их разгружали и отвозили на хранение в портовый склад мистера Суонскотта, а уже оттуда отправляли по трактирам. По запросу трактирщиков вино переливали в бочки поменьше. При розливе обязательно присутствовал инспектор, услуги которого оплачивал мистер Суонскотт: он проверял, не испорчен ли продукт, а также осматривал бочки на предмет плесени и других изъянов. На каждую бочку инспектор ставил свою печать и подписывал мелом название трактира, для которого она предназначалась. Прошедшие проверку бочки могли простоять на складе еще несколько дней, не дольше. Но в тот день что-то пошло не так… Адвокат вскинул голову и стал внимательно слушать. — В тот день — летом тысяча шестьсот девяносто седьмого года — в трактире «Белый олень» погибло пять человек, пивших вино из бочки, которую привезли со склада мистера Суонскотта. И еще множество людей — около двух десятков, как я понял, — оказались на пороге смерти. Некоторые из них по сей день прикованы к постели. В октябре девяносто седьмого состоялось судебное слушание: мистер Суонскотт и инспектор в один голос твердили, что с вином все было хорошо и ни о какой халатности со стороны проверяющего речи быть не может. Суонскотта защищал в суде адвокат по имени Икабод Примм. Родственники погибших остались непреклонны и считали, что вино испортилось на летней жаре или же бочка была заражена паразитами и не очищена должным образом. До той тяжбы мистер Суонскотт имел безукоризненную репутацию, но отравления в «Белом олене» безнадежно ее испортили… Ходили слухи, будто он подкупил инспектора и тот поставил печать без снятия пробы. Доказать свою невиновность мистер Суонскотт не мог. Масла в огонь подлило исчезновение вышеупомянутого инспектора прямо в ходе процесса… — Да, — кивнул Кипперинг. — Надо найти инспектора. — Разумеется, миссис Суонскотт безумно волновалась за своего мужа, глядя, как его рвут на куски в суде. Сразу после несчастья в «Белом олене» она написала Тревору письмо: рассказала, что произошло, и попросила помочь Примму защитить честь приемного отца. Могу себе представить, какой ужас охватил Тревора, когда он получил письмо! Адвокат не ответил, но Мэтью видел, что об этом ужасе он знает не понаслышке. — Конечно, он ей ответил. Пообещал приехать в ближайшее время и доказать невиновность мистера Суонскотта. Увы, не успел Тревор до них добраться, как мистер Суонскотт — случайно или по чьему-то злому умыслу — попал под карету, мчавшуюся по одной из длинных прямых улиц Филадельфии. Тревор задержался, так как… — Эти подробности Мэтью решил опустить. — После смерти мужа Эмили Суонскотт окончательно замкнулась в себе. Теперь она целыми днями сидит у окна и смотрит в сад. Впрочем, вы прекрасно знаете, где она, не так ли? Ведь это вы поместили ее в лечебницу. Кипперинг склонился над столом и вцепился в него так, словно не мог устоять на ногах. — Миссис Суонскотт не говорит, лишь изредка задает один вопрос, который для окружающих не имеет никакого смысла: «Прибыл ли ответ короля?» По дороге в Филадельфию я заметил несколько кораблей, которых переименовывали в честь королевы. До меня дошло, что «Ответ короля» — это название судна! Теперь-то оно, конечно, называется «Ответ королевы». Когда Горди, добрейший человек, привез меня обратно в Филадельфию, я зашел в транспортную контору и узнал, не приходило ли в Филадельфию в первой половине тысяча шестьсот девяносто восьмого года судно под названием «Ответ короля». Оказалось, приходило — в начале марта. Секретарь даже нашел для меня список пассажиров. Кипперинг весь сжался, словно приготавливаясь к удару плетью. — В списке значится ваше имя, Тревор. В письме вы сообщили приемной матери название корабля, на котором прибудете в Филадельфию. Через месяц после вашего приезда миссис Суонскотт стала пациенткой