— Его надлежит сокрушить, — произнес Мэтью, думая вслух. — Прошу прощения? — Ничего. Извините. — Он поморгал и вернулся к текущей беседе. — Понимаю, вы сейчас очень заняты. Можно мне прийти попозже и задать вам еще несколько вопросов? О Суонскоттах и той трагедии? — Мне не слишком-то много о ней известно. — Том подставил кувшин под кран одной из винных бочек за стойкой. — Но что знаю — расскажу. А вот кто был в курсе всех подробностей, так это Гордон Шалтон — у него своя ферма к северу от города. — Да, точно, — добавила Лизбет. — Мы у него на прошлой неделе закупали фасоль и кукурузу. — В двух милях на север по дороге, — сказал Том, ставя полный кувшин на стойку. — Гордон вам расскажет, он много лет работал у Суонскоттов кучером и конюхом. Приехал с ними из Лондона. Лизбет взяла в руки портрет и снова его рассмотрела: — Шалтон очень обрадуется, что она жива. Он так горевал, когда умер мистер Суонскотт… — А как это случилось? — Никто точно не знает. Несчастный случай или… — Лизбет умолкла. — Или самоубийство, — закончил за нее Том. — Это случилось вечером. Мистер Суонскотт шел по делам и явно был озабочен случившимся: все деньги уходили на суды и адвокатов, его обвиняли в преступной халатности и хотели посадить в тюрьму… То ли он случайно шагнул под карету, то ли нарочно. Говорили, что он застраховал жизнь в лондонской конторе. Миссис Суонскотт уже хворала, когда он погиб. Она и раньше редко выходила из дома, а уж потом… словом, больше ее никто не видел. — Трагедия, — покачала головой Лизбет. — Очень мне жаль этих людей. — Она вернула портрет Мэтью. — Спасибо вам большое, — сказал он, — за уделенное время и за ответы. — Это ведь успех, не так ли? Надо радоваться! Он узнал имя, которое давно искал! Почему же на душе теперь так муторно? — Две мили к северу от города, говорите? — Да. — Том заметил душевную боль в глазах Мэтью. — Что с вами? — Должен признаться, мне страшно ехать к мистеру Шалтону. Вы не поймете… Но вероятно, после его рассказа я окончательно перестану видеть разницу между убийцей и палачом. — Мэтью убрал портрет обратно в саквояж и улыбнулся озадаченным супругам. — Всего вам доброго. Часть четвертая. Методы убийства Глава 41 — Мэтью! — окликнул его Джон Файв, улыбаясь широко и свободно, как никогда. — Доброе утро! Ты сегодня прямо как павлин разоделся! — Тут улыбка Джона слегка померкла: он приметил серый цвет лица и глубокие темные круги, залегшие под глазами Мэтью после беспокойной ночи на борту пакетбота. — Доброе! Мэтью только что сошел с пакетбота на берег и по-прежнему был в темно-синем сюртуке с жилетом и в треуголке, а на плече нес саквояж. Из гавани он направился прямиком в кузницу мастера Росса. В раскаленном жерле горна светились ярко-оранжевым угли и вспыхивали искры. Джон работал на наковальне и с помощью молота гнул железные пруты, превращая их в крюки для котелков, а в противоположном конце задымленной кузницы второй подмастерье и мастер Росс беседовали с клиентом. — Пара минут найдется? — спросил Мэтью. — Мастер Росс? — кликнул Джон хозяина. Тот увидел Мэтью и хрипло проворчал: — Вы когда-нибудь работаете вообще? — Да, сэр, и много. — Очень сомневаюсь, сэр. Ладно, идите, оба! Три минуты, Джон! Трех минут может и не хватить, подумал Мэтью, однако все лучше, чем ничего. Стояло солнечное утро четверга. На улице Джон прищурился от яркого света и крепко хлопнул Мэтью по плечу: — Слушай, спасибо. Не знаю, что ты сделал, но без тебя тут явно не обошлось. Преподобный Уэйд в воскресенье такую речь произнес! А ты где был? — Работал, — ответил Мэтью. — В воскресенье? Только пастору этого не говори, пожалуйста. В общем, он нам все рассказал, еще в пятницу вечером. Мы с Констанцией, конечно, малость ошалели, но и очень обрадовались. Все-таки умирающая дочь с таким прошлым — это, может, и не очень хорошо, зато мы теперь знаем, что преподобный не сходит с ума. Больше не сходит, во всяком случае. — Рад слышать. — От него потребовалось большое мужество, чтобы выйти к прихожанам и выложить все как на духу. Да и до сих пор требуется, он ведь продолжает ее навещать. А вчера вот и Констанцию с собой взял. Она хотела повидать сестру и отказа не приняла. — Надеюсь, все прошло хорошо? — Да. Наверное. Она не стала об этом говорить. — Джон потер шею, разминая затекшие от работы мышцы. — Понятное дело, никто не рад, что Грейс живет в публичном доме, но она хочет остаться там. Отказывается переезжать. Ну, думаю, со временем все разрешится, как говорил преподобный. Ему бы сейчас со старейшинами разобраться, они ведь на него ополчились. — Но не все же? — спросил Мэтью. — Не все, ты прав. — Джон склонил голову набок. — Хотел спросить про Грейс, что ты про нее узнал, как и когда? Да только ты не скажешь… верно? — Не скажу. — Так и думал. Пожалуй, это и не столь важно… — Да. Я пришел поговорить о важном, — сказал Мэтью, и от его серьезного тона Джон Файв сразу нахмурился. — А именно о сиротском приюте. — О приюте? Да брось, Мэтью! Осли умер! Может, хватит уже? — Я не про то. Если помнишь, я покинул приют в девяносто четвертом году, когда мне было пятнадцать. Тебя в девятилетнем возрасте привел туда священник, а в семнадцать мастер Росс забрал тебя в подмастерья, так? — Так. И что? — Вспомни, пожалуйста, с девяносто шестого и до твоего отбытия в приюте происходило что-нибудь необычное? — Необычное, — хмуро повторил Джон, а потом с жаром воскликнул: — Слушай, Мэтью, хорош уже! Забудь ты про этот чертов приют! Не на пользу тебе… — Любые необычные события, Джон, — перебил Мэтью. Взгляд его горел решимостью и даже одержимостью. — Я сейчас не про привычки Осли говорю. Быть может, некоторых воспитанников куда-то увозили, прежде чем отдать в семью или на работу. Может, кто-то возвращался или… — Он увидел, что Джон даже не пытается вспомнить: воспоминания о той поре его жизни и издевательствах Осли были так ужасны, что он не хотел к ним возвращаться. — Прошу тебя, Джон. Подумай. Мальчиков куда-нибудь увозили? Может, и ты ездил? — А, вон ты про что! — воскликнул Джон и с облегчением выдохнул. — Ерунда какая. Ну да, я тоже хотел поехать, но меня не взяли. Навыков у меня не было. — Навыков? Это каких? Джон пожал могучими плечами: — Ну, им нужны были такие дети, которые читать умели. И писать. И считать. Картинки срисовывать. Помнишь Сета Барнуэлла? Он туда съездил и вернулся. Говорит, слишком много от него хотели. Муштра, будто в армии. Сет и нескольких дней там не пробыл. Хотел научиться ключи изготавливать, но они зачем-то набрали парней, которые любили драться и хулиганить. Сету пару раз нос расквасили, он и вернулся. — А что это было за место? — Ремесленная школа. Ремесленная школа, мрачно подумал Мэтью. Ну-ну. — Она, случайно, не в пятнадцати милях вверх по реке находилась? — Вроде бы да. Но говорю же, я туда не поехал. А один мой хороший друг там остался. Помнишь Билли Ходжеса? Такой высокий, тощий, как жердь? Года на два-три младше тебя. — Да, помню его. Ходжес был умный парень и все строил хитрые планы, как сбежать из приюта. Мечтал стать великим мореплавателем и уплыть в Вест-Индию. — В общем, он к ним подался, его и взяли. Знаешь за что? За прекрасный почерк! Ну дела! Они из него хотели писаря сделать, чтобы записи вел и все такое. Парень без большого пальца, подумать только! У Мэтью по спине медленно пополз холодок, а лицо, верно, из серого моментально превратилось в белое. — Без большого пальца? — услышал он собственный голос. — Ну да. Через год после того, как тебя забрали, Билли обувался, и его цапнул за левую руку паук, он у него в башмаке сидел. Это на моих глазах произошло, паук был не больно-то и большой, но чернющий — жуть. А потом палец стал распухать и синеть, рука болела страх как. Несколько дней Билли мучился, плакал даже — хотя, если помнишь, он был крепкий орешек. Когда Осли наконец позвал врача, палец у Билли стал такой же чернющий, как тот паук. Ну, пришлось его отрезать, а то без руки остался бы парень. Он не слишком-то и расстроился, наоборот, ходил потом и всем показывал свой обрубок, хвастался. — Хорошо, что рабочая рука не пострадала, — сказал Мэтью. Джон ухмыльнулся: — В том-то и дело! Левая рука у него была рабочая, пришлось переучиваться писать правой. Может, оттого ему и легче было почерк копировать. — Копировать почерк? Чей?