В самом деле, незнакомец смотрел. «Они там не умеют себя вести, — подумал Брежнев почему-то о втором взводе. — Вот соединить бы два взвода в один». Они проходили рядом весь день. Видно было, что во взводе пришедшему нравилось. На следующий день тот снова стоял рядом. Впрочем, он и не уходил. Спал где-то во взводе, вместе с помощниками командиров взводов поднялся за десять минут до общего подъема и заправлял постель, которой Брежнев, однако, не увидел. Когда же Идеальный остался на третий и четвертый дни, это обеспокоило Брежнева. Больше всего беспокоило то, что Чуткий, по-видимому, считал это положение нормальным. «Кто же из нас настоящий помощник командира взвода?» — спрашивал себя Брежнев, потому что он только лишь собирался командовать, еще ничего не успевал сказать, как эти же самые команды отдавал странный двойник. Через неделю тот уже делал все сам, а Брежнев только думал. И Чуткий соглашался с этим. Он даже принимал рапорты нового помощника. Тот не только заменил Брежнева, но будто занял его физическое место в пространстве. Но это уже нравилось Брежневу. Особенно нравилось, как образцово вел себя его первый взвод. Почти одновременно Идеальный объявился и во втором взводе. Возбужденный и деятельный Светланов чрезвычайно обрадовался новому товарищу. Наконец-то баскетбольная команда второго взвода могла на равных играть против баскетболистов третьего взвода! Наконец-то второй взвод мог показать себя! Тогда же Годовалов обнаружил Идеального и в своем взводе, но не удивился. — К нам? — спросил он и вкрадчиво, догадливо улыбнулся. Идеальный кивнул и тоже улыбнулся. Годовалов мог и не спрашивать. Конечно, только в их взвод могли направить такого суворовца. Новенький явно производил впечатление. Хотя все у него, не только тело, но движения, жесты и взгляд, было крупным, представлялось, что он мог действовать так же легко и умело, как самый маленький и сноровистый человек. Дима видел, как внутренне подтянулись Руднев и Попенченко, самый длинный во взводе Зигзагов показался совсем тонким, а уважительный сибиряк Кедров будто опал телом и превратился в невидного подростка. Что-то неуловимо изменилось. Возникла новая расстановка. Диме тоже стало не по себе. Таких крупных сверстников он еще не встречал. Но следующие впечатления уже не были столь разительными. Прошло еще немного времени, и оказалось уже возможным сравнивать новенького с Рудневым, Попенченко. Еще неизвестно, кто был кто. Как-то покажет себя новичок на деле? Насторожился Ястребков. — А почему его к нам? — подумал он вслух. — Еще один выскочка! — Верно, родители у него шишки, — решил Гривнев. Но держался новенький молодцом. Самое удивительное оказалось то, что он, очевидно, не догадывался, каким его видели. От него исходило странное обаяние равенства всех и каждого. У Гривнева даже возникла мысль, что если уж такой во всех отношениях видный сверстник находил интерес в их суворовской жизни, тем значительнее она должна быть для других. Думал, однако, Гривнев не столько в пользу Идеального, сколько в пользу суворовской жизни. Переваливаясь с ноги на ногу небольшим, но увесистым телом, удовлетворенно вращая выпуклыми глазами, он в первую же свободную минуту подошел к новому товарищу и протянул цепкую руку. Пожатие Идеального оказалось необычно внушительным, а улыбка широкой. Но произошла заминка. Гривнев еще цепко держал руку Идеального и, чего-то ожидая, улыбался, а Идеальный перестал было улыбаться, рука его ослабела до ватности, но затем пожатие снова стало внушительным, и сам он опять простовато заулыбался. С первого взгляда новенький понравился Уткину. Тем особенно понравился, что был тверд, всех уважал и этим походил на него. За своего принял Идеального и недоверчивый Хватов. — Айда, — сказал он, — в столовую за сухарями. Настороженность Ястребкова тоже скоро прошла. — Объясни, как играть, — попросил Идеальный. Ястребков показал. Раскрученную пальцами ошичку метали в лежавшую на асфальте ошичку соперника. Тот, кто промахивался, отдавал свою ошичку. Побеждал и тот, от чьей ошички ошичка соперника отлетала дальше. Расстояние измерялось ступнями. Ястребков сводил его на подсобное хозяйство за баней, где в подвальном помещении сваливали кости. Идеальный никого не задевал. С ним можно было посидеть на лавке под кленом или искупаться в бассейне, при этом, хотя он здорово плавал и весело брызгался, вода почему-то никому не попадала ни в рот, ни в нос, ни в глаза. Это особенно нравилось Тихвину. Они вместе вылезали из бассейна, сдергивали трусы, тщательно отжимали их и снова надевали. Тихвин угощал нового приятеля сладостями, которые присылали родители. Идеальный принимал угощения с благодарностью. Появление Идеального поначалу никак не коснулось Левского. Явился еще один, кто, конечно, должен был учиться лучше и вообще всячески превосходить его. Но новенький смотрел на него дружелюбно и одобрительно. Так смотрел, что становилось ясно, что еще не знал его. Но не узнал сегодня, узнает завтра. Однако Левский ошибся. Идеальный и через неделю привечал его. Сначала это озадачило Левского. Он бросал на нежданного покровителя робкие, все более признательные взгляды. Однажды тот даже пригласил его в город, и хотя сердце стучало неуверенно, в этих толчках было и ощущение радости. Вот как, оказывается, можно чувствовать себя! Потом на одной неделе Левский получил три четверки подряд. Четверки как бы оправдывали его дружбу с Идеальным. Впервые удалось Левскому и подтянуться на руках к перекладине. Приятно стало и ходить в строю. Сутулость, правда, не проходила, ноги не могли выпрямиться в коленях, но чувства самозначимости прибавилось. Все возвращалось на прежние места, когда он видел Идеального с видными ребятами. Теперь-то уж тот не заметит его. Но Левский снова ошибался. Идеальный всегда отыскивал его глазами. Чувствуя поддержку товарища, Левский подтянулся. Но самое трудное оставалось все понимать. Часто он просто зубрил. Однако и зубрежка давалась нелегко. Но он старался и однажды вдруг понял, что все следовало располагать по старшинству: умножение и деление становились как бы капитанами, сложение и вычитание старшими лейтенантами, извлечение корня походило на майора. То, что находилось в скобках, особенно фигурных, оказывалось взводом, ротой или даже училищем. Случались задачи и посложнее училища. Труднее всего было с геометрией и тригонометрией. Что чему подчинялось? Что было старше: треугольник, квадрат, круг? Что здесь было взводом, ротой, училищем? Проще оказалось с литературой. Здесь главным был народ. Еще главнее был советский народ. Главные места занимали русские писатели. Но предпочитать следовало советских писателей. Русские писатели ошибались, особенно Лев Толстой. Советские писатели не ошибались, разве только Фадеев в своей «Молодой гвардии». Герои тоже разделялись на главных и второстепенных. Народ и положительных героев следовало хвалить. Еще больше требовалось хвалить советский народ и положительных героев советской литературы. Те, кто выступал против положительных героев, заслуживали самой резкой критики и осуждения. В истории тоже обнаружилась своя закономерность. Сначала люди понимали мало, а потом стали понимать больше. Вообще люди раньше мало что понимали. Он, Левский, сейчас понимал больше их. Идеальный тоже кое-чему научил его. Главное было стараться выполнять все, что требовалось. И не переживать. Левский чувствовал, что если бы не было во взводе досаждавших ему Руднева, Высотина и Млотковского, ему было бы лучше. Без Попенченко, Хватова и Ястребкова тоже стало бы немного спокойнее. Лучше всего ему было бы с Идеальным, Уткиным и Тихвиным. Вот это был бы взвод! Он, Левский, учился бы тогда лучше. И все бы успевал. Может, даже стал бы все понимать. Так принимали Идеального. Он всегда находился там, где что-то делалось. Доволен был новым товарищем Руднев. Приближалось время праздничного концерта, у них как раз не хватало четвертого приличного танцора, и тут выяснилось, что Идеальный плясал. Кроме того, и бегал, и прыгал, и играл в баскетбол он тоже превосходно. Словом, товарищ пришелся ко двору. Стройные, подтянутые и красивые, в парадной форме, они даже ходили в город к девочкам. На улицах на них оборачивались, а девочки, едва завидев их, разволновались и стали еще симпатичнее. Впервые Руднев почувствовал неладное, когда два раза подряд уступил Идеальному в плавании, совсем немного уступил, какие-то доли секунды. Не то было неладно, что Идеальный оказался хорошим пловцом и победил скорее всего случайно (он, Руднев, недооценил соперника), а то, что всем, чем бы ни занимался Руднев, оказывался занят Идеальный. И не просто был занят тем же, а будто все делал первый. Однажды, переглянувшись с новым приятелем, Руднев вдруг, как свое отражение в зеркале, увидел в нем себя. Конечно, это только показалось. Уже внимательно взглянув на Идеального, он никакого сходства не обнаружил и успокоился. В сущности, он ничего не имел против Идеального, но его, оказывается, давно настораживало, что тот ни с кем не сближался, ему как будто было все равно, с кем находиться. Сначала Идеальный понравился и Попенченко. Успехи новичка не беспокоили, но когда Идеальный оказался еще и боксером и перчатки их встретились, Попенченко уже не был уверен, что тот нравился ему. Ни о какой дружбе теперь не могло быть и речи. Попенченко работал во всю силу, но в такую же точно силу действовал Идеальный. На следующей тренировке все повторилось. Попенченко вроде бы не проигрывал, но не было и преимущества. Особенно задевало то, что Роман никому не отдавал предпочтения. Нечто подобное стало происходить с Уткиным, Хватовым и Ястребковым. Все трое считали, что Идеальный предпочитал проводить время с ними. Уткин сам хотел этого. Ему нравилось, что во взводе почти перестали заниматься посторонними делами. Но когда все стало особенно хорошо, то есть так, как хотелось этого Уткину, все переменилось. Идеальный вдруг стал повторять каждое его движение. Останавливался он, останавливался Идеальный. Поднимал ногу он, поднимал ногу Идеальный. Проводил бой с тенью он, проводил, стоя против него, бой с тенью Идеальный. — Ты что? — спросил Уткин. — Что? — не понял Идеальный. — Ты почему все повторяешь за мной? — Я не повторяю. Надо всегда все делать вместе. Уткин отошел от Идеального. Тот тоже отошел от него, но отошел так, что снова оказался рядом. Уткин отвернулся, стал смотреть боковым взглядом. Идеальный тоже отвернулся и тоже стал видеть все боковым зрением. Все напоминало странный сон. Уткин едва не раздвоился. Он все видел, все понимал, но не мог собраться. Ничего, однако, не казалось сном Ястребкову, когда он согласился играть с Идеальным в жоску-лянгу. Эта «большая дура», «эта дубина» только знала себе, что подкидывала лянгу и подкидывала. А он уже выдохся. Он уже перестал. Тогда перестала и «эта дура». Потом они снова начали. Подкидывали лянгу самым трудным способом. «Эта дубина» снова не знала устали. Играть в лянгу расхотелось. Теперь Ястребков играл в ошички и всех побеждал. Когда Идеальный подошел к нему, он уже забыл о поражении. Скоро половина ошичек перекочевала в карман соперника. Не говоря ни слова, Ястребков пошел прочь. Он стал играть за углом один. Но Идеальный нашел его и там, спросил: — Ты больше не хочешь? — Играй сам! А Хватов сразу понял, что Идеальный готов составить ему компанию. Он даже уменьшился ростом, ровно настолько уменьшился, чтобы не выглядеть слишком заметным, и это устроило Хватова. Они побывали в сапожной и столярной мастерских, заглянули во все двери и углы. Хватов уже не приглашал, а только взглядывал на приятеля, и тот сам шел за ним. Постепенно Хватов стал замечать, что нигде не мог остаться один. «Почему он все время ходит за мной?» — подумал он. Дружеская улыбка Идеального раздражала. Незаметно уйти от навязчивого приятеля не удавалось, тот не отставал и только спрашивал: — Куда мы сейчас идем? — Ты что ко мне пристал? — не выдержал Хватов. — Что стоишь над душой?! Иди в другое место. Вон сколько мест везде. Идеальный понял, чего хотели от него, но не понял, почему хотели. И тогда полетели кулаки Хватова. Они еще не успели долететь до ненавистного лица, как точно такие же кулаки полетели и долетели до ожесточившегося лица Хватова. Потом оба остановились. Хватов стоял взъерошенный как воробей и злой. Идеальный, напротив, совсем не обиделся. Пожалуй, больше всех Идеальный пришелся по душе Высотину. С новым товарищем можно было обо всем поговорить. Он знал и знаменитых людей, и все, о чем писалось в газетах. И кроме того, он являлся по-настоящему образцовым суворовцем. Быть с ним означало находиться у всех на виду. Но кого предпочесть? Попенченко или Идеального? Как ни превосходно выглядел Идеальный, Попенченко не собирался смиряться. Идеального или Руднева? Как ни любил Руднева Высотин, он не мог не видеть, что среди побежденных тем соперников некоторые на вид не уступали Идеальному. Высотин решил не предпочитать. Воздержался он и потому, что разнообразные способности Идеального вызывали недоверие. В самом деле, что за человек Идеальный? Кем считал себя? Боксером? Пловцом? Отличником? Просто образцовым суворовцем? Противоборство Руднева и Попенченко с Идеальным было очевидно не только Высотину. Со всеми державшийся запанибрата, зачастивший ходить смотреть на тренировки боксеров Зудов, ерничая, говорил Попенченко: — Что, он тебе опять поддал? — Он быстрее тебя плавает, — говорил Зудов и Рудневу. — И пляшет лучше. Но сам Зудов невзлюбил Идеального как никто другой. — Может, темную ему устроим? — предложил он. Предложил в шутку, но все знали, поддержи его ребята, он первым стал бы ее исполнителем. — За что? — спросил Уткин. — Чтоб не лез во все дырки, — сказал Ястребков. — Да вы что, ребята?! — завращал выпуклыми глазами Гривнев. — Он хороший парень. Другие тоже возражали. — А почему его нельзя? — не согласился Млотковский. Хотел бы он посмотреть, как этот Идеальный стал отбиваться от десятка неожиданно насевших ребят. Млотковский не забыл, как обеспокоило его появление необычного новичка. Тогда, встретившись с ним взглядом, Млотковский откровенно струхнул. А что, если этот тип начнет перевоспитывать его? Но оказалось, что Идеальный не только не имел таких намерений, а готов был подружиться с ним. Еще не однажды Млотковский заставал на себе уважительные взгляды новичка. Однажды он даже почувствовал, что начинает жить странно возвышенно и рассеянно, ему стало нехорошо, будто его хотели провести как какого-нибудь октябренка. Он обрадовался, что оказался хитрее и умнее. Когда же ему стало не на чем писать, он ни минуты не сомневался, у кого взять новые тетради. Идеальный на него не подумал, а подумал на кого-то неизвестного. Нет, Млотковский не считал, что ворует. У Идеального оставалось много чистых тетрадей, а новые тетради могли выдать не скоро. Конечно, можно попросить, но раз попросишь, два попросишь, не просить же все время. Да и тетради эти принадлежали государству. Нет, никаких угрызений Млотковский не испытывал. Он даже равнялся на Идеального, когда шагал на параде перед правительственной трибуной. Совсем неплохо шагал. И все же при Идеальном взвод не стал лучше. Два случая запомнились Диме. Первый лишь удивил. На спарринг с Идеальным тренер выставил Дорогина. Сначала они работали вяло, слишком большой была разница в весе, но потом разошлись. Идеального не узнавали. Преимущество оставалось за ним, но такое же незначительное, как если бы против него выступал Попенченко. Второй случай показался уже странным. Дима встретил Идеального в городе с Левским. Странно было не то, что они держались как друзья, а то, что рядом с преобразившимся Левским Идеальный едва ли выигрывал. С этой встречи Дима стал замечать: чем менее видные ребята находились с Идеальным, тем менее видным становился и тот. Странно оказалось еще одно. Все зная и понимая, Идеальный, казалось, ни о чем не думал. «Да это не человек», — подумал вдруг Дима. Он еще раз взглянул туда, где только что видел Идеального, видел почему-то в четвертом взводе и сразу в разных местах. Но тот пропал. Странно пропал. Все время чудилось, что он находится где-то рядом. Глава вторая Взглянув на Диму, Винокуров покраснел одними глазами. — Ты извини, — сказал Дима. — Но ты тоже… — Ничего, — сказал Винокуров. Он все еще смотрел виновато, стоял и мучился. Дима помнил его еще по первой роте. Винокуров и после, когда уже не был помощником командира взвода, переживал за порядок и дисциплину больше других. За четыре с лишним года он изменился. Его длинное лицо стало мускулистым, губы потолстели. Теперь он уже ничем не напоминал столбик, но глаза оставались те же и по-прежнему первые замечали появление начальства. — Знаешь, Роман говорит, что Винокуров стал лучше тебя работать, — сообщил Годовалов. — Роман собирается вместо тебя поставить в команду его. Этого Дима не ожидал. Он вдруг понял, почему последнее время тренер нахваливал Винокурова, а тот старался. Но одно дело стараться, а другое выступать за команду. Там наскоки Винокурова не пройдут. Неужели Роман не видел этого? Конечно, у тренера были основания. Дима и сам чувствовал, что стал вял и инертен, не желал напрягаться. Он и на тренировки ходил будто против воли. С последней тренировки он вообще ушел. — Пойду я, — сказал он, сняв перчатки.