Уэстервикской лечебницы для душевнобольных. Полагаю, вы и обратились к Икабоду Примму, чтобы он все устроил: договорился с врачами, забрал у нее все личные вещи и удалил отметки мастеров с мебели. Вы хотели ее спрятать, верно? Чтобы никто не знал, где она. Только вот я не могу понять зачем. Ради чего вы пошли на такие хлопоты? Тревор Кирби помотал головой — не отрицая сказанное, а в тщетной попытке отогнать ос, жалящих его разум. — Быть может, вы решили, что правовая система подвела мистера Суонскотта? — спросил Мэтью. — И решили вершить правосудие самостоятельно? Восстановить справедливость? Раз невиновность нельзя доказать в суде, значит следует убить всех, кто был в ответе за трагедию? — Он шагнул к Кипперингу. — Я побывал в кабинете Примма. Глядя на статую Фемиды в углу, я сообразил, что порезы вокруг глаз убитых — это не маска, Тревор, а повязка. Вы пытались донести до людей, что Фемида в данном случае была слепа, как никогда, ведь этой троице удалось избежать правосудия. — Эта троица, — последовал сдавленный ответ, — уничтожила моих единственных родителей. Других у меня не было. — Адвокат наконец посмотрел на Мэтью. Свет упал на разгневанное лицо Кипперинга, и, увидев его, Мэтью решил ничего больше не говорить и на всякий случай не двигаться. Кирби весь взмок. Лицо его блестело от пота, в вытаращенных глазах горело не то страдание, не то ярость. А скорее — и то и другое. — Да, я опоздал. Войдя в дом, я увидел, что она сидит у окна, уронив голову. Слуги предупредили меня, что она очень плоха, но к такому зрелищу я оказался не готов. Разве можно к такому подготовиться? Я стоял на пороге и слышал, как она кричит — зовет отца, Тоби, Майкла, но никого из них уже не было в живых. Потом она начала молиться, бормотать что-то бессвязное и плакать… Я не смог, не нашел в себе сил подойти к ней. — Он заморгал, разинув рот, — пытался найти слова. — Я боялся, что если она на меня посмотрит, то в ее глазах я не увижу ничего, кроме безумия. Вот что терзает меня каждый день и каждую ночь. Вот почему я не могу оставаться наедине с собой, слышать собственные мысли. Потому что меня не было рядом… — Он слегка пошатнулся и начал заново: — Меня не оказалось рядом, когда я был ей нужен. Когда я был нужен им обоим. Я пообещал себе, что приеду и помогу мистеру Примму доказать невиновность отца, но не смог. Хуже того. — Его лицо, некогда столь красивое, превратилось в смятую маску. — Мне было неловко заговорить с ней. Она совершенно спятила, и это было так… омерзительно. Он с надеждой поглядел на Мэтью, словно рассчитывая на его понимание. — Видели бы вы ее в Италии! Мы все были счастливы. Если б вы видели тогда… какой она была… вы бы поняли, почему я не смог к ней подойти. Да, я эгоист. — Он яростно закивал. — Распоследний эгоист! Я стоял и смотрел на нее… и вдруг она застонала. Громко, страшно… а потом разом умолкла. Слезы и бормотание прекратились. Как будто… как будто душа ее покинула. Передо мной была пустая оболочка. Господи!.. — На щеках Кирби заблестели слезы. — Ох, господи Исусе, я просто отвернулся и ушел… Направился оттуда прямиком к мистеру Примму. И велел ему… позаботиться о ней. Найти место, где она будет… ну, как дома. Если это вообще возможно. Не какую-нибудь страшную грязную лечебницу, не жуткий бедлам, а приличное место. Деньги не имеют значения, сказал я. Найдите такое место, где ее можно будет окружить красивыми вещами и никто их не украдет. Безопасное место. — Но почему безопасность была превыше всего? Почему вы даже не сообщили врачам ее имя и уничтожили все намеки на ее личность? — Из-за той самой троицы, — ответил Кирби. — Я знал, что они сделали, и понимал, кто дергает марионеток за ниточки. — Кто? — Один человек. Вернее — тень человека. Некий профессор Фелл. Глава 